Чекистские были

ДИВЕРСИЯ

В тот погожий воскресный день конца осени 1927 года было тепло. С безоблачного неба ярко светило солнце, озаряя береговой изгиб Батумского залива, окаймленного горами, покрытыми лесом. Далекие снежные вершины Главного Кавказского хребта казались висевшими в голубой небесной дали. Едва ощутимый морской бриз рябил водную гладь.

Сегодня была наша очередь, чекистов Аджаристана, разгрузить за воскресник прибывший в порт пароход с мукой, и мы все пришли на пристань.

Пятьдесят лет назад в Батумском порту имелось лишь несколько нефтеналивных причалов, у которых швартовались иностранные танкеры. Редкие же сухогрузные суда пользовались для разгрузки единственной пассажирской пристанью, не имевшей ни кранов, ни каких-либо других приспособлений и механизмов, кроме судовых грузовых стрел с паровыми лебедками. При помощи таких примитивных лебедок грузы извлекались из трюмов и складывались на узкой деревянной пристани. Дальше мешки и ящики грузчики перетаскивали в портовый пакгауз. Нам предстояло перенести на своих спинах несколько сот пятипудовых мешков с мукой.

Помощник капитана парохода разделил нас на четыре группы. Мы принялись за работу и вскоре с головы до ног были уже покрыты мучной пылью. С восьми утра до пяти часов пополудни мы разгрузили свой уж не очень большой пароход и прокричали «ура!», когда последний мешок был отнесен в пакгауз и уложен в штабель.

С непривычки ломило спину, все порядком устали, но никто не признавался, только подсмеивались друг над другом. Закончив работу, отправились в гарнизонную баню, а оттуда в столовую, где нас ждал заранее заказанный обед. Вопреки кавказскому обычаю быстро справились с едой и, вконец разморенные, пошли по домам спать.

Мгновенно раздевшись, я нырнул под одеяло и тотчас уснул. В начале третьего ночи меня разбудил настойчивый стук, я пружиной выскочил из теплой постели. Машинально выхватив пистолет из-под подушки, подпрыгнул к двери.

— Кто там? — еще полусонный, спросил я.

— Да открывай же, черт тебя возьми!..

Это был мой начальник Костя Осипов. Я впустил его в комнату.

— Одевайся и сойди вниз, к машине. Горит нефтеперегонный завод, — быстро проговорил он, тяжело дыша, наблюдая, как я впопыхах хватаю одежду.

— Как горит? — задал я нелепый вопрос, надевая сапог и прыгая на одной ноге.

— Огнем, — в своей обычной иронической манере ответил Костя и, шагнув за порог, добавил: — Диверсия!..

Словно жаром обдало меня это слово. Я заспешил, повторяя про себя: «Диверсия, диверсия». Наконец, натянув гимнастерку, схватил пояс с кобурой, вложил в нее пистолет и, застегивая на ходу портупею, выбежал в коридор, слыша настойчивые сигналы ожидавшей меня на улице автомашины. Выскочив из двери дома, втиснулся кому-то из товарищей на колени в переполненную людьми машину.

Гостиница, в которой я жил с несколькими товарищами, находилась на небольшой, узкой улочке, выходившей на набережную. Наш оперативный шофер Николай по привычке рванул с места и через несколько секунд, совершив отчаянный поворот с заносом на девяносто градусов, на большой скорости повел машину по набережной.

Ночь была тихой и ясной. Усеянное звездами небо множеством огоньков отражалось в едва рябившей воде залива. А там, вдали, в конце большой дуги, полыхало пламя на территории нефтеперегонного завода. Огромная туча черного, густого дыма и копоти, низко вися над землей, прижатая к горам легким ночным бризом, медленно расплывалась.

Мы мчались, не отрывая взгляда от увеличивающегося зарева пожара. Проскочили базар, пустынный и тихий, за ним причалы нефтеналивного порта. Иностранные танкеры, стоявшие под наливом, отдавали швартовы, спеша отойти подальше от пожара на рейд.

