Долг и верность. Книга 2

***

Вернулась Эвели не сразу: лишь как только я, вдоволь напившись прохладной прозрачной водой, снова и уже громко ее позвал. И теперь казалась такой уставшей, потерянной. Она взглянула на меня как-то исподлобья, с опаской. Но я не рискнул спрашивать сейчас: не знал, с чего вообще возможно начать, и так что уже ни пришло в голову за время ее отсутствия. Знать бы еще, что она чувствует. Но лицо было непроницаемо и оставалось таким до тех пор, пока она не села на свою кровать.

— Принести еще воды? Нужно осмотреть ра…

— Эвели… — перебил я. Она неестественно выпрямилась и, брезгливо сморщившись, закрыла глаза.

— Это было не землетрясение. — Лицо в миг разгладилось. Ее голос позвучал буднично и почти спокойно, но все же она переиграла. — И не гром. Это был дымный порох и пороховая подмазка. За воспламенением последовал взрыв, — она пристально посмотрела на меня, ожидая реакции.

Я вновь ее не понял. Последние слова были совсем незнакомы, я не вспомнил даже похожих, с трудом пытаясь повторить их инородное звучание. Но, судя по ее взгляду, такие слова точно существовали там.

— При горении взрывчатой смеси в замкнутом пространстве образуются газы, которым некуда выйти, резко повышается давление, и происходит взрыв, — совершенно бесцветно и холодно сказала она, хотя я еще не просил объяснений. Которые тоже совсем не привнесли ясности. — А то, что ты подглядел в моих воспоминаниях, называется машиной. Автомобилем. Его колеса состоят из металлического диска, камеры и резиновой шины. Он работает на двигателе без чьей-либо помощи и питается топливом — бензином, — проговорила она на одном дыхании, ни разу не моргнув. Я понимал, что те воспоминания и реальность разделила пропасть, но Эвели ни разу не запнулась, не поморщилась, пытаясь что-то вспомнить. Для нее, кажется, картинка до сих пор продолжала оставаться четкой, хотя больше я ее не видел.

— Когда? — коротко спросил я, пытаясь принять и поверить. О таком нельзя солгать, я ведь сам все видел, но как такое может не пугать?

— Семь лет назад.

Я смутно вспомнил наш первый почти нормальный разговор, когда она на эмоциях рассказала о своих попытках спасти невиновных. Тогда я ее слова воспринял иначе: судьба рабыни или изгнанника из вольных земель. Теперь это кажется более милосердным.

— Но там дни были короче.

— Где «там»? Откуда ты?

— Разве это важно теперь? — не давая мне времени ответить, она вновь заговорила, но теперь не глухо, а твердо и четко: — нужно вернуться в город. Я должна узнать, что куратор успел донести на меня и тебя, прежде чем принимать решение, что делать дальше. И найти Киана.

— Стой… — и все-таки принять такое у меня не получалось.

— Я ведь не спрашиваю, как ты стал гладиатором и почему согласился убивать.

А лучше бы спросила. Эти воспоминания были неприятными — больше, чем просто неприятными, — но я бы рассказал. Рассказал бы об очередном побеге, после которого опять напоролся на чей-то мелкий лагерь. Рассказал бы о том, как впервые за много месяцев и лет схватил настоящий меч, и как его тяжесть оказалась для меня непривычной и почти новой. Как дрался и успел убить нескольких солдат, прежде чем на шее затянули петлю и меня повалили на землю. Наверно, именно тогда и решили мою судьбу.

Через несколько дней меня вывезли в город и продали. А чтобы был покладистым, сразу показали, как умрут те, кого я не убью на арене. Я бы рассказал ей, как встретил в тех бараках Маркуса, и антрепренер, однажды поставив нас в пару, решил на публике разыграть «союзников». Как публике нравилось. До последнего боя.

