Жаркое лето

3

В Харьков прибыли ночью. Город был затемнен, только кое-где на Холодной горе в подъездах домов мерцали синие лампочки.

Стояли недолго. Паровоз отрывисто свистнул, и поезд опять тронулся в путь.

Сморенные сутолокой дня, волнением проводов, дорожными хлопотами, станичники крепко спали на жестких нарах.

Николаевский печник Иван лежал с краю, у стены, и так заливисто с всхлипыванием храпел на весь вагон, что Федор Фатин, лежавший с ним рядом, несколько раз просыпался от такого соседства, испуганно оглядывался по сторонам и тыкал кулаком храпуна в бок.

Николай с Михаилом не спали, стояли у полуоткрытой двери и молча смотрели на большой затемненный город.

Николай уже бывал до этого не раз в Харькове, видел его и днем, и ночью, шумным, нарядным, многолюдным, залитым в ночное время ярким электрическим светом. И сейчас было как-то не по себе смотреть на темные дома, на слабенькие дрожащие точечки синих лампочек, на подслеповато крадущиеся автомашины по темным безлюдным улицам, на привокзальную площадь.

В ритмичном стуке колес как бы слышалось: «На фронт, на фронт...» Николай закрывал глаза и тогда казалось: вагон стоит на одном месте, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Ложись, Миша, — посоветовал он другу, — пора и отдохнуть. Путь предстоит долгий.

— Ты прав, надо часика два всхрапнуть, — тихо промолвил Михаил, — а то, видишь, уже восток начинает белеть: ночь ко дню пошла...

Самому Николаю не спалось. Он старался представить, что его ждет впереди завтра, послезавтра, через неделю. Дома, в станице, когда он впервые услыхал о войне, как-то не почувствовал всю глубину этого неслыханного бедствия. Сейчас, в дороге, по быстрому мельканью встречных эшелонов с эвакуированными людьми, по толчее на привокзальных площадях и маленьких полустанках он сердцем и разумом начал понимать, какая страшная беда нависла над страной.

В первый день объявления войны он представлял ее похожей на польскую кампанию тридцать девятого года, когда их пограничный отряд принимал участие в освободительном походе. Он помнил, как на рассвете семнадцатого сентября в районе Проскурова они вступили на землю Западной Украины. Без единого выстрела форсировали Днестр и за двое суток дошли до Черновиц. На окраинах сел крестьяне в вышитых рубашках, высоких смушковых шапках встречали освободителей с цветами. В городах на площадях проходили праздничные митинги. Красный цвет флагов буйствовал повсюду, слезы радости блестели у всех на глазах.

«Эта война, — думал он, — много принесет горя народу, будет она затяжной и страшной. Но Гитлеру не одолеть нас, сломает он себе шею...»

Паровоз на крутом повороте сбавил скорость, и Николай увидел, как из его трубы веером разлетаются огненные мухи и, оседая на придорожные кусты, медленно гаснут. Уже желтая луна показалась из-за облаков и резво поплыла вместе с поездом на запад. Острые верхушки придорожных елей потемнели, отделились от неба, побежали быстрее назад.

В лицо пахнуло холодным полевым воздухом, настоянным на поспевающей пшенице, прогорклой полыни. Серпик луны покраснел.

Как ни крепились друзья, но к рассвету все-таки сон их сморил. Проспали не больше двух часов. Проснулись, когда весь вагон был уже на ногах. В открытых дверях проплывали поля, перелески, далекие села с белеющими колокольнями, с неподвижными ветряными мельницами. Синее, без единого облачка небо висело над полями.

Изредка в придорожном леске виднелись одинокие домики с белесыми дымками над крышами, с огородной оградой из трех почерневших жердей, со спутанной, пасущейся на пригорке лошадью, лениво махающей хвостом, с белой стайкой гусей, бредущих от сарайчика к мелководному ручейку.

