Чекистские были

„ВРАЧ" С КОНЦЕССИИ ЛЕНА — ГОЛЬДФИЛДС

Еще в поезде, когда я ехал из Москвы в Батуми, в моем представлении образ чекиста-пограничника рисовался этаким суровым великаном в костюме из черной кожи, с матросской бескозыркой на голове, на ленточке которой можно было прочесть название военного корабля старого царского флота. Боевые ремни крест-накрест и маузер в деревянной колодке на длинном ремне через плечо дополняли вид чекиста. Однако мой начальник Константин Осипов ничем не был похож на такого лихого воина. Физически слабый, болезненный, он не носил ни кожаного костюма, ни оружия на виду. Худое, бледное лицо оживляли проницательные, с лихорадочным блеском, серые глаза, внимательно смотревшие на людей. У Осипова был иронический склад ума. Он не упускал случая ехидно пошутить, но умел держать себя в определенных рамках: его ирония всегда была меткой, выраженной к месту, незлобной, и товарищи на него не обижались.

Большинство из нас, молодых людей, предпочитали носить военную форму, широкие пояса и портупеи, оружие в кобурах. Осипов же всегда был одет в хорошо сшитый штатский костюм, носил светлые рубашки и красиво повязанные галстуки. Он следил за своими руками, тщательно чистил ногти маленькими ножницами, которые всегда были при нем; ко всему он прикасался осторожно, как бы щупая, даже бумаги брал двумя пальцами, как если бы опасался запачкаться. В верхнем карманчике брюк он носил неуклюжие на вид старые часы-луковицу на толстой серебряной цепочке с ключиком для завода. С этой семейной реликвией, доставшейся ему от отца, Осипов никогда не расставался. Нас всех веселила процедура завода этих, как мы говорили, допотопных часов, и мы, подшучивая каждый раз над ним, пытались отыграться за всегдашнюю меткую остроту их хозяина в наш адрес. Но Осипов не смущался, продолжал осторожно, не спеша заводить свою «луковицу», на циферблате которой стояло название старой, широкоизвестной часовой фирмы «Павел Бурэ».

Нельзя сказать, чтобы Костя Осипов был уж очень общительным человеком, хотя по характеру работы большую часть времени ему приходилось проводить в нашем коллективе. Немногие свободные часы он посвящал семье — молодой жене и маленькой дочери. Он не участвовал в наших веселых рыбалках на прудах в запретной зоне между брустверами береговых батарей и берегом моря. На товарищеских вечеринках, когда нельзя было от них отказаться, он ничего не пил и совсем мало ел, а выслушав в свой адрес обычный за кавказским столом хвалебный тост, с насмешливым видом приподнимал свой бокал. И все же, несмотря на его кажущиеся странности и манеру шутить при каждом удобном случае, мы любили и уважали его.

Итак, первое время я побаивался Константина Осипова. Пожалуй, побаивался — это не то слово, чтобы определить мое отношение к нему. Вернее, я просто опасался его иронической манеры высказываться, его едких замечаний и как будто бы ехидного выражения лица, которое про себя называл мефистофельским.

С первых дней пребывания в чекистском коллективе и среди пограничников я все больше обогащался впечатлениями от рассказов о стычках на границе; разные необычные истории разжигали мое нетерпение принять участие в схватках, в поимке диверсантов и т. п. При каждом удобном случае я говорил о романтике нашей службы и порой с удивлением замечал, что мои рассуждения на эту тему вызывали у товарищей не столько одобрение, сколько удивление. При этом я ловил на себе прищуренные глаза Осипова.

Но вот наступил день, когда Осипов, позвав меня в кабинет, сказал:

— Сегодня ночью ты можешь принять участие в весьма интересной, не скрою, опасной операции. — При этом он испытующе кольнул меня своей мефистофельской усмешкой. — Работник ты молодой, опыта у тебя еще нет. Ничего зазорного не будет, если ты и откажешься.

