Другие цвета (сборник)

Но не будем драматизировать ситуацию. Я жив. Они прочитали книгу. Возможно, испытывают раздражение и негодование, но они приняли роман и восприняли меня таким, а это хороший признак. Жители Карса тоже очень по-разному отнеслись к роману. Кое-кто счел его летописью их жизни, кое-кто, в основном турецкие националисты, не мог смириться с моим рассуждениями об армянах: журналист, который привел меня на телестудию, положил книгу в черный пакет — весьма символично! — а затем прислал ее мне, заявив на какой-то пресс-конференции, что я занимался проармянской пропагандой, что, естественно, является полным абсурдом. Вот такие у нас патриархально-националистические взгляды на мир.

Корреспондент: Скажите, судьба вашей книги ни в чем не перекликается с судьбой «Сатанинских стихов» Рушди?

Памук: Нет, абсолютно ни в чем.

Корреспондент: Роман «Снег» производит очень тяжелое, гнетущее впечатление. Из всех персонажей романа лишь Ка способен воспринимать чужое мнение и выслушивать все стороны, но именно он, в конце концов, презираем всеми.

Памук: Возможно, я несколько драматизирую отношение турецкой общественности к себе и своим произведениям. Ка знает, что его презирают, но ему нравится разговаривать с людьми. У него очень силен инстинкт выживания. Ка презирают и боятся одновременно, потому что воспринимают его как тайного агента западных спецслужб. Кстати, то же самое говорили и обо мне.

Что касается гнетущего впечатления, я с вами согласен. Но юмор спасает всегда. Когда я слышу, что книгу называют слишком мрачной, я всегда интересуюсь: неужели никто не заметил, что в романе много юмора?! По крайней мере я старался, чтобы это было так.

Корреспондент: Ваша приверженность литературе уже во многом осложнила вам жизнь и, похоже, сулит дальнейшие неприятности, что, как правило, нарушает эмоциональную целостность, прерывает эмоциональную связь миром. Вам не кажется, что это слишком высокая цена за право быть писателем?

Памук: Нет, не кажется. На самом это очень хорошо. Если во время путешествия я вынужден постоянно общаться с людьми, я через некоторое время впадаю в депрессию. Я счастлив, когда моту сидеть у себя в квартире в одиночестве и работать. Я испытываю огромную потребность в одиночестве, гораздо более сильную, чем потребность в любимом деле: мне необходимо сидеть за столом, на котором лежат пачка хорошей бумаги и чернильная ручка. Я нуждаюсь в соблюдении этого ритуала — так нормальный человек нуждается в лекарстве.

Корреспондент: А для кого же вы пишите?

Памук: Чем старше становишься, тем чаще задаешься этим вопросом. Я написал уже семь романов.

И мне бы хотелось написать еще семь, прежде чем я умру. Но жизнь коротка. Может, стоит попробовать действительно наслаждаться ею? Иногда мне приходится заставлять себя заниматься делом. Тогда какой смысл вообще заниматься тем, чем занимаюсь я? Во-первых, как я уже говорил, я испытываю инстинктивную потребность находиться одному в квартире. Во-вторых, во мне присутствует какой-то мальчишеский азарт — я каждый раз хочу написать еще одну хорошую книгу. Я все меньше и меньше верю в бессмертие писателей — мы читаем очень немногое из того, что было написано двести лет назад; мир меняется настолько быстро, что современные книги будут забыты, вероятно, в течение ближайших ста лет. Читать будут очень мало. Через двести лет, возможно, останутся книг пять из всего написанного сегодня. Уверен ли я, что сейчас пишу одну книгу из этих пяти? И в этом ли смысл труда литератора? Почему я должен сейчас переживать о дальнейшей судьбе своих книг, скажем, лет через триста? Может, лучше побеспокоиться о собственной судьбе и о том, чтобы прожить подольше? И нуждаюсь ли я в уверениях, что мои книги будут читать в будущем? Я размышляю обо всем этом и продолжаю писать. Не знаю почему. Но я никогда не перестану писать. Вера в то, что твои книги будут востребованы в будущем, является единственным утешением и единственным удовольствием в жизни нынешней.

Корреспондент: Вы самый продаваемый автор в Турции, но продажи ваших тиражей на Западе намного превосходят те же показатели на родине. Ваши произведения переведены на сорок языков. Когда вы пишите, на какую читательскую аудиторию вы рассчитываете и думаете ли о более глобальном сообществе читателей?

Памук: Я знаю, что круг моих читателей не ограничивается границами Турции. И когда я начинаю писать, я рассчитываю на более широкую аудиторию. Мой отец обычно говорил о своих друзьях из числа турецких писателей, что они «обращаются только к турецкой аудитории».

