Детектив и политика 1991 №5

1

Сняв матерчатый ремень с кобурой, в которой находился покрытый ржавчиной Смит и Вессон-«магнум», и положив его на край могилы рядом с соломенной шляпой и бумажным пакетом, где лежали три плода манго, Эстиме Жоликёр потянулся и зевнул. Было ровно шесть часов утра, и солнце еще не припекало. Однако к девяти часам и кладбище Порт-о-Пренса, и весь город превращались в пылающую печь. Если бы мертвецов не защищали толстые плиты из цемента и мрамора, эта адская жара растопила бы их, как сливочное масло. Но, слава богу, гаитяне уважали традиции: чтобы достойно похоронить своих близких, мужчины голодали, а девушки шли на панель. Уж кому-кому, а художнику по надгробным надписям Эстиме Жоликёру это было отлично известно: девочки-подростки в качестве платы за красивую эпитафию на новеньком надгробии избавляли его от разорительных путешествий к потрепанным доминиканкам из жалких борделей на улице Карфур. А будучи тонтон-макутом, он мог не беспокоиться о том, что его немногие умеющие читать заказчики осмелятся указать ему на орфографические ошибки.

Эстиме взял банку с краской, вернулся к своему рабочему месту и прочитал вслух для самого себя:

«Прощай, несравненный Вождь, достойный соперник Веспасиана, Мустафы Кемаля Ататюрка и Неизвестного беглого раба из Санто-Доминго! О Франсуа Дювалье, пусть эта гаитянская земля, которую вы так чувственно любили, будет вам пухом!»

Он был несказанно горд тем, что именно его выбрали для изготовления эпитафии на могиле Франсуа Дювалье, пожизненного Президента Республики Гаити, Верховного главнокомандующего Вооруженными силами, Главы полиции и Шефа волонтеров Службы национальной безопасности, почившего неделю тому назад и более известного под малопочтенным прозвищем «папа Док». Сквозь выкрашенную голубой краской железную ограду виднелись венки, закрывающие всю цокольную часть маленького мавзолея, дверь которого была заперта на ключ, поскольку надгробную плиту еще не зацементировали.

В конце аллеи появился дряхлый кладбищенский сторож, каждое утро отпиравший ворота со стороны улицы Жан-Мари Гийу, на восточной стороне кладбища. Чтобы попасть к могиле «папы Дока», надо было, войдя через эти ворота, повернуть направо. Весь день за сменяющими одна другую официальными делегациями пристально наблюдали тонтон-макуты, старающиеся высмотреть тех, чье горе проявлялось недостаточно бурно. Кредо режима раз и навсегда определил министр «папы Дока» Люкнер Камбронн: «Настоящий дювальерист всегда готов убить своих детей, отца и мать!»

Этот мудрый и смелый девиз гарантировал много работы Эстиме Жоликёру. Франсуа Дювалье умер, но дювальеризм оставался: его продолжателем был сын «папы Дока» — полнотелый Жан-Клод, новый пожизненный президент, прозванный американцами «Любимый сын диктатора» — сокращенно ЛСД.

Волоча ноги, старик-сторож поравнялся с Эстиме и опасливо приветствовал его. Но тот даже не повернул головы, самозабвенно работая кистью.

Солнце поднялось уже довольно высоко. В девять часов новый пожизненный президент Жан-Клод Дювалье должен был подкатить на «Мерседесе-600», чтобы поклониться могиле своего знаменитого отца. За стенами кладбища несколько такси, доставившие первых посетителей, тронулись в обратный путь, к центру города. Из-за жары в Порт-о-Пренсе встают рано…

Эстиме Жоликёр решил сделать маленький перерыв, чтобы перекурить. Положив кисть, он взял один плод манго и, жуя, еще раз перечитал написанное. Из всех упоминавшихся в эпитафии героев он слышал только о Неизвестном беглом рабе из Санто-Доминго. Манговый сок стекал у него изо рта, пока он предавался размышлениям, наморщив лоб от этого усилия. Ему ужасно хотелось добавить к эпитафии что-нибудь от себе лично, доказав тем самым свою преданность дювальеризму. Может быть, «Величайший Благодетель»? Нет, суховато. Этак, пожалуй, могут обвинить в недостатке любви к покойному президенту. Надо было придумать что-то более возвышенное.