В его глазах я видел лукавые огоньки. Хитрец знал, чем воздействовать на меня. Ну нет! Отказываться я не собирался, а упоминание об опасности только подзадорило меня.

— А что за дело? Где?

Игнорируя мои вопросы, Осипов спросил:

— Ты еще не обедал?

— Нет…

— Тогда пообедай и отправляйся домой до вечера. Выспись хорошенько. Дело займет всю ночь, придется полазить по горам.

— Да, но…

— Без «но»! Иди спать!

— Я хотел спросить, во сколько мне явиться?

— У тебя что, свидание с девушкой? Иди спать!

В этот момент в комнату Осипова зашел зампред ГПУ Сергей Александрович.

— О чем речь? — спросил он.

— Вот доброволец на сегодняшнюю ночную операцию, — при этом Костя ткнул пальцем в мою сторону.

— Ну-ну, — неопределенно произнес зампред и тяжело опустился на диван.

У меня не возникало больше вопросов. К тому же присутствие зампреда смущало меня, и я вышел из комнаты.

Плотно пообедав, я отправился спать, как приказал Осипов. В то время я еще с несколькими товарищами жил в небольшой частной гостинице, в которой мы занимали пять или шесть номеров, реквизированных, к великому неудовольствию хозяина, скрепя сердце терпевшего нас — бесплатных постояльцев.

Придя к себе в номер, я разделся и забрался под одеяло на немного влажную постель, обычную при батумском климате. Дождь, не переставая, шел уже вторую неделю. Я закрыл глаза, чтобы уснуть, но сон не шел. Так лежал я с закрытыми глазами, гадая, кто еще из товарищей примет участие в предстоящем деле, в чем оно будет заключаться; Осипов ни во что меня не посвятил. Это было в его манере.

Потом мои мысли перескочили на недавнее прошлое. К нему я не раз возвращался теперь, оно оставалось жить в моем сознании во всех подробностях. В двадцать три года резкие повороты в жизни совершаются быстро, без долгих раздумий и колебаний, особенно если за ними открываются романтические дали. Так произошло и со мной весной этого года. Нас, группу молодых коммунистов, работавших на московских предприятиях, вызвали в Сокольнический райком партии и предложили перейти на службу в Объединенное государственное политическое управление — ОГПУ. Не колеблясь, все мы с радостью приняли это предложение. Я был полон сил, здоров, жизнерадостен.

Я вспомнил свою маленькую, узкую комнату в Москве, предназначавшуюся для прислуги и находившуюся рядом с кухней в большой, некогда барской квартире, населенной теперь множеством жильцов. В моей жизни это была первая отдельная комната. До этого, года полтора, я жил в пустом, заброшенном магазине. Свою единственную мебель — рваную парусиновую раскладушку я перетащил на антресоли, так как по ночам из подвала вылезали крысы и начинали возню. Я был безмерно доволен своей отдельной комнатой, всегда наполненной запахами щей. С кухни до меня доносились голоса многочисленных домохозяек, то судачивших, то переругивавшихся между собой.

Сон не шел. Я поднялся. Чтобы как-то убить время, стал чистить маузер, прилаживал его к колодке-прикладу, брал наизготовку и целился в трубу дома на противоположной стороне улицы. Может, прихватить с собой еще и карабин? Об этом надо было спрашивать у Осипова, на что я решиться не мог. Посмотрим, как будут вооружены другие участники нашей группы. Так раздумывая, сидел я у окна, глядя на улицу с редкими прохожими, спешившими под непрекращавшимся дождем. Время тянулось медленно.

В шесть часов вечера, не вытерпев, я отправился в столовую. Нужно было подкрепиться перед походом в горы. Плотно поужинав, выкурив несколько папирос, отправился к Осипову. На мне был военный плащ, опоясанный широким ремнем с портупеей, и маузер в колодке.

Костя, ухмыльнувшись, осмотрел меня.