Вместо этого я лишь коротко произнес:

— Это было больно. Но я хотел выжить. — Она с сомнением посмотрела на меня, но, кажется, постепенно расслабилась. Опустила плечи и подперла руками подбородок. Человек на многое способен пойти и многим готов поступиться, чтобы выжить. И без силы я понимал это и убедился, что ей это тоже не чуждо. Но все же решил договорить, избегая тишины: — Вначале чтобы отомстить, а потом… осталась только надежда что-то изменить. Но в нее я почти не верил.

— Я знаю. Помню, как ты протянул побежденному руку. Толпа так ревела, а я не позволяла себе отвлечься от задания. В тот момент, знаешь, я почувствовала — на секунду — такое облегчение. Что не все вокруг еще стали циниками и лицемерами, как я. Мне было почти плевать, что будет с вами потом, и когда я шла к прокуратору, когда я увидела твою спину, я думала только о том, как завоевать внимание этого мерзкого ублюдка. И даже близко не позволяла себе представить, как тебе больно.

Наружу вылезли первые выводы о ней, первые мысли, ненависть. Но теперь казалось, что это было так давно. Сколько всего я тогда наговорил и надумал, а выходит, она и спорить с этим не стала бы. Я хотя бы не прятал никогда ненависть за улыбкой и не притворялся другим человеком, а каково ей было жить в таком противоречии и каждый раз себя одергивать?

— Вот такая вот я, — заключила она, хотя я ни разу не посмотрел с упреком. — Разве этого мало?..

Я отвлекся, глядя на нее. Больше мне не хотелось лезть в ее воспоминания, которые всегда сопровождались эмоциями, и я изо всех сил старался от них отгородиться.

— Как ты выжила?.. — начал я, пытаясь сформулировать что-то вразумительное.

— Убивая. Это единственная моя жизнь, у меня другой не было. Была одна девчонка, которая жила идеалами и сказками, очень давно. Это ее баловство и ее дом ты видел. Я уже говорила, что с ней стало после, — я вновь вспомнил наш разговор перед казнью: страх, отчаяние и смирение.

И не сбежать никуда. И тут я сам себя остановил: мы ведь находились почти в горах. Тех самых, за которыми лежали вольные земли. Она не могла об этом не думать. Особенно сейчас, когда потеряла все, что пыталась построить. И я рискнул об этом спросить.

— Да, я и раньше об этом думала, просто боялась неизвестности и преследования, — ее передернуло, а на лице появилось отвращение. — Я уже жила так: перебираясь с места на место с ощущением, что кто-то даже во сне дышит мне в спину. Это слишком страшно, слишком сводит с ума, выматывает. А сейчас… — она посмотрела на меня как-то оценивающе, потом перевела взгляд на солнечный выход. — Знаешь, как там красиво? Не видно ни одного города, и никто не кричит от боли, по листве не стекает кровь. Я родилась не здесь, это правда. Но назад пути нет и, наверно, никогда не будет. А жизнь идет. Мы вместе изменили что-то в этом мире, значит, не все потеряно, верно? И я не хочу опять бежать, скрываться и делать вид, что ничего не происходит. Я не хочу оставаться циником. Хочу быть человеком, чего бы это ни стоило.

Я только кивнул в ответ. Больше всего в этой жизни я хотел того же. С силой или без, но вернуть стране, моей стране настоящую свободу. Всем, кто в ней нуждается. Всем, у кого ее отняли. Не прятаться и не бежать через хребет в чужие земли. Вернуть веру и заставить сражаться, забыв старую кличку.

Отчаяние было хорошо знакомо нам обоим. Как и надежда, которая вдруг замаячила на горизонте. И она оказалась в сотни раз сильней, наконец, оставляя все лишнее в прошлом.

— Я тоже… не хочу.

Я не удержался и, подтянувшись, коснулся ее холодной руки. Она только удивленно улыбнулась, и я, кивнув на выход, тихо попросил:

— Покажешь?

Киан

Я торопился в город, как будто каждая секунда могла что-то решить не в нашу пользу. Подгонял оседланную лошадь, но не решался бежать галопом: Венн не торопился присматривать за мной, оставшись где-то позади, а я боялся навернуться с непривычки на узкой тропинке. Удивительно, как нас вообще сюда затащили.

