Другие цвета (сборник)

1

Жизнь обычно скучна, когда не на что смотреть и нет рассказа, который можно послушать. Во времена моего детства, чтобы избавиться от скуки, либо слушали радио, либо смотрели из окна на улицу, на прохожих, в окна квартир дома напротив. В те времена, в 1958 году, в Турции еще не было телевидения. Правда, тогда не говорили «нет телевидения», а говорили с оптимизмом «еще не пришло», как, впрочем, говорили и о легендарных голливудских фильмах, которые в Стамбуле стали показывать только через четыре-пять лет.

Смотреть из окна было настолько серьезным времяпрепровождением, что, когда в Турцию наконец «пришло» телевидение, то телевизоры смотрели так, словно смотрели из окна на улицу. Глядя в телевизор, отец, дядя, бабушка точно так же разговаривали и ссорились, не глядя друг на друга, и точно так же сообщали друг другу то, что видят.

— На этот раз снега много выпадет, — говорила, например, моя тетя, глядя из окна на идущий с утра снег.

— Опять этот продавец халвы пришел на угол Нишанташи, — говорил я, глядя из другого окна на трамвайные пути.

По воскресеньям мои дяди, тети и все остальные поднимались к бабушке и всегда обедали вместе.

Глядя в окно, я ждал, когда подадут еду, и чувствовал себя необыкновенно счастливым: я вместе с родителями, среди моих многочисленных дядей и тетей, большая гостиная освещена неярким светом хрустальной люстры над длинным столом, который накрывали к обеду. Гостиная в квартире бабушки была полутемной, как и наша квартира, но мне она казалась гораздо более мрачной. Возможно, из-за тюлевых занавесок и штор, отбрасывающих жутковатые тени на никогда не открывавшиеся балконные двери. А может быть, мне так казалось из-за того, что душные комнаты были битком забиты инкрустированными перламутром ширмами, старинными сундуками, огромными грубыми столами, ломберными столиками и огромным пианино, верхняя крышка которого была уставлена фотографиями в рамках, и всегда пахло пылью.

После обеда мой дядя курил в одной из смежных темных комнат, выходивших в столовую.

— У меня есть билет на футбол, но я не пойду, — сообщил он. — Пусть ваш отец сводит вас.

— Папа, своди нас на футбол, — сказал прибежавший откуда-то из другой комнаты мой старший брат.

— Дети подышат воздухом, — сказала мама из гостиной.

— Сама выведи детей погулять, — сказал отец матери.

— Я еду к маме, — ответила мама.

— Мы не хотим к бабушке, — сказал мой старший брат.

— Я и машину вам дам, — сказал дядя.

— Папа, ну пожалуйста, — сказал старший брат.

наступила непривычная тишина. Казалось, все в гостиной размышляли над словами моей мамы, а отец чувствовал, что именно они думают.

— Ты даешь машину? — спросил затем отец дядю.

Вскоре мы спустились к себе, и пока мама надевала на нас толстые шерстяные носки в клетку и по два свитера, отец ходил взад-вперед по длинному коридору и курил. «Додж» 52 модели «нежно-кремового» цвета был припаркован у мечети Тешвикие. Отец разрешил нам обоим сесть вперед и завел мотор с первого раза.

На стадионе совсем не было очереди. «Этим двоим один билет, — сказал отец человеку у турникета. — Одному восемь, другому десять лет». Мы вошли, не поднимая глаз на человека. На трибунах было много свободных мест, мы сразу сели.

Команды вышли на мокрое поле, и я с удовольствием смотрел, как футболисты в белоснежных шортах бегают туда-сюда, чтобы согреться. «Смотри, это Маленький Мехмет, — указал на одного из них мой старший брат. — Он из молодежной команды».

— Знаем.

Начался матч, и мы надолго замолчали. Немного позже я уже не смотрел на игру, меня интересовали другие вещи. Почему у футболистов одинаковая одежда, а имена разные? Я представил, что по полю бегают не футболисты, а их имена. Их шорты становились все грязнее и грязнее. Потом я наблюдал за медленно двигавшейся любопытной трубой корабля, плывущего по Босфору, прямо за открытыми трибунами. В первом тайме счет так никто и не открыл, и отец купил нам по лепешке с брынзой и по кульке каленого гороха.

— Папа, мне целую лепешку не съесть, — сказал я, показывая ему остатки лепешки в руке.

— Брось сюда, — сказал он. — Никто не видит.

Мы встали и пошли по кругу, пытаясь согреться, как, впрочем, и прочие зрители. Я и брат, подражая отцу, засунули руки в карманы шерстяных брюк, повернулись спиной к полю и стали смотреть на других болельщиков, как вдруг кто-то из толпы позвал отца. Отец, демонстрируя, что он ничего не слышит из-за шума, приложил руку к уху.

— Я не могу, — ответил он, показывая на нас. — Я с детьми.

Человек в толпе был в лиловом шарфе. Он пошел к нам, пробираясь через ряды, наступая на спинки кресел и расталкивая зрителей.

— Это твои дети? — спросил он, обнявшись и расцеловавшись с отцом. — Какие большущие. Даже не верится!

