Новое начало? Западные немцы в первое послевоенное десятилетие

Тем не менее все больше немцев — в первую очередь молодых — оказывались вовлеченными в межкультурную коммуникацию, постепенно усваивая «американский стиль жизни». В моду вошли джинсы, привезенная из-за океана музыка, новый дизайн повседневных вещей, на фоне которого предметы старой эпохи казались архаичными. Это усугубляло и так существовавший в немецком обществе конфликт поколений — между «отцами», вернувшимися с войны и стремившимися возвратить себе контроль над семьей путем «эрзац-войны против собственных детей» [Jähner 2019: 251], и «детьми», многие из которых росли без отцов и были склонны считать представителей старшего поколения неудачниками.

В 1946-47 гг. западные державы-победительницы приняли еще одно исключительно важное решение, взяв курс на восстановление западногерманской экономики. Первое время после войны политика в этой сфере была достаточно непоследовательной и противоречивой. С одной стороны, победители несли ответственность за население оккупационных зон; с другой — никто не стремился облегчать участь немцев за счет собственных граждан (в особенности это касалось англичан и французов, собственная экономика которых находилась далеко не в лучшем состоянии). Для немецкой промышленности были установлены квоты, значительно более низкие, чем довоенный уровень производства. Так, в марте 1946 г. эти квоты составили 39 % для производства стали, 40 % — для химической промышленности, 54 % — для цветной металлургии [Benz 1992: 160]. Эти объемы являлись совершенно недостаточными для того, чтобы обеспечить нормальное функционирование экономики, однако опасения быстрого возрождения германской промышленности на первых порах перевешивали.

Кроме того, было широко распространено представление о том, что страдания немцев пойдут им только на пользу, поскольку приведут к осознанию действительных причин катастрофы, осознанию собственной вины и ответственности. В 1945 г. в одной из директив американского командования значилось: «Немцам необходимо объяснить, что ведение Германией тотальной войны и фанатичное сопротивление нацистов разрушили немецкую экономику и сделали хаос и страдания неизбежными, поэтому они не могут уйти от ответственности за то, что сами себе причинили» [Brenner 2016: 115]. Одно из первых обращений фельдмаршала Монтгомери к населению британской оккупационной зоны также содержало пассаж о том, что немцы должны осознать: они сами виновны в своих бедах [Benz 1992: 77]. Как уже было сказано выше, ничего подобного не происходило. По словам С. Дагермана, «от людей, оказавшихся этой немецкой осенью в нужде и нищете, требовали, чтобы они учились на собственном несчастье. Никто не думал о том, что голод — плохой учитель» [Дагерман 2023: 23].

К изменению политики подталкивали два важных фактора. Первым являлся уже описанный выше кризис снабжения, отчаянная внутренняя ситуация, требовавшая немедленных мер. В этой ситуации сложно было не заметить очевидного: нельзя требовать от немцев, чтобы они обеспечивали себя самостоятельно и при этом платили репарации, и одновременно жестко ограничивать промышленное производство и запрещать экспорт. Вторым важным фактором являлось усиливающееся противостояние с Советским Союзом. В 1947 г. окончательно стало ясно, что надежда консенсусом решить дальнейшую судьбу всей Германии невелика. Западные и советская зона явно двигались в различных направлениях, усиливалась борьба за «сердца и умы» немцев. Командующий американскими оккупационными силами в Германии генерал Л. Клей остроумно заметил: «Нет такого выбора — стать коммунистом и получать 1500 калорий в день или верить в демократию за 1000 калорий» [Backer 1983: 110].

В результате постепенно начали приниматься меры, способствовавшие восстановлению западногерманской экономики. Уже в мае 1946 г. в американской оккупационной зоне был приостановлен демонтаж промышленных предприятий. В сентябре 1946 г. госсекретарь США Дж. Ф. Бернс произнес в Штутгарте так называемую «Речь надежды», в которой анонсировалось изменение оккупационной политики. Примерно в это же время и британское правительство пришло к выводу о том, что нельзя толкать немцев в объятия русских [Brenner 2016: 206]. Естественно, в процессе не обошлось без споров между союзниками (к примеру, о статусе Рура) и отдельных противоречий — демонтаж промышленных объектов продолжался, хоть и в сильно уменьшенном объеме, до начала 1950-х гг. Однако общая ситуация стала улучшаться. Естественно, это улучшение обычные граждане почувствовали далеко не сразу. Моментом истины для многих стала денежная реформа в западных оккупационных зонах, проведенная в июне 1948 г. Появление новой валюты — немецкой марки — привело к практически мгновенному исчезновению черного рынка и значительному усилению веры немцев в собственные перспективы. Безусловно, успех реформы был во многом предопределен всеми предшествующими мерами, позволившими экономике западных зон поступательно развиваться. Однако в сознании и памяти немцев именно 20 июня 1948 г. стало судьбоносным моментом, финансовым «часом ноль», точкой отсчета западногерманского «экономического чуда». Исследователи говорят о возникновении «патриотизма немецкой марки» — важнейшей составляющей идентичности многих немцев стала принадлежность к успешному в экономическом плане обществу.

Нельзя отрицать, что победители внесли значительный вклад в трансформацию западногерманского общества, а тем более государства. Однако переоценивать их роль также не стоит. Насильно перевоспитать миллионы людей за пару лет невозможно в принципе — и многие проекты и инициативы по «переобучению» немцев закономерно закончились провалом или имели весьма скромный эффект, «порождая больше ресентимент, чем успешные результаты» [Jarausch 2006: 134]. Тем не менее постепенно западногерманское общество изменилось, и ключевую роль в этом сыграли внутренние факторы.