Другие цвета (сборник)

3

Дом моей бабушки по маме находился как раз напротив мечети Шишли, на предпоследней остановке перед трамвайным парком. Площадь, которая сейчас запружена остановками маршрутных такси и автобусов, покрыта плакатами, окружена многоэтажными большими магазинами и уродливыми высокими зданиями с офисами, где работают толпы людей, наполняющих мостовые, как стаи муравьев, с сандвичами в руках во время обеденных перерывов, в те времена находилась на окраине европейской части Стамбула. Когда мы через пятнадцать минут приходили на широкую и спокойную площадь под тутовыми и липовыми деревьями, покрытую каменной плиткой, мы чувствовали, что дошли до конца города.

Один из фасадов четырехэтажного каменного бабушкиного дома был обращен на запад, на Стамбул, а другой — на восток, на холмы, покрытые шелковицами. После того, как муж ее умер, а трех своих дочерей она выдала замуж, бабушка жила в одной комнате этого дома, заполненного шкафами, столами, журнальными столиками, пианино. Еду заказывала моя старшая тетя, и либо сама привозила, либо присылала с водителем в судках. Бабушка из своей комнаты не то что на кухню двумя этажами ниже не спускалась, чтобы приготовить еду, но даже не заходила в другие комнаты дома, покрытые невероятно толстым слоем пыли и широкими шелковистыми сетями паутины. Совсем как ее мать, много лет жившая в одиночестве и умершая в большом деревянном особняке, бабушка, заразившись загадочной болезнью одиночества, также никогда не позволяла заходить в дом ни одной служанке или уборщице.

Когда мы приезжали ее навестить, мама долго звонила в звонок, стучала в железную дверь; наконец, бабушка открывала ржавые железные ставни окна второго этажа, выходившего на мечеть Шишли, и смотрела на нас, не доверяя своим глазам, звала нас и просила, чтобы мы ей помахали.

— Отойдите от порога, чтобы бабушка вас увидела, дети, — говорила мама. Выйдя вместе с нами на середину улицы, она, маша рукой, кричала матери: — Мамочка, это я с детьми, мы, вы слышите нас?

По неясной улыбке, на мгновение появлявшейся на бабушкином лице, мы понимали, что бабушка нас видит и узнает. Она сразу же отходила от окна, шла в свою комнату, вытаскивала из-под подушки большой ключ и, завернув в газету, кидала нам вниз. Мы с братом толкали друг друга, соревнуясь, кто поймает ключ в воздухе.

Я подбежал и поднял ключ с мостовой, так как мой брат, у которого все еще болела рука, не побежал за ним. Я отдал ключ маме. Мама с трудом открыла замок. Большая железная дверь тяжело открылась под нажимом трех человек, и из тьмы донесся запах старости, заплесневелой пыли, бедности и духоты, который я больше нигде никогда не чувствовал. На вешалке рядом с дверью висело пальто дедушки с меховым воротником и фетровая шляпа, которые бабушка повесила, чтобы воры, часто приходившие в дом, думали, что в доме есть мужчина, а в стороне стояли его сапоги, всегда пугавшие меня.

Через некоторое время, в конце темной деревянной лестницы, ровно поднимавшейся на два этажа, очень далеко, в белом свете, мы увидели бабушку. Она стояла в темноте не двигаясь, как призрак, с палкой в руках, в свете, струившемся из замерзших окон.

Поднимаясь по скрипящей лестнице, мама не говорила с бабушкой. (В другие разы она спрашивала: «Как вы, мама? Я по вам соскучилась, мамочка, погода такая холодная, мамочка!») Наверху лестницы я поцеловал бабушке руку, пытаясь не смотреть ей в лицо, на огромные бородавки на запястьях. Мы все-таки боялись ее рта с одним зубом, очень длинного подбородка и волос на лице и, войдя в комнату, сели по обеим сторонам от мамы, подвинувшись к ней. Бабушка в длинной ночной сорочке и длинном шерстяном жилете легла в огромную кровать, где она проводила большую часть дня и, улыбаясь, посмотрела на нас взглядом, говорившим — давайте, развлеките меня.

— У вас печь плохо топит, мамочка, — сказала мама. Взяв щипцы, она перемешала дрова в печке.