Отбросив кожуру манго, он снова взялся за кисть, продолжая ломать голову в поисках какой-нибудь особенно эффектной фразы.

От этого творческого процесса его отвлек скрип тормозов. Эстиме обернулся: у ворот кладбища остановился серый «пежо-универсал», ничем не отличавшийся от десятков маршрутных такси, беспрерывно колесивших по Порт-о-Пренсу. Трое мужчин вылезли из машины и вошли на территорию кладбища. Первый из них, с курчавыми, коротко остриженными волосами, был в темных очках и в плотно облегающей шарообразный живот голубой тенниске. Его спутник, тоже темнокожий, был одет в белую рубашку с короткими рукавами и холщовые брюки. Из-за пояса у него торчала деревянная рукоятка маленького револьвера.

«Макуты», — подумал Эстиме, руководствуясь своим чутьем. В Порт-о-Пренсе их были сотни, а всего на Гаити — тысячи, и каждого он не мог знать в лицо. Эти, возможно, приехали из какой-нибудь отдаленной деревни в Артибоните[1], чтобы поклониться праху своего любимого вождя. Официально тонтон-макуты назывались «волонтерами Службы национальной безопасности» и подчинялись только президенту.

Жоликёр встал по стойке «смирно» и рукой, все еще сжимающей кисть, попытался было отдать честь.

Но не успел завершить этот жест.

Двое незнакомцев расступились, пропустив вперед третьего — в белой куртке и галстуке, — который направил на Эстиме Жоликёра большой кольт-44. Тот замер, сразу же узнав стоящего перед ним гиганта с широким, приплюснутым носом: фотографии этого человека висели во всех полицейских участках и дежурных помещениях тонтон-макутов. Снабженные короткой инструкцией: «Стрелять без предупреждения».

Это был Габриэль Жакмель, бывший глава тонтон-макутов, бывшая правая рука президента, а ныне предатель и враг номер один дювальеризма, по официальным сводкам скрывающийся в горах.

Гигант улыбнулся, обнажив ослепительно белые зубы, и стволом своего кольта указал на дверь мавзолея:

— Открой!

Ошеломленный Эстиме Жоликёр не мог ни пошевелиться, ни ответить. Каким образом Габриэль Жакмель оказался в Порт-о-Пренсе? Бывший глава тонтон-макутов казался уверенным в себе. Он был выше своих спутников на целую голову, и мощный кольт выглядел крошечным в его огромной руке.

— Открой, — повторил он, — или я снесу твою паскудную дювальеристскую башку!

Курок кольта был взведен. На губах у Жакмеля играла скверная улыбка. Сжимая рукоятки своих револьверов, оба его телохранителя не отрывали глаз от ворот кладбища. Нисколько не беспокоясь, что их могут заметить. Когда в Порт-о-Пренсе видят человека с револьвером, ему не задают вопросов. Болота по обе стороны дороги в Ибо-Бич полны трупами тех, кто пренебрег этим жизненно важным правилом.

Эстиме Жоликёр бросил взгляд на пустынную аллею. Сторож ушел в свою будку у центрального входа, который находился слишком далеко от мавзолея: криков там не услышать. Эстиме покосился на свой револьвер. До него было метра три. Он наконец опустил руку, в которой сжимал кисть, и с трудом выговорил:

— Чего ты хочешь?

Габриэль Жакмель надвинулся на него:

— Знаешь, что он сказал мне однажды по телефону? Что я сам принесу ему свою голову! Ну так вот — я пришел за его головой… и теперь всем буду ее показывать… Открывай!

Капли пота выступили на лбу у Эстиме Жоликёра. Это было хуже святотатства. Как все гаитяне, он был вудуистом[2] и, подобно многим сторонникам Дювалье, верил, что «папа Док» продолжает преследовать своих врагов — но уже в виде зомби[3]. Однако для этого труп его должен был оставаться в целости.

