Клич войны

Со временем Маниоро передал повседневное управление поместьем и его постройками своему родственнику Лойкоту, который на глазах Леона вырос из озорного мальчишки в молодого человека, достойного его доверия и уважения. Теперь Маниоро жил в деревне, где его вырастила мать. Он стоял на вершине горы Лонсоне, могучей каменной башни, возвышавшейся над равниной у восточного склона Великой Рифтовой долины, в одном из углов поместья Лусима. Через два дня после обеда в Слейнсе Леон поехал в горы. Он оставил "Роллс-Ройс" у подножия холма под охраной двух своих людей (их работа состояла в том, чтобы отпугивать любопытных животных, а не вороватых людей, потому что ни один человек, ценящий свою жизнь, не прикоснется к собственности М'бого и тем самым не навлечет на себя гнев Маниоро). Затем он двинулся по тропинке, которая зигзагами петляла по крутому склону, вспоминая, как он всегда делал, когда приезжал сюда, свое первое путешествие. Он был полуголоден и измучен жаждой, его ноги были в крови и волдырях, кожа содрана с пяток, раны были так сильны, а боль так сильна, что ему удалось подняться не более чем на пару сотен футов, прежде чем он упал, и остаток пути его несли на мушиле, или носилках, которые несли на плечах четверо мужчин.

Это было двадцать лет назад, но воспоминания о том времени и его первой встрече с Лусимой были так живы, словно прошли всего лишь дни, а не десятилетия. Он также помнил время, проведенное с Евой здесь, их тайное убежище от внешнего мира, любовь, которой они занимались, и время, когда они плавали в бассейне Шебы, Хрустальном святилище, расположенном под водопадом, который падал с вершины горы. Он улыбнулся, вспомнив, как она бросилась к нему по тропинке, не обращая внимания на обрывистый обрыв, упавший рядом с ней, и бросилась в его объятия. Он почувствовал, как напрягся, и не подъем заставил его сердце биться быстрее, а дыхание учащаться, когда он подумал о ее обнаженном теле, таком гибком и грациозном в воде, о ее ногах, сомкнутых вокруг его талии, и о ее мягких теплых губах, прижатых к его губам.

О, Ева, моя дорогая, моя любовь, ты была тогда так прекрасна, так нежна, так хрупка и в то же время так свирепа и сильна. А потом он улыбнулся про себя, подумав: -"И все же я предпочел бы заняться любовью с тобой, чем с любой другой женщиной на земле".

С тех пор они оба постарели, но сама гора осталась прежней. На нижних склонах тропинка была затенена рощами зонтичных акаций, чьи ветви, подобно спицам зонтика, расходились вверх и наружу от ствола, прежде чем ворваться в широкий, но практически плоский купол листьев на их вершине. Но по мере того, как он поднимался все выше, воздух остывал и становился влажным, почти как туман, а растения вокруг него становились все более пышными. На ветвях высоких деревьев, где орлы и ястребы устраивали свои гнезда, цвели яркие розовые и фиолетовые орхидеи. Леон наблюдал за птицами, кружащимися в бескрайнем безоблачном небе, осматривая кустарник далеко внизу в поисках каких-либо признаков добычи.

Когда он добрался до вершины, его встретила стайка маленьких детей, радостно ухмыляющихся и визжащих: "М'Бого! М'Бого! Молодая женщина, которая, как знал Леон, была одной из новых жен Маниоро, посмотрела на него с нескрываемым восхищением, ибо у масаи существовал обычай делить своих жен с дорогими гостями, но только в том случае, если жене нравился вид гостя, о котором шла речь. Последнее и решающее слово в этом вопросе принадлежало ей.