Каждый писатель должен отдавать себе отчет в том, кто является «его» аудиторией, на кого ориентировано его творчество. Я тоже столкнулся с этой проблемой. Две мои последние книги прочитали более двух с половиной миллионов человек по всему миру. Конечно, я знаю об этом. С другой стороны, в процессе работы над романом я никогда не думаю о том, что должен доставить удовольствие читателям, и я верю, что они это понимают. С самого начала я решил для себя: это моя работа, и она не должна зависеть от ожиданий и чаяний читательской аудитории. Этого принципа я придерживаюсь даже при компоновке предложений: сначала я подготавливают читателя, настраиваю его, а потом удивляю. Возможно, поэтому я люблю длинные предложения.

Корреспондент: Для большинства читателей-нетурок ваши произведения привлекательны в первую очередь самобытностью, колоритом турецкой жизни. А что, по-вашему, интригует турецкого читателя?

Памук: Существует проблема, которую Гарольд Блум называл «боязнью влияния». Я, как и все авторы, переболел ей в молодости. После тридцати лет я считал, что на меня, возможно, оказывает слишком большое влияние творчество Толстого или Томаса Манна, поскольку свой первый роман я писал под впечатлением поэтичной, изящной прозы мэтров. В конечном счете я решил, что, даже если я вторичен, даже если я пытаюсь привлечь внимание совершенно иной читательской аудитории, воспитанной в иной культуре и ином историческом срезе, я тем не менее буду оригинален.

Рецепт оригинальности чрезвычайно прост — соедини воедино то, что раньше никто не соединял. Вспомните, например, роман «Стамбул»: я объединил очерк о городе с впечатлениями и воспоминаниями о нем иностранных авторов — Флобера, Нерваля, Готье — и размышлениями о том, как их восприятие Стамбула повлияло на некоторых турецких писателей. Сюда же я включил и автобиографическое повествование. Абсолютно новаторский прием. Иногда стоит рискнуть, и может родиться нечто оригинальное, например роман «Стамбул». Не знаю, правда, удалось ли мне это. Тот же прием я использовал, когда писал «Черную книгу», я попытался соединить несоединимое.

Корреспондент: Роман «Стамбул» пронизан ощущением одиночества, вашего одиночества. Совершенно очевидно, что в Турции вы одиноки и как писатель. Вы выросли и продолжаете жить в мире, который вас не принимает.

Памук: Хотя я вырос в большой семье и меня всегда учили уважать и воспринимать сообщество, в котором я живу, с годами я стал испытывать потребность оторваться от него. Есть у меня в характере какая-то тяга к самоуничтожению, и в моменты гнева или в приступе ярости я делаю вещи, которые лишают меня радости общения с приятной компанией. Я довольно рано понял, что общество убивает мое воображение, способность фантазировать. Мне необходима боль одиночества, чтобы заставить работать мое воображение. И тогда я счастлив. Но, будучи турком, я через какое-то время начинаю тосковать по общению, мне его не хватает. Роман «Стамбул» стал причиной разрыва отношений с матерью — мы с ней больше не видимся. И конечно, я вряд ли встречусь с братом. А отношения с турецкой публикой испортились после моих недавних выступлений и высказываний.

Корреспондент: В таком случае, насколько вы ощущаете себя турком?

Памук: Во-первых, я турок по рождению. И я счастлив этим. Представители других стран воспринимают меня турком в большей степени, чем я сам. Меня знают как турецкого автора. Когда Пруст пишет о любви, его размышления воспринимаются как рассказ об универсальной, абстрактной любви. Когда о любви писал я, особенно в первых произведениях, говорили, что я пишу о турецкой любви. Когда мои работы стали переводит на другие языки, турки гордились мной. Они объявили меня «своим». Я стал для них больше чем просто турком. Когда ты приобретаешь мировую известность, внимание акцентируется именно на твоем турецком происхождении, и тогда сами турки начинают бесконечно напоминать тебе об этом. Твое ощущение национальной принадлежности перестает принадлежать тебе, оно становится объектом манипуляции каких-то посторонних людей. Они навязывают тебе свои представления об этом. Сегодня этих людей больше беспокоит имидж Турции на международной арене, чем мое искусство, что, естественно, рождает все новые проблемы, поскольку многие турки, не прочитав ни одной моей книги, бурно реагируют на то, что именно я рассказал мировому сообществу о Турции. Литература соткана из добра и зла, демонов и ангелов, а их беспокоят только мои демоны.

ВЗГЛЯД ИЗ ОКНА