Уже на подъезде — где высокие сосны сменял мелкий кустарник — слышался шум, какие-то выкрики, ругань. В косых переулках между крайними домами было пусто, резиденция губернатора, видневшаяся сквозь неплотный заслон молодых деревьев, выглядела совершенно безлюдной. Только кровавые отпечатки на светлых квадратных колоннах, подпирающих широкий балкон, говорили о том, что не так давно здесь была еще одна бойня. Выбитая железная решетка ворот валялась на земле, покрывшись слоем песка и пыли. На редком пожелтевшем газоне блестели осколки оконных стекол. Здесь точно никого нет. Никто так и не решился занять это место — комфортное и достаточно просторное, — словно здесь до сих пор можно было заразиться проклятием власти.

Мотнув головой, я быстро отправился дальше. Хорошо, что в первый раз мы шли по другой дороге: не с чем сравнивать.

Перейдя через деревянный мостик на боковую улицу, я перевел дыхание и попытался понять, что делать. Еще одна улица передо мной заканчивалась двором, на другой хаотично и, видимо, спешно расставили почти вертикальные заслоны из сцепленных вместе не строганных бревен шириной в два-три метра. Поначалу из-за них я ничего не увидел. Но мое внимание привлек все тот же шум.

Я медленно поскакал дальше. Впереди вся дорога, в ширину между зданиями не больше пяти или шести метров была занята людьми. Я не спешил слезать с лошади, всматриваясь в происходящее. Около домов на расстеленном брезенте лежало оружие: луки и стрелы, копья, одноручные мечи и кинжалы. Простые, но добротные. Оружия было много, как будто кто-то поставил целью сосчитать все, что есть, чтобы дать отпор. По словам Венна, так и было.

На меня не обращали внимания. Маук и двое человек, которые стояли чуть позади него на сколоченной в полуметре от земли террасе, спорили с небольшой толпой, пытаясь ее перекричать. Женщин я не увидел. Только человек сто, каждый из которых счел своим долгом что-то гаркнуть в ответ.

— Даже не вздумай!

— Это возмездие!

— Имеем право!

Крики слышались отовсюду. Я понимал, о чем идет речь. Но неужели за целую неделю горожане не пришли к единому мнению? И что я скажу? Я не знал, куда нам идти, куда нас еще примут, я даже не был теперь уверен, что нас отпустят. И, что пугало меня больше всего, я в любом случае не смогу никого защитить: после ранения наверняка заново придется учиться держать меч.

От меня ничего не потребовалось. Маук, заметив меня, протестующе замахал руками в сторону особо яростных горожан и, сделав несколько шагов в сторону, дернул на себя приоткрытую низкую дверь. Я оглядел маленький дом, прежде чем зайти следом. Со второго этажа женщина молчаливо глядела на толпу. Словно с чувством глубокого разочарования. Но, наверное, мне просто показалось.

За мной быстро закрыли дверь, но даже тогда шум не исчез до конца. Сейчас люди готовы были рвать и метать, знать бы еще, что причина не в нас.

— Рад видеть тебя на ногах, — вместо приветствия коротко произнес Маук. Даже в полумраке коридора я увидел залегшие под глазами тени. Легкая тканевая одежда была помята, будто он не раздеваясь несколько дней спал прямо в ней. На лбу проступил пот, из-за чего кожа неровно поблескивала. Он без какой-либо надежды смотрел на меня такими уставшими глазами, и плечи как-то опустились вниз. Нет, не таких последствий я ждал после случившегося чуда.

— Взаимно, — я пожал протянутую руку. — Что происходит?

— Они требуют выдать им М’иирша.

— Кого?

— Начальника тюрьмы, — нехотя пояснил Маук, и я остро почувствовал, что зря трачу его время, не решаясь спросить напрямую. — А я еще не добился от него информации. Вдобавок может понадобиться его жизнь, если вдруг солдаты начнут движение к городу. Хотя очень сомневаюсь, что это их остановит.