Когда Леон впервые познакомился с Маниоро, у него была только одна жена, потому что это было все, что позволяла армия. Она произвела на свет трех прекрасных сыновей и двух дочерей. Масаи, однако, были полигамны по традиции, и это было негласной частью его сделки, что Леон позволил им жить так, как они хотели на его земле. Преуспев, Маниоро обзавелся теперь четырьмя женами и дюжиной новых детей, и все они жили под присмотром его первой, старшей жены. Это всегда была процветающая община, жители которой были сыты и жили в прекрасно построенных хижинах. Когда Леон впервые прибыл туда, женщины были украшены великолепными украшениями из слоновой кости и торговыми бусами, а скот был жирным и гладким. Все это по-прежнему было правдой, но теперь Леон заметил пару керосиновых ламп и, расставленные снаружи самой большой и великолепной из всех хижин, неуместное зрелище - ротанговые стулья, расставленные вокруг стола со стеклянной столешницей.

Маниоро сидел в одном из кресел и пил бутылку светлого пива "Басс". Леон понял, что сейчас ему, должно быть, больше пятидесяти, и за эти годы он заметно прибавил в весе, что являлось наглядным доказательством его могущества и процветания. Однако в Маньоро не чувствовалось мягкости, и когда он встал, чтобы поприветствовать Леона, Масаи все еще был выше его.

- Я вижу тебя, Маниоро, мой брат, - сказал Леон на языке Масаи.

Лицо Маниоро расплылось в широкой улыбке. ‘И я вижу тебя, М'бого, и мое сердце поет от радости.’

Маниоро достал из металлической мусорной корзины бутылку пива, наполненную ледяной родниковой водой, и протянул ее Леону. Он с радостью согласился, потому что прогулка вызвала у него сильную жажду.

‘Ты единственный Масаи, которого я знаю, у которого всегда под рукой есть ящик светлого эля, - сказал Леон, беря холодную мокрую бутылку.

- Не один ящик, уверяю тебя, - ответил Маниоро. - Эту привычку я усвоил в армии. Это пиво подавали в сержантской столовой.- Он смачно причмокнул губами. ‘Это лучшее, что вы, англичане, привезли в Африку. Ваше здоровье!’

- Ваше здоровье!’

Двое мужчин подняли свои бутылки в взаимном приветствии, а затем некоторое время молча смаковали свои напитки. Через некоторое время они заговорили по-английски о своих женах и детях, и Леон почувствовал себя почти неловко из-за того, что в их компании был только один из них, хотя Маниоро очень хотелось услышать новости о сыне, которого, как он был уверен, родила Ева, и о близкой победе Шафран в конкуре.

‘А, у нее дух отца, вот у кого, - одобрительно сказал Маниоро, услышав, как Шафран отреагировала на поражение. ‘Я никогда не понимал, как ваши люди говорят о том, что они “хорошие неудачники”. Как может потеря быть хорошей? Почему человек должен гордиться тем, что он потерпел поражение? Мисс Шафран права, что чувствует гнев и стыд. Таким образом, она не совершит ошибку, проиграв во второй раз. Но ты должен гордиться ею, брат. Она будет такой же красивой, как ее мать, когда вырастет.’

‘Но не такая красивая, как девы масаи, а?- сказал Леон, зная непоколебимую веру Маниоро в превосходство женщин его племени над всеми остальными.

- Нет, это невозможно, - согласился Маниоро. ‘Но великая красавица среди своего народа, и с таким боевым духом в сердце ... поверь мне, М'Бого, чтобы завоевать ее сердце, нужен сильный мужчина.’

Затем они перешли к последним событиям в поместье Лусимы. Хотя он редко отваживался спускаться с вершины горы, а поместье занимало большую часть двухсот квадратных миль, Маниоро по-прежнему знал все, что там происходило, и Леону никогда не было нужды наказывать кого-либо из пастухов. В крайне редких случаях, когда кто-то из них делал что-то не так, Маниоро уже сам разбирался с этим делом, прежде чем Леон даже слышал об этом.

‘Итак, Бвана, что привело тебя сюда сегодня?- Спросил Маниоро, называя Леона "господин" не из раболепия, а из уважения.

‘Я пришел к тебе с просьбой, которая, надеюсь, заинтересует тебя, - сказал Леон. - Два дня назад я обедал у Бваны Хэя и разговаривал с человеком по имени де Ланси. Он пренебрежительно относился к Масаи. Он сказал, что они были меньшими людьми, чем его собственное белое племя.’