Стучат, стучат колеса, бегут, бегут в голове мысли одна тяжелее другой. Вот снова показалась среди пшеничного поля деревенька с густыми столетними ветлами, со скособоченной часовенкой на погосте, а вот и полустанок с захмелевшими новобранцами и плачущими солдатками.

По всем расчетам скоро должна показаться Полтава. И в подтверждение этому все чаще и чаще стали встречаться эшелоны с фабричным оборудованием на платформах. Тесно, впритык друг к другу стояли станки, лежали пирамиды труб, автомашины, тракторы, прикрепленные к бортам платформ поржавевшей проволокой. В кабинах тракторов и автомашин, под станками, среди деревянных ящиков по-таборному размещались эвакуированные семьи рабочих: женщины, старики, дети. А пообочь от железнодорожного полотна, по грейдерным дорогам плыл поток беженцев. С каждым часом он становился плотнее. Люди теснились на дороге, ехали на повозках по вытоптанному полю. Скрипели телеги, фуры, допотопные тарантасы, цыганские кибитки. Вся эта нестройная толпа в желтоватой дымке пыли со скрипом и гомоном двигалась на восток.

— Тронулась Украина, — со вздохом сказал Михаил, — как река в половодье.

— Да, трудно свои места покидать, — с горечью протянул Николай, — от родной земли уходят...

И тут Николай рассказал другу о страшном пожаре в станице летом, лет десять назад, когда он семиклассником работал учетчиком в тракторной бригаде.

В жаркий полдень он сидел в душных сенях своего дома и подсчитывал трудодни женского звена на прополке огородов. Спину от кадушки приятно холодило. И вдруг раздался оглушительный набат. Николай выбежал на улицу и увидел: на соседней улице, у пруда, горели дома. Знойный ветер лихо раздувал пламя. Горящие камышовые галки вились в воздухе и, переносимые горячим ветром, перелетали через десяток хат, садились на крыши, и те тотчас же вспыхивали. Особенно яростно бушевал пожар у церкви, где занялся огнем крытый сосновой дранкой конный двор. Хорошо, что лошади в это время были в поле. Пламя охватило соседние березы с грачиными гнездами. Николай побежал, не раздумывая, к пожару, увидел, как у церкви обезумевшие птицы с жалобным криком носились над гнездами с птенцами, ныряли в зловещие языки пламени, стараясь спасти своих детенышей, и сами гибли в черных тучах дыма.

Сейчас он вспомнил все это, глядя на бесконечную движущуюся толпу, и подумал: «Вот и этот военный пожар смахнул людей, словно птиц с родимых гнездовий, и несет невесть куда».

Перед Гребенкой, в поле, поезд неожиданно резко дернулся, колеса заскрежетали на рельсах, зло зашипели тормоза. Со станции донеслись отрывистые гудки паровоза.

— Воздушная тревога! — разнеслось по эшелону.

«Вот оно, началось, — обожгла горькая мысль, — до переднего края ехать еще да ехать, а враг вот он, близко, на пути встречает. Осмелел, гад!»

Поезд еще не успел остановиться, а новобранцы уже выскакивали из вагонов и, смешиваясь с толпой беженцев, увлекаемые ею, бежали подальше от железнодорожного полотна в ближайший перелесок. Слышался истошный женский крик, детский плач, лошадиный храп.

Николай бежал рядом с Михаилом, поглядывая в сторону станции, где отрывисто и зло тявкали зенитки. Вскоре они увидели: в ясном небе с запада летели на станцию девять вражеских самолетов. Длинные, сигарообразные тела бомбардировщиков поблескивали на солнце.

— Смотрите, самолеты! — закричала испуганно полногрудая блондинка, бегущая рядом с друзьями. — Сейчас станцию бомбить начнут, уж это точно... Скорее в лес, не то и нам конец.

Послышался режущий визг. Николай взглянул вверх и увидел отделяющиеся от самолетов черные точки бомб. Страшные взрывы качнули под ногами землю. Тотчас над станцией взметнулись вверх черные вихри огня и дыма.

