Легенда о волайтах

Работы было много, и потому работать было тяжело, руки уставали, глаза слезились от постоянного напряжения и слишком слабого света. И всё же прядение Спэй нравилось. Она всё делала быстрее и лучше всех, нить получалась у неё самая тонкая и нежная, пряжа — самая мягкая. Вскоре шёлковое и дорогое шерстяное волокно всегда стало оказываться в её корзине. Сидя за прялкой, девочка часто потихоньку напевала песню, похожую на ту, которую пела, плетя корзины в таборе аторов:

Свивайся, пряжа. В пальцах нить,

как нежный шёлк струится.

Пусть крепкой будет. Холст соткать

сумеет мастерица.

На ткани расцветут цветы

или узор из листьев.

Нить торопливая бежит

в движеньях пальцев быстрых.

Свивайся, пряжа. Песнь моя

лишилась волшебства.

И всё ж всем сердцем верю я:

наступит дивная пора,

звездою новою она,

сияньем радости полна,

осветит путь всем нам.

Каждый раз слова были немного другими, но общий смысл не менялся. Песня словно помогала Спэй, даже в комнате как будто становилось чуть-чуть светлее. Может быть, какая-то самая маленькая частичка волшебства всё же осталась?

Так прошли весна, лето и осень. Зимой походы на речку были приостановлены. Это был самый тяжёлый период жизни под попечительством мули Трэс. Солнечный свет даже в течение короткого дня почти не проникал в комнату юных прядильщиц. Работали при свечах или керосиновых лампах. И жили ожиданием следующей весны. Даже если в основном это ничего не изменит.

Спэй видела, что остальные девочки не так уж сильно отличаются от неё. Все любят тепло и свет, все грустят и смеются, устают, сердятся, надеются, а некоторые даже не разучились мечтать в той серости и безысходности, в которой оказались. И лишь страх выдать себя заставлял её сторониться других работниц.

Одним весенним и весьма хмурым днём Спэй исполнилось двенадцать. Несколько лет жизни у мули Трэс проскользнули, оставляя унылый след. День рождения никто не заметил, о нём никто и не знал.

А потом, уже зимой, случилось то, чего так боялась девочка: когда она мылась, кому-то что-то понадобилось в купальной комнатке, и несмотря на все предостережения бедняжки, вошедшая увидела её крылья и испуганно вскрикнула. Забежали другие. Спэй торопливо накинула шаль, но было уже поздно. На шум в комнатку ворвалась хозяйка:

— Что тут происходит?! Ах!.. Все вон!

— Так, покажи! — велела она несчастной, когда остальные выскочили наружу. Девочка повернулась к старухе спиной.

— Всё ясно. Мне неприятности не нужны. А потому я не буду доносить властям, но и тебя здесь не оставлю. Жаль, конечно, терять такую искусную работницу. Можешь взять одно из шерстяных одеял и убирайся. Через час чтобы тебя здесь не было.

— А вы цыц, помалкивайте, а не то все окажетесь на улице! — пригрозила она прядильщицам, когда вышла из купальной.

На улице был мороз, ветер швырял в лицо хлопья колючего снега, под ногами — грязная мокрая каша. Спэй не знала, куда ей пойти, и стала спрашивать почти каждого встречного, не нужна ли ему работница. Но люди шарахались от закутанной в одеяло, дрожащей девочки. Она остановилась на углу какой-то улицы, опёрлась о стену. Проходящий мимо мужчина бросил ей монетку, сердобольная старушка положила пирожок. Спэй стала попрошайкой. Целыми днями она собирала милостыню, а на ночь спускалась в канализацию, где дурно пахло, но было значительно теплее, не дул ветер и не падал снег. Так продолжалось с неделю. Но потом на закате дня её окружили какие-то оборванцы, взрослые и дети. «Другие нищие», — поняла девочка. Толкнули, пнули ногами, раз, другой, третий, и пригрозили, что, если снова её увидят, забьют до смерти.