‘Тогда этот человек не более чем бабуин, причем очень глупый бабуин. Он должен считать, что ему повезло, что я не слышал, как он произнес эти слова.’

‘Конечно, должен, - согласился Леон. - Однако я знаю правду. Поэтому я заверил его, что мои братья Масаи были гордыми воинами, которые правили этой страной с незапамятных времен, и предложил способ, которым я мог бы доказать их силу.’

Маниоро усмехнулся. - Будет ли драка? Прошло слишком много времени с тех пор, как мой ассегай пробовал кровь. Он все время стонет мне: "Дай мне крови, потому что я хочу пить!”’

Леон с трудом сдержал смех, приняв позу возмущения такими бунтарскими настроениями. - Сержант Маниоро! Разве ты забыл клятву, которую дал, защищая мой народ? Ты стал мятежным Нанди, скользящим, как змея по грязи?’

Широкие плечи Маниоро с сожалением передернулись. ‘Ты прав, М'Бого, я дал слово и буду его сдерживать. Но, пожалуйста, никогда не сравнивай меня с Нанди, даже в шутку. Они -самые низкие люди на всей Земле.’

- Прошу прощения, - сказал Леон, вспомнив, что именно стрела Нанди, застрявшая в ноге Маниоро, впервые привела его сюда, к Лусиме. ‘Но позвольте заверить вас, что ни вы, ни кто-либо из ваших людей не будет призван сражаться с кем бы то ни было. Морани будут держать свои клинки в ножнах. Все, что мне нужно, - это человек, который умеет бегать.’

Леон начал объяснять, что у него на уме. Но реакция Маниоро оказалась совсем не такой, как он ожидал. Этот вызов отнюдь не позабавил его, но еще меньше воодушевил, и он, казалось, обиделся.

- М'Бого, прости меня, но я оскорблен до глубины души. Почему вы выставили только трех белых против одного Масаи? Это слишком просто. Десять - это скорее соревнование, а может быть, и двадцать.’

- Теперь ты оскорбляешь мой народ, Маниоро. Не все мы слабы или лишены выносливости. Я нес тебя на спине тридцать миль до этой самой горы, когда ты был слишком тяжело ранен, чтобы идти пешком.’

Маниоро кивнул. ‘Это правда. Но ты не такой, как другие. Ты обладаешь силой самого буйвола. Вот почему мой народ считает тебя равным нам.’

‘Я горжусь этой честью, - ответил Леон. ‘Вот почему я бросил этот вызов, чтобы Масаи получили должное уважение.’

‘Может быть, на один день,- сказал Маниоро, и внезапно Леон услышал голос гордого человека, чей народ был низведен до положения второго сорта в своей собственной стране. ‘Но это лучше, чем вообще никаких дней. Кого найдет де Ланси, чтобы выступить против моего человека?’

‘Никого не надо бояться, но кое-кого надо уважать, - ответил Леон. - Де Ланси уже объявил об этом. Он соберет довольно крутых клиентов, не беспокойся об этом. Мы не все бездельники из счастливой долины, ты же знаешь.’

- Ты говоришь, что потеряешь десять тысяч фунтов, если человек Де Ланси победит?’

‘Да.’

‘Так что, если мой человек выиграет, он сэкономит вам эту сумму. Он сделает всю работу. Разве он не должен получить некоторую награду за свои усилия?’

Леон внутренне поморщился. Брат или не брат, Маниоро всегда был полон решимости выжать максимум из любых переговоров. - Верно подмечено, - согласился он. ‘Что ты предлагаешь?’

- Человек, совершивший великий подвиг, должен иметь жену, чтобы отметить свой триумф.’

- К сожалению, я не могу предоставить одну из них.’

- Тогда дай ему скот, с помощью которого он привлечет невесту и заставит ее отца подумать: “Этот человек заслуживает того, чтобы рядом с ним была моя дочь.”’