Бабушка сказала:

— Оставь ты сейчас эту плиту. Расскажи мне что-нибудь. Что нового в мире?

— Ничего! — сказала мама, сев рядом с нами.

— Тебе Совсем нечего рассказать?

— Нечего, мамочка.

Помолчав немного, бабушка спросила:

— Ты никого не видела?

— Вы же знаете, мама, — сказала мама.

— Ради Аллаха, что, совсем новостей нет, ничего не происходит?

Наступила тишина.

— Бабушка, а нам делали прививку, — сказал я.

— Серьезно? — спросила бабушка, широко открыв синие глаза, будто сильно удивилась. — Вам было больно?

— У меня рука болит, — сказал брат.

— Надо же! — сказала бабушка с улыбкой.

Опять наступила долгая тишина. Мы с братом встали и посмотрели из окна на улицу, на холмы вдалеке, на тутовые деревья, на пустой старый курятник в саду за домом.

— У тебя, что, совсем нет никакой истории? — спросила бабушка маму, словно умоляя. — Вы же ходите наверх, к свекрови. Туда никто не приходит?

— Вчера после обеда пришла Дильруба-ханым. — сказала мама. — Они поиграли с бабушкой детей в безик.

Бабушка тут же с удовольствием сказала то, чего мы не ожидали:

— Она ведь из дворца!

По этим словами мы, конечно, поняли, что она имеет в виду не яркие западные дворцы, похожие на пирожные с кремом, о которых я в те годы читал в сказках и газетах, а Дворец Долмабахче, но много лет спустя я понял, что бабушка насмешливым тоном намекала, что Дильрубаханым — из гарема последнего падишаха, то есть является наложницей, и она, бабушка, презирает не только женщину, которая провела свою молодость в гареме, а потом вышла замуж за какого-то торговца, а и мою вторую бабушку, которая дружит с ней. Потом они говорили о другом: бабушка раз в неделю ходила в Бейоглу и обедала в одиночестве в дорогой и известной закусочной Абдуллаха-бея, а потом долго жаловалась, что много съела. Третья заранее известная тема началась с того, что нам внезапно задали вот такой вопрос: «Дети, бабушка кормит вас петрушкой?»

Как предупреждала мама, мы одновременно сказали: «Не кормит, бабушка».

Бабушка, как всегда, рассказала, как она видела, что в каком-то саду на петрушку писала кошка, и неизвестно, кому из неразумных эта петрушка будет нарезана в еду, — с большой вероятностью, плохо вымытая, и как она спорит с зеленщиками в Шишли и Нишанташи, которые все еще продают петрушку.

— Мамочка, — сказала мама. — Детям скучно, они хотят заглянуть в другие комнаты, открою-ка им дверь комнаты напротив.

Бабушка запирала двери всех комнат снаружи, на случай, если влезет вор, — чтобы он не попал в другие комнаты дома. Мама открыла дверь большой и холодной комнаты, выходившей на трамвайные пути, и вместе с нами мгновение смотрела на кресла и диваны, покрытые белыми покрывалами, на ржавую и пыльную лампу, журнальные столики и сундуки, на кучи пожелтевших газет, на старый девчоночий велосипед с согнутым рулем, прислоненный к стене, на его печальное седло. На этот раз она ничего не стала вытаскивать из пыльных сундуков, что делала всегда, когда была веселой, чтобы показать нам. («Дети, ваша мама в детстве носила эти сандалии, смотрите, дети, вот школьный передник вашей тети, хотите посмотреть детскую копилку вашей мамы?»)

— Если замерзнете, приходите, — сказала она и вышла.

Мы с братом побежали к окну и посмотрели на мечеть и трамвайную остановку перед домом. Потом почитали в газетах о старых футбольных матчах.

— Мне скучно, — сказал я потом. — Давай поиграем в «вверх-вниз».

— Побежденный боец рвется в бой — сказал брат, не поднимая голову от газеты. — Сейчас я читаю газету.

После вчерашнего вечера мы играли еще и утром, и брат опять все время выигрывал.

— Пожалуйста.

— У меня одно условие: если я выиграю, то я возьму два вкладыша, а если ты — то один.