— Это наше место, и ты здесь лишняя. Больше здесь не появляйся. Найди себе другое занятие. Попрошаек и без тебя в городе с избытком.

Потом пнули ещё раз, отняли все деньги и разбежались.

Спэй с трудом поднялась, добралась до канализационного отверстия и спряталась ото всех, забившись в уже привычный уголок. А к утру приняла решение уйти из города.

— Лучше замёрзнуть на дороге.

Опять мело, от мороза щёки покрылись инеем, а странница упрямо всё шагала и шагала вперёд, пока к вечеру не свалилась от усталости и холода у обочины дороги. Мимо время от времени проходили люди, проезжали телеги, но никому не было дела до упавшей девочки. Но вот какая-то повозка остановилась рядом с ней, кто-то осторожно поднял её на руки, уложил на что-то мягкое, хоть и бугристое, укутал, и колёса покатились по мощённой дороге. Спэй ничего не видела, почти ничего не чувствовала, словно издалека до неё едва доносились глухие голоса, а потом и они смолкли.

Сквозь сомкнутые веки почувствовала мягкий дневной свет. Открыла глаза и осмотрелась. Она в каком-то доме, на кровати, заботливо укрытая одеялами. На ней была надета чистая полотняная сорочка. Скиталица поняла, что те, кто ухаживали за ней, видели её крылья и теперь знали, кто она.

— Ну и пусть. Всё равно. Мне уже всё равно, — устало подумала она, снова закрыла глаза и уснула.

В комнату вошли двое мужчин и женщина. Мужчина помоложе наклонился над постелью:

— Дыхание выровнялось. Теперь это просто обычный сон. Проснётся как новая. Но вы всё же разотрите ей ноги ещё раз. И потом дня два-три отпаивайте её горячим отваром. Думаю, волайты не так уж сильно отличаются от нас.

— Спасибо вам, вир Эндрю. Надеюсь, вы понимаете, что не следует рассказывать кому бы то ни было, что это за девочка. Мы очень вас об этом просим. Бедняжка и так натерпелась сполна.

— Конечно, не беспокойтесь, вир Ко́рдис, — и лекарь откланялся.

Пожилые мужчина и женщина обеспокоенно посмотрели ему вслед, затем перевели взгляд на спящую.

— Несчастное создание, — прошептала женщина.

— Не бойся, Пекта, всё будет хорошо, виру Эндрю можно доверять, он доказывал это уже не раз.

Так и оказалась Спэй в маленькой деревушке, расположенной в стороне от больших дорог и окружённой лесом. Пожилая бездетная пара вира Кордиса и мули Пекты приняла её как дочь. Девочка от всей души была им благодарна, радовалась своему новому положению, бралась за любую работу с охотой. Готовила, убирала, шила, вышивала, пряла, ткала, ухаживала за скотиной — всё делала с песней, и всякое дело спорилось в её руках.

Вскоре вся деревня уже знала, что у Кордиса и Пекты появилась дочка, умная и рукодельная. А весной, когда начались полевые работы, познакомилась Спэй со всеми жителями деревни и всем полюбилась за доброту, ловкость и умелость в работе, за готовность помочь тому, кто нуждался в помощи. Ребятишки помладше гурьбой бегали за ней, ожидая своей очереди в получении какой-нибудь диковинной игрушки: собачки, уточки, свистульки, погремушки, — которые девочка делала для них во множестве из дерева, лоскутков, пуговиц, шишек.

Здесь впервые после долгого перерыва Спэй увидела и смогла как следует разглядеть себя в зеркале. Сердце больно сжалось, когда она поняла, что её крылья совсем не выросли со дня гибели Мирумтерры. Сама девочка выросла, и сильно, а крылья — нет. Видно, не хватает им магии зелёных холмов. Более того, вечно скрученные верёвками, они сморщились, усохли, и было ясно, что даже если бы Спэй оставалась такой же, как прежде, они были бы не способны поднять её в воздух.