Отец промолчал.

— Когда же они родились? — спросил человек, удивленно глядя на нас. — Ты что, женился сразу после учебы? — спросил он отца.

— Да, — ответил отец, не глядя ему в глаза. Они еще немного поговорили. Человек в лиловом шарфе положил нам в ладошки по одной неочищенной фисташке. Когда он ушел, отец сел на свое место и долгое время молчал.

Команды опять вышли на поле, в абсолютно чистых шортах, и вдруг отец сказал:

— Поехали домой. Вы мерзнете.

— Я не мерзну, — заявил мой брат.

— Нет, мерзнете, — сказал отец. — Али мерзнет. Ну-ка, вставайте.

Когда мы пробирались к выходу, задевая сидящих и наступая им на ноги, мы наступили на лепешку, которую я выбросил. Уже на лестнице мы услышали свисток судьи — начался второй тайм.

— Тебе холодно было? — спросил брат. — Почему ты не сказал, что не замерз?

Я молчал.

— Дурак, — сказал брат.

— Второй тайм послушаете дома по радио, — сказал отец.

— Этот матч по радио не передают, — сказал брат.

— Помолчите, — сказал отец. — На обратном пути прокачу вас по Таксиму.

Мы замолчали. Проехав площадь, отец, как мы и предполагали, припарковал машину, не доезжая до киоска, где принимались ставки на скачки.

— Дверь никому не открывайте, — предупредил он. — Я сейчас приду.

И он ушел. Прежде чем он запер дверь снаружи, мы заблокировали двери изнутри. Но отец не пошел к кассе, принимавшей ставки; он перебежал на другую сторону проспекта. Там он вошел в магазин, в витрине которого были выставлены фотографии кораблей, большие пластмассовые самолеты и прекрасные, солнечные пейзажи. По воскресеньям магазин всегда был открыт.

— Куда папа пошел?

— Когда приедем домой, поиграем! — сказал брат.

Когда отец вернулся, брат баловался с рычагом коробки передач. Мы вернулись в Нишанташи, опять оставив машину перед мечетью. Проходя мимо лавки Аладдина, отец сказал:

— Давайте я вам что-нибудь куплю! Только не просите опять серию «Знаменитые люди»!

— Папа, ну пожалуйста! — начали возмущаться мы.

В лавке Аладдина отец купил нам по десять жвачек из серии «Знаменитые люди». Мы дошли до нашего дома, и в лифте мне от волнения захотелось писать. Дома было жарко, а мама еще не вернулась. Торопливо разрывая обертки и кидая их на пол, мы стали разворачивать жвачки. В результате:

Мне достались два Февзи Чакмака-паши, один Шарло, Гюрешчи (Борец) Хамит Каплан, Ганди, Моцарт, де Голль, два Ататюрка и одна Грета Гарбо под номером 21, которой не было у моего брата. Так у меня оказалось ровно сто семьдесят три вкладыша из серии «Знаменитые люди», но мне не хватало еще двадцати семи, чтобы собрать всю серию. Братцу достались четыре маршала Февзи Чакмак-паши, пять Ататюрков и один Эдисон. Мы кинули в рот по жвачке и начали читать текст на оборотах вкладышей.

МАРШАЛ ФЕВЗИ ЧАКМАК

Генерал, участник Войны за независимость

(1876–1950)

Фабрика по производству конфет и жвачки «Мамбо» вручит кожаный футбольный мяч тому, кто соберет первые сто вкладышей серии «Знаменитые люди».

Мой брат уже собрал сто шестьдесят пять вкладышей.

— Поиграем в «вверх-вниз»? — спросил он.

— Нет.

— Дашь мне одну Грету Гарбо в обмен на двенадцать Февзи Чакмаков? — спросил он. — Тогда у тебя будет ровно сто восемьдесят четыре вкладыша.

— Нет.

— Но у тебя ведь две Греты Гарбо.

Я ничего не ответил.

— Когда завтра в школе будут делать прививки, тебе будет страшно, — сказал он. — Но ко мне не подходи, хорошо?

— Не подойду.

Мы молча поужинали. Когда мы прослушали передачу «Мир спорта» и узнали, что матч закончился со счетом два-два, мама пришла к нам в комнату, чтобы уложить нас спать. Брат собирал сумку; я побежал в гостиную. Отец смотрел из окна на улицу.

— Папа, я завтра не хочу идти в школу, — сказал я.

— Ну как же так!

— Завтра будут прививки делать, — пожаловался я. — У меня поднимется температура, а потом я начну задыхаться. Мама знает.

Отец молча смотрел на меня. Я сбегал и принес из ящика бумагу с ручкой.

— Мама знает? — спросил он, положив бумагу на том Кьеркегора, которого он постоянно читал, но никогда не мог дочитать до конца. — Ты пойдешь в школу, но прививку тебе делать не будут, — сказал он. — Я напишу записку.

И он поставил подпись. Я подул на чернила, сложил записку и сразу положил в карман. Вернувшись в комнату, я убрал записку в сумку и, забравшись в кровать, начал подпрыгивать.

— Хватит беситься! — сказала мама. — Спи уже.