Валигура

Действительно, даже для не знающих, какую он занимал должность, этот старец казался тут паном и владыкой, с князьями обходился как со своими детьми, все склоняли перед ним голову, была это единственная сила, которой никто не мог сопротивляться, никто не мог решиться её не признать.

Перед большим шатром Лешека, который уже разбитый ждал у леса, архиепископ Винцент слез с лошади, его вели два младших епископа, Иво, потом князья. Поскольку пора была холодная, в шатре был сложен костёр под дымником, земля застелена мехами, а столы заставлены едой. Дали места первым духовным лицам, рядом с ними сели князья, далее их урядники, а челядь прислуживала. В других шалашах свободно подкреплялось рыцарство, а гмин – у простых костров. Этот дорожный лагерь выглядел богато и живописно, он был оттенён старыми соснами, зелёные ветки которых представляли высокий свод над их головами.

Присутствие старого митрополита не допускало слишком свободного и весёлого разговора, у всех также в голове были важные дела.

Архиепископ первый спросил Лешека, прибудет ли младший Владислав, Однонич, в Гонсаву, и что слышно о Святополке.

– Говорят, – произнёс краковский князь, – что Одонич появится вместе с нами, тот же, наверное, даст отчёт о своём шурине, о котором мы ничего определённого не знаем.

– Думаю, – прервал князь Конрад, – что и Святополк, взвесив лучше собственную выгоду, на съезд явится.

Марек Воевода, который также там находился, сказал:

– Несомненно прибудет, хотя говорят, что сердится, будучи в страхе, как бы у него Накла не отобрали. Близость места пробуждает в нём подозрение, что сначала князья крепость попытаются захватить.

– Если опоздает с послушанием и надлежащим смирением, – сказал архиепископ, – ничего бы удивительного не было, если бы князь сам себе правосудие чинил. Он должен поспешить тем паче.

Князь Конрад огляделся вокруг и закусил губы, Тонконогий повёл рукой, покачал головой и пробормотал:

– О, со Святополком нелегко будет! Он в этом всём виноват. Чувствует себя виноватым и поэтому предстать перед судом ему не резон.

– Суд?? – спросил Конрад многозачительно.

– Это можно назвать судом, – сказал архиепископ, – поскольку Свтополк – подчинённый Лешека и он много провинился, а мы имеем власть судить его и осуществить наказание.

Все молчали. Тонконогий ломал хлеб, задумавшись.

– Всё-таки, – сказал он, – нужно с ним мягко обходиться, чтобы дикого зверя не дразнить. Он вспыльчивый и гнев его ослепляет.

– Мы также не думаем использовать, – вставил Лешек, – ни угроз, ни страха, пока есть надежда помириться.

– Посмотрим, что от него Одонич прнесёт, – сказал Тонконогий, – и появится ли.

Один из рыцарей, стоящих подальше в шатре, сказал вполголоса:

– Прибывший только что из Гонсавы коморник рассказывает, что люди и повозки Одонича уже туда прибыли, и он, стало быть, несомненно будет.

Тот обратил взгляд на говорившго, потом все поглядели друг на друга.

– Добрая весть, доброе предсказание! – сказал архиепископ.

Когда под большим шатром ещё отдыхали старшины, в самом лагере, особенно немного подальше от него, весело забавлялась дружина панов, знакомясь друг с другом, вспоминая, сходясь в группы, окружая котелки, горшки и бочки, при которых стояли дозорные, раздавая кувшины пива и жбаны мёда.

Марек Воевода с другими панами вышел вскоре из княжеского шатра, и, как бы кого искал, пошёл рассматривать стан краковян, который был назначен немного подальше, при архиепископском. Вошедши туда, по очень громкому голосу и широкому смеху легко попал на сына. Он знал его хорошо по тому, что к нему всегда стремилось весёлое общество. Действительно, и здесь Яшка себе в дороге подобрал по своему желанию мазуров, силезцев и немцев, с которыми пировал очень весело.

Отец кивнул ему издалека, но Яшко не скоро его заметил и тот вынужден был кричать, чтобы призвать к себе. Якса встал с войлоков, на которых было удобно полусидеть, полулежать, и подошёл к отцу, который отвёл его в сторону.

– Оставил бы ты в покое это пиршество, – отозвался старик, морщась. – Не время для этого. В Гонсаве уже люди Одоничей, как слышал, нужно бы тебе туда поспешить и предостеречь Владислава, чтобы с гордостью не выступал.

Пусть будет покорным на время, чтобы не вызывал гнева и не пробудился слишком скоро. На Святополка все и духовные лица жалуются. Мало нужно, чтобы не указали на Накло и всего не испортили. Одоничу нужно сказать, чтобы кланялся, а Святополку обещал. Для опоздания лёгкая отговорка, дочка больна либо сын.

Он кивнул слушающему Яшку, по лицу которого было видно, что не очень хотел покинуть свою группу.

Не имел времени отказывать. Воевода, заметив, что подходит старый охмистр, добавил живо:

– Сейчас же езжай с людьми вперёд, дабы обеспечить мне пристанище. Старые кости в нём нуждаются. Езжай, езжай!

При чужом отказываться он уже не мог, нахмурился только, почесал за ухом и крикнул слуге:

– Седлать мне коня!

Другие, услышав это, думали, что всем дан приказ выступать, побежали к лошадям.

– Лежите, счастливые! – воскликнул Яшко. – Имеете время ещё зубы прополоскать, только меня отец вперёд выслал.

Случилось так, что и Мшщую нужно было также ехать вперёд, для панского дела. Марек, увидев, что и он велел подавать коня, кисло нахмурился.

– Что вы так спешите? – спросил он. – Мы, старые, имеем право отдыхать. У вас есть что поведать моему посланцу, а сами насладитесь вовремя.

– Всё едино! – пробормотал Валигура. – Ведь в Гонсаве будет время належаться.

Воевода посмотрел на него подозрительным вазглядом.

Яшко так медленно шёл от товарищей к коню, что дал даже Мшщую опередить себя. Марек приблизился к сидящему на коне и указал ему на уже выезжающего Мшщуя.

– Имей же разум, – сказал он, – не ищи явно разговор с Одоничем, потому что этот старик имеет два глаза, которые видят и ночью, а это враг наш… Не случайно он так спешит…

Яшко наклонился к отцу.

– Избавимся и от этого! – сказал он весело. – Одним разом!

Он поднял вверх руку, чмокнул коню, попрощался с товарищами и стрелой пустился в сторону Гонсавы. Только спустя час из лагеря начали выдвигаться паны, после совершённых молитв, которыми архиепископ хотел предварить отъезд.