— Хватит, зато маленькие крылья легче прятать.

И, действительно, теперь, чтобы их спрятать, можно было не надевать ни шали, ни плаща, достаточно было просторного платья.

Осенью девочка пошла в школу. Она отставала от своих сверстников, но живость ума и любознательность позволили ей быстро навёрстывать упущенное.

Следующей зимой Спэй с удивлением узнала, что и снег с морозом могут приносить немало радости. Дети, и даже взрослые, катались на коньках, лыжах и санках, играли в снежки, лепили снеговиков, строили ледяные крепости. Девочка не отставала от них. У неё дух захватывало, когда она съезжала на санках с горки. Казалось, крылья за спиной становились большими и сильными, когда мчалась на коньках. И хотелось петь:

Снежинка на ладони серебрится,

изящна и легка. Румянцем лица

покрыты. Смех весёлый на устах.

Лёд под ногами золотом лучится,

свет солнца отражая. На коньках

так хочется скорее прокатиться,

гурьбой потом лепить снеговика.

Так проходили день за днём, месяц за месяцем, времена года сменяли друг друга. И Спэй была счастлива. И всё же тоска по семье, по утраченной Мирумтерре, желание свободно расправить крылья и вновь взмыть в синее бесконечное небо постоянно ноющей болью отдавались в груди. Угнетала и необходимость скрывать, кто она такая, ведь только приёмные родители и лекарь знали правду.

Через пару месяцев после пятнадцатилетия Спэй в деревне появился отряд солдат, и всех жителей согнали на площадь. Девушке казалось, что сердце её остановилось, так были похожи эти солдаты на тех, которые безжалостно убивали волайтов. Мечи и секиры сверкали на солнце, пики грозно уставились остриями в небо. Офицер объявил, что началась война с соседним королевством, а потому армия нуждается в пополнении. Он отобрал шестерых самых сильных парней, не обращая внимания на слёзы матерей. А потом, зычно прикрикнув на расшумевшихся сельчан, спросил, не появлялся ли кто незнакомый в последнее время, даже в последние несколько лет в деревне.

— Бродят по нашей земле недобитые уроды-волайты. Нет-нет, то один, то другой где-нибудь покажется. Если поймаете, ждёт вас награда, если будете укрывать — голова с плеч.

Замерли деревенские, головы вниз опустили. Вперёд выступил староста:

— Не было и нет у нас никого чужого, добрый человек. Живём мы уединённо, большие дороги, а вместе с ними и чужаки, обходят нас стороной.

— Как знаете. Я предупредил. А теперь накормите отряд и разместите на ночлег, утром двинемся в путь.

На следующий день после ухода солдат пришли староста и ещё трое мужчин в дом вира Кордиса:

— Как только вчера офицер заговорил о волайтах, поняли мы, что за дочка у вас появилась, что за маленький горбик на спине у такой красавицы. Не бойтесь, никто в деревне не выдаст её. Полюбилась всем Спэй своей добротой и лаской. Рядом с ней любая работа становится легче и всё лучше получается. А её улыбка прогоняет тучу с самого хмурого лица. Но крылья пусть продолжает прятать, мало ли, кто чужой забредёт, или солдаты вновь неожиданно нагрянут.

Поклонились и ушли. А жизнь потекла дальше своим чередом, как будто ничего не произошло.

Год с лишним минул, и как-то осенью, когда зима уже стояла на пороге, появился в деревне странник, совсем ещё молодой, но худой, измождённый и слепой. Глаза словно заволокло белёсым туманом. В тёмных волосах пряди седых волос мелькают. Шёл и палкой впереди себя дорогу простукивал. Несколько старушек вышли к нему навстречу, вынесли хлеб и тёплое молоко, стали к себе домой зазывать, отдохнуть и обогреться. Хлеб взял, молоко выпил, а в гости зайти отказался.

— Спасибо, добрые люди. Нет ли у вас в деревне заброшенного дома? Там бы я и остановился перезимовать, если никто возражать не станет.