Территория завода уже была оцеплена солдатами поднятого по тревоге горнострелкового полка, милицией и пограничниками. На помощь заводской пожарной команде прибывали городские части пожарных и добровольная команда молодежи.

Мы оставили свою машину у ворот завода в тот момент, когда в глубине заводской территории с грохотом взорвался еще один керосиновый бак-цистерна и диск его круглой крышки высоко взлетел в воздух среди пламени и дыма. Зрелище потрясло всех нас. Не скрою — стало страшно: пламя распространялось вширь. На большой площади горел вылившийся из баков керосин. Казалось, нет средств потушить это море огня. Пожарные в асбестовых костюмах, прикрываясь железными щитами, в отверстия которых были просунуты брандспойты, лезли чуть ли не в пекло. Огнетушители на автомобилях выплевывали струи пены, но, как мне казалось, ощутимых результатов это не давало: пламя не уменьшалось. Десятки сильных водяных струй из брандспойтов создали водяную стену между горевшими баками и негоревшими, стоявшими невдалеке от них. Усилия направлялись на предотвращение взрыва других баков.

Все наше и городское начальство находилось на пожаре. Председатель ГПУ приказал приступить к опросу ночной смены инженеров и рабочих. Мы расположились в здании заводоуправления, в комнатах, освещенных заревом пожара. Наше быстро проведенное расследование — опросы людей — мало что прояснило: пожар возник без каких-либо видимых причин, внезапно. Загорелись баки с керосином, готовым к перекачке в танкеры. Эти баки находились на границе заводской территории.

В зловещем шуме, издаваемом большим пламенем, среди беспрерывных гудков паровозов, вытаскивавших с территории завода еще не разгруженные многочисленные цистерны с нефтью, допрашивать взволнованных людей было трудно, да и сами мы не были спокойны, не могли сосредоточиться.

Два взорвавшихся керосиновых бака стояли у изгороди из колючей проволоки, отделявшей территорию завода от проезжей дороги, которой пользовались все жители города. К восьми часам утра, когда керосин из баков выгорел, пожар прекратился, и под струями воды, лившейся на раскаленные огнем искореженные листы железа, над местом пожара подымался только пар.

Мы получили разрешение покинуть территорию завода, смыть с себя копоть и к десяти часам быть на своих рабочих местах в управлении ГПУ. Но мы с Костей Осиповым не поехали — остались на заводе. Мне, молодому чекисту, только начинавшему службу, в страшном ночном пожаре мерещился призрак злобного врага, скрывавшегося где-то поблизости, быть может, среди толпы жителей, сбежавшихся чуть ли не со всего города смотреть на необычное зрелище. Я остался на заводе больше из любопытства, чем из побуждения найти диверсанта. Очень уж мне было интересно, что собирался предпринять здесь Осипов. Мое добровольное присоединение даже обрадовало Осипова. Он не стал, как обычно, шутить надо мной. И тут я еще больше проникся к нему уважением.

Костя Осипов был по-настоящему партийным человеком, доброжелательным к друзьям, непримиримым к врагам. Все же длительная работа в ЧК, начиная с самых трудных первых лет революции, в обстановке, когда внешние и внутренние враги все еще не оставляли своих планов и надежд подавить революцию и вернуть старые порядки, не могла не отразиться на его нервах — порой Костя бывал резковат, иногда срывался на гнев. Но вот, заметив мое, казалось бы, ненужное пребывание на заводе, он промолчал. Я понял это как одобрение моего поступка.

Подобрав с земли железный прут, не обращая на меня внимания — а я следовал за ним по пятам, — Костя медленно обходил место пожара, вороша уже остуженные водой, искореженные огнем листы баков, от которых остались лишь круглые кирпичные фундаменты не более полуметра высотой. У одного из фундаментов его внимание привлекла небольшая куча строительного кирпича, обычно изготавливаемого в Батуми из гравия и цемента, размером раза в два больше, чем красные кирпичи из обожженной глины. Куча кирпича не являлась частью фундамента сгоревшего бака. Это было совершенно очевидно, так как фундамент бака не был разрушен пожаром и сохранял свою форму правильного кольца.