— Клянусь дювальеристской революцией, ключ ты не получишь! — с достоинством ответил Эстиме.

Улыбка сошла с лица Габриэля Жакмеля.

— Болван! — сказал он и, слегка повернув голову, позвал:

— Тома!

Телохранитель в темных очках устремился вперед как раз в тот момент, когда Эстиме Жоликёр, бросившись к своему револьверу, уже ухватился за его рукоятку. Но вытащить его из кобуры Он не успел. Перед его глазами блеснуло лезвие мачете, выхваченного Тома из штанины брюк. Эстиме почувствовал ожог в горле, но не смог даже вскрикнуть: из его перерезанной артерии забил фонтан крови, забрызгавшей Габриэля Жакмеля, и Жоликёр повалился набок. Его тело передернуло судорогой. Для того чтобы увеличить рану, Тома пнул ногой его голову и нанес еще один удар, почти отделивший ее от туловища. Затем поднял револьвер убитого и засунул его себе за пояс.

— Быстрее! — приказал Жакмель.

Тома вывернул карманы брюк Эстиме Жоликёра и, найдя маленький плоский ключ, протянул его своему шефу. Тот взбежал по ступенькам мавзолея, вставил ключ в замочную скважину и повернул в замке. Сжимая в руке мачете, Тома последовал за ним, пока его тощий приятель за ноги оттаскивал труп в укромное место. В центре аллеи осталась только огромная лужа крови. Закончив свое дело, второй телохранитель вошел в мавзолей, закрыв за собой дверь. Габриэль Жакмель и Тома наклонились над каменной надгробной плитой и ухватились за ее края. От напряжения лица их перекосились; оба тяжело дышали.

— Давай! — скомандовал Жакмель.

Оба напружинились. Вдруг Тома, выругавшись, отпустил плиту: засунутый за пояс револьвер сильно вдавился ему в живот. С вытаращенными глазами Жакмель изо всех сил напряг мускулы. Плита сдвинулась на несколько сантиметров. Жакмель выпрямился с торжествующим криком. Полученная им информация была точной: плиту еще не зацементировали!

Тома и второй телохранитель — Люк — с воодушевлением бросились на помощь своему хозяину. Втроем они отодвинули плиту в сторону. Увидев гроб, Габриэль Жакмель злорадно ухмыльнулся. Наконец-то, благополучно ускользнув от ищеек «папы Дока», он брал реванш! Теперь все на Гаити узнают, что у него находится голова Франсуа Дювалье!

— Отрезай осторожно, а то еще сделаешь ему больно! — насмешливо сказал он Тома.

В минуту торжества он мог позволить себе немного расслабиться.

— Тихо! — вдруг прошептал Люк.

Все трое замерли. Выждав несколько секунд, Тома осторожно подкрался к двери и чуть приоткрыл ее: снаружи, глядя на мавзолей, неподвижно стояла молодая, экзальтированная миловидная негритянка с тонкими чертами лица. На ней были типичные для деревенских девушек тюрбан и короткое платье, оставляющее открытыми тонкие мускулистые ноги. Губы ее беззвучно шевелились: она молилась.

Габриэль Жакмель вытянул вперед голову, сжимая рукоятку кольта. От накатившей волны ярости его толстые губы задрожали и разошлись в хищном оскале. Как ему хотелось размозжить голову этой идиотке!

Девушка продолжала пожирать глазами мавзолей пожизненного президента. Уходить она явно не собиралась. Для троих человек в мавзолее каждая лишняя секунда была чревата смертельной опасностью. От бешенства лицо у Жакмеля свела судорога. Он шепнул Тома:

— Прикончи ее — быстро!

Но действовать следовало осторожно: если девушка поднимет крик и бросится бежать к выходу, то непременно всполошит находящихся поблизости тонтон-макутов. Тогда шофер, ожидающий их в машине, укатит прочь, а на кладбище примчатся все полицейские Порт-о-Пренса. Самые ярые дювальеристы давно дали клятву, что, попадись Габриэль Жакмель им в руки, они заживо сдерут с него кожу щипцами.