— Нет.

— Тогда я не играю, — сказал брат. — Как видишь, я читаю газету.

Он держал газету как английский детектив в черно-белом фильме, который мы недавно видели в кинотеатре «Ангел». Посмотрев некоторое время из окна, я согласился на условие брата. Мы вытащили из карманов серию «Знаменитые люди» и стали играть. Сначала я выиграл, а потом проиграл еще семнадцать штук.

— Я так всегда проигрывал, — сказал я. — Если мы не будем играть по старому, я выхожу из игры.

— Хорошо, — сказал брат, подражая тому детективу. — Вообще-то я собирался почитать эти газеты.

Я немного посмотрел из окна. Внимательно пересчитал свои вкладыши: осталась 121 штука. Вчера, после того, как папа уехал, их было 183! Мне не хотелось еще больше расстраиваться и я принял условия брата.

Сначала я немного выиграл, но потом он опять начал выигрывать. С удовольствием складывая вкладыши, которые он заполучил у меня, в свою пачку, он совершенно не улыбался, чтобы не сердить меня.

— Если хочешь, давай играть по другим правилам, — сказал он через некоторое время. — Кто выиграет, пусть берет один вкладыш. Если я выиграю, то выберу у тебя одну штуку. Потому что у меня нет некоторых вкладышей, а ты мне их никогда не даешь.

Я согласился, решив, что выиграю. Как так вышло — не знаю. Я проиграл три раза подряд и, прежде чем успел понять, что происходит, потерял обеих Грет Гарбо под номером 21 и Короля Фарука под номером 78, который был и у брата. Я захотел вернуть все за один раз, и ставка увеличилась: так, за два кона ушли Энштейн 63, Мевляна 3, основатель шоколадно-конфетной фабрики «Мамбо», Саркис Назарян под номером 100 и 51 и Клеопатра, которые у меня были по одной штуке и которых не было у него.

У меня перехватило дыхание. Так как я боялся расплакаться, я побежал к окну и посмотрел на улицу: каким всё было красивым пять минут назад, всё — трамвай, приближающийся к остановке, дома вдалеке, видневшиеся между веток деревьев с опавшими листьями, собаки, лениво почесывающиеся, на каменных плитках мостовой, — каким всё было красивым! Если бы время остановилось, если бы мы вернулись на пять клеток назад…

— Поиграем еще раз? — спросил я, прижимаясь к окну.

— Я не буду играть, — ответил он. — Ты будешь плакать.

— Клянусь, Джеват, я не буду плакать, — сказал я, стремительно подходя к нему. — Только давай, как в первый раз, на старых условиях.

— Я буду читать газету.

— Хорошо, — сказал я и перетасовал свою постепенно редевшую пачку вкладышей. — На тех же условиях, что в последний раз, говори, снизу или сверху?

— Только не плакать, — сказал он. — Хорошо, сверху.

Я выиграл, и он протянул мне одного из маршалов Февзи Чакмаков. Я не взял.

— Отдай мне, пожалуйста, короля Фарука!

— Нет, — сказал он. — Мы так не договаривались.

Мы сыграли еще два раза, я проиграл. Лучше бы я не играл в третий раз: дрожащими руками я отдал и Наполеона 49.

— Больше я не буду играть, — сказал брат.

Я стал умолять его. Мы сыграли еще два раза, и, проиграв, я вместо того, чтобы отдать ему вкладыш, который он попросил, бросил всю пачку в воздух, прямо над его головой. Все мои Мэй Уэст, Жюль Верн, Фатих Султан Мехмет и королева Елизавета, журналист Джеляль Салик и Вольтер, которых я, трясясь над каждым из них и аккуратно пряча, собирал два с половиной месяца, все они разлетелись по воздуху.

Если бы я жил в другое время другой жизнью! Не входя в бабушкину комнату, я тихонько спустился по скрипящей лестнице вниз, думая об одном дальнем родственнике-страховом агенте, покончившем с собой. Бабушка сказала, что те, кто покончил с собой, остаются под землей в темноте и не могут попасть в рай. Спустившись по лестнице, я остановился в темноте. Повернувшись, поднялся наверх и встал на последнюю ступеньку перед комнатой бабушки.