Аналитический склад ума и умение делать выводы из фактов, даже на первый взгляд совсем незначительных, давно были замечены за Осиповым. Он долго стоял над кучей кирпича, о чем-то думая, затем направился к фундаменту второго сгоревшего бака и медленно обошел его. Не найдя там ничего заслуживавшего внимания, вернулся к первому. Опять задержался около. Куча кирпича его заинтриговала.

— Как ты думаешь, для чего сложены эти кирпичи?

Я промолчал, не зная, что сказать. Осипов приказал мне разыскать заместителя директора завода, ведавшего снабжением и строительными работами.

До предела уставший и перепачканный сажей, заместитель директора сидел в своем кабинете и пил чай. Я пригласил его к сгоревшим бакам, где нас ожидал Осипов.

— Для какой цели свалены кирпичи? Когда? Что собираетесь строить? — неторопливо произнес Осипов. Видя, что замдиректора медлит с ответом, повторил: — Что собирались здесь строить?

— Здесь? Ничего, Мы сооружаем пристройку к заводоуправлению на другой части территории, далеко отсюда. Туда в последние дни и привозили кирпич… Почему куча оказалась сваленной здесь, не могу объяснить. Тут одна повозка…

— Надо бы все узнать!

— Переговорю с прорабом, рабочими и охраной, тогда скажу.

— Нет. Разговоры с ними мы берем на себя. Прошу вас к одиннадцати часам со всеми этими людьми быть у нас в управлении. — Повернувшись ко мне, Костя добавил: — Пойдем умываться и завтракать.

Заместитель директора ушел в заводоуправление.

Отбросив в сторону железный прут, Костя вытер руки носовым платком и опять молча зашагал, направляясь к выходу с завода. Я последовал за ним, предвкушая горячий душ и плотный завтрак. Нам предстояла напряженная работа на протяжении многих дней, пока не обнаружим диверсантов. А вот где и как их искать, я себе не представлял. Ладно, буду наблюдать за всем, что станет делать мой начальник Костя Осипов.

После завтрака, придя в управление, мы узнали, что из Тбилиси, а также из Москвы от нашего председателя требуют определенных данных о причинах пожара. Диверсия на одном из немногих предприятий, которое производило продукцию на экспорт, — событие не рядовое. Иностранная валюта, столь необходимая для осуществления планов промышленного строительства в первой пятилетке, поступала в зависимости от количества и качества продаваемой за границу продукции наших предприятий. Враг знал, где совершить диверсию. Может быть, пожар не дело рук диверсантов? Мы нервничали, не имея фактов для объяснения возникновения бедствия.

И вот в кабинете Осипова появился заместитель директора нефтеналивного завода с прорабом, бригадиром каменщиков и стрелком охраны. Прораб показал нам наряды на кирпич, привезенный на пятнадцати подводах в субботу, а бригадир каменщиков пояснил: кирпич с этих подвод им принят и сложен, ни одна из подвод не разгружалась у баков, а находящийся там кирпич мог быть свален лишь с шестнадцатой подводы, которую он не принимал и не видел. Кто же привез шестнадцатую подводу?

Мы приступили к допросу стрелка охраны, дежурившего в субботу у ворот завода. Расторопный паренек из недавно демобилизованных красноармейцев толково, ничего не утаивая, рассказал, как в субботу, в первой половине дня, три или четыре подводы сделали по нескольку ездок за кирпичом. Было их пятнадцать или шестнадцать, паренек точно не помнил. В его обязанности не входило считать подводы и количество ездок. Он следил, чтобы с территории завода ничего не вывозилось без специальных пропусков.