Женщина упала рядом в неглубокую канавку, заросшую диким клевером, уткнулась лицом в ладони.

— Ой мамочка, ой убьют... — причитала она, вздрагивая всем телом.

Взрывы на станции следовали один за другим. Глухо стонала земля. Горячие струи воздуха долетали до леса, опаляя листья.

Недалеко в кустах истошно кричал ребенок. Мать его успокаивала:

— Молчи, Боря, не бойся, фашисты сюда не прилетят. Видишь, рядом бойцы, они защитят нас...

Сбросив весь смертоносный груз на станцию, фашистские стервятники развернулись на запад. В лесу сразу установилась необычайная тишина.

— Слава богу, пронесло, — сказала со вздохом беженка, поднимаясь с земли. — Нас третьи сутки бомбят, как только из Винницы тронулись. Мы поездом ехали, его сразу разбомбили... А сейчас случайным транспортом пробираемся на восток...

Было видно: станция и привокзальная часть города горели. Черный дым с багровыми языками пламени клубился над крышами зданий, над густыми липами и яблоневыми садами.

— Миша, это война!

— Вижу, друже...

Гребенку проехали только вечером. Долго ждали, пока саперы с железнодорожниками восстановят полотно, освободят от завалов пути. Быстро промелькнул вокзал с разбитым перроном, разрушенные, полусгоревшие пакгаузы. Возле дымящихся коробок зданий суетились пожарные с брандспойтами в руках. В конце перрона Николай увидел срезанные взрывом верхушки старых лип. Непривычные для глаза, пятиметровые голые стволы торчали, как люди без рук, являя печальный вид. Только на одном стволе каким-то чудом сохранился толстый нижний сук без ветвей, изогнутый и длинный, как указующий перст, направленный в сторону запада.

Николай впервые почувствовал весь ужас войны, ощутил каждой клеточкой своего тела ее горячее, смертное дыхание.

В эту ночь плохо спалось станичникам. Первая встреча с войной потрясла их. На утро под Яготином отцепили паровоз. Николай с земляками выпрыгнули из вагона, и тотчас к ним подошел капитан Буряк.

— Вот и опять задержка, — сказал он сокрушенно, — до Киева рукой подать, а нам загорать придется. — И тут же пошутил: — Хлопцы, если один из вас поднимет другого за уши, то отсюда и Киево-Печерскую лавру увидеть можно.

Все стали смотреть на запад, куда уходила стальная колея. Вдалеке виднелись белые хаты, утопающие в зелени садов, краснели крыши молочной фермы.

— Эх, хлопцы, — произнес со вздохом капитан, — если бы вы знали, что сейчас творится у меня на душе! Бачите то село? Так это ж моя Калиновка, знаменитая на весь Яготинский район, урожаями буряка славится.

Капитан с грустью глядел вдаль, и Николаю показалось, что глаза его повлажнели.

Мобилизованные присели в тени дубов в ожидании паровоза. Всем хотелось скорее попасть в Киев.

Становилось жарко. По пшеничному полю ходили волны, накатываясь одна на другую и разбиваясь друг о друга. Слегка парило, предвещая на вечер дождь.

— Товарищ капитан, а родные ваши сейчас там, в селе? — спросил тихо Михаил.

— И батько, и мамо, и жена с доней там, вот если бы бинокль был, то можно бы побачить дом с черепичной крышей, а над ней радиоантенну.

Неожиданно на юго-западе, куда уходила железная дорога, раздался тяжелый взрыв, похожий на раскат далекого грома. Прошло полминуты — взрыв повторился.

— Березань бомбят, — зло сказал Буряк, — вот, гады, все в руины хотят превратить. Попали мы в самый переплет, теперь через станцию нас до самых сумерек не пропустят.

В небе послышался нудный, раздражающий гул самолетов. С каждой секундой он нарастал, заполнял собой все пространство от земли до неба, резал до боли уши. Вскоре на востоке появились три звена вражеских бомбардировщиков. Девятка шла высоко, ровным строем, без прикрытия истребителей.