— Поужинал?

— Да.

— Пойди погуляй еще часов до восьми.

Какое же гуляние под дождем? Я направился в свою рабочую комнату, снял плащ, пояс и маузер, сел на диван и незаметно для себя заснул.

Разбудил меня Осипов, основательно встряхнув за плечо.

— Ну и горазд же ты спать. Что, днем не выспался?

К моему удивлению, на нем был обычный штатский костюм и пальто-плащ. Мы отправились в гараж, где нас ожидали другие участники ночного похода. Их оказалось двое: оперативный шофер Николай, крепкий, собранный человек, всегда бодрый и веселый, в запасе у которого на все случаи имелось много остроумных и веселых прибауток, и аджарец Али. Этот Али, житель одного из горных селений, еще недавно примыкал к банде контрабандистов, оперировавших в горах. Он был втянут в нее не то в силу каких-то родственных связей, не то из желания заработать на контрабанде. Теперь он сам толком не мог объяснить, что толкнуло его пойти на конфликт с Советской властью, которая не только не притеснила его, крестьянина, но всячески помогала ему. Призрачная выгода контрабандистского промысла неоправданно усложняла его жизнь: риск встречи с пограничниками, весьма возможная перспектива быть убитым в вооруженном столкновении или арестованным, осужденным и высланным из родного Аджаристана — все это он быстро понял. В последнем случае он мог быть на годы оторванным от семьи, а у него были жена и двое маленьких детей, с которыми встречался редко; ему, находясь в банде, приходилось тайно пробираться к родному дому в темные ненастные ночи. Волчья жизнь в горах, особенно зимой, ему стала в тягость.

Такие люди, как Али, были на учете в ГПУ, и тем из них, кто еще не совершил тяжких преступлений, обещалось прощение. Таким прощенным был и Али. Теперь он состоял в отряде добровольцев, помогавших органам бороться с бандитами и контрабандистами. Али было не более двадцати пяти лет. В своем национальном аджарском костюме он выглядел очень живописно: короткая двубортная куртка с газырями, штаны, узкие внизу и широкие в бедрах, с большой мотней сзади, позволявшей свободно сидеть, поджав ноги. Этот не очень искусно сшитый деревенским портным костюм был из дорогого английского коверкота. На голове у Али был неизменный для аджарца башлык, намотанный на манер чалмы, с двумя концами, свободно свисавшими на плечи. Удобная для ходьбы по горам обувь: чусты из сыромятной кожи и высокие, грубо связанные, шерстяные носки. Вооружен он был любимым оружием горцев — длинноствольным пистолетом маузер, висевшим в мягкой кобуре на тонком кавказском поясе с серебряным набором. В наступившем вечернем сумраке я не мог рассмотреть его лица и только видел блестящие глаза, сверкавшие под низко намотанным башлыком.

Итак, мы были готовы к отъезду. Но я все еще ничего не знал о деле, на которое отправлялся, и выжидательно смотрел на Осипова. Он понял меня и, отведя в глубину темного гаража, коротко изложил суть предстоящей операции.

Из Центра получено сообщение, что при ликвидации шпионской организации, свившей гнездо на недавно аннулированной английской золотодобывающей концессии Лена — Гольдфилдс в Сибири, бежал один из агентов английской резидентуры и, по имевшимся сведениям, скрывается в районе Батуми, готовясь к переходу в Турцию. Это было все, что нашел нужным сказать мне Осипов. Откуда ему было известно вероятное место нахождения шпиона, Костя не счел нужным объяснять.

Я был преисполнен гордостью: мне повезло! Предстояло задержать английского шпиона, а не какого-либо паршивого контрабандиста с дамскими шелковыми чулками, английским коверкотом и французскими духами «Коти». Я полностью доверял Осипову и не обижался за краткость его информации: уж если он ненастной ночью направляется куда-то в горы, то, конечно, знает, где можно найти этого шпиона!