Новое начало? Западные немцы в первое послевоенное десятилетие

Стремясь интегрировать бывших нацистов в новую систему и поощряя молчание в вопросе об индивидуальной вине и ответственности, федеральное правительство тем не менее решительно осуждало сам режим Третьего рейха и совершенные им преступления. В результате складывался парадоксальный образ «преступлений без преступников, нацизма без нацистов» [Frei 2002: 232]. Одновременно федеральное правительство стремилось предотвратить формирование правых «ветеранских» структур, сыгравших столь зловещую роль в Веймарской республике. С одной стороны, поддерживался образ «незапятнанного вермахта», выполнявшего свой долг и не участвовавшего ни в каких грязных делах, на которых специализировались подразделения СС. Западногерманские политики громогласно требовали освободить от ответственности немецких военачальников, обвиненных в военных преступлениях. Назначенные сроки тюремного заключения радикально сокращались. К примеру, фельдмаршал Э. фон Манштейн, приговоренный британским военным судом в 1949 г. к восемнадцати годам лишения свободы, уже в 1953 г. усилиями федерального правительства был выпущен из тюрьмы. Однако бывшим офицерам не просто позволяли, а буквально заставляли их интегрироваться в нормальную гражданскую жизнь. Ветеранские организации были изначально запрещены (впоследствии этот запрет смягчили), военные пенсии отсутствовали [Jarausch 2006: 36].

Естественно, борьба велась с угрозой не только справа, но и слева. Более того, именно эта угроза трактовалась в 1950-е гг. как более опасная. Антикоммунизм стал еще одной важной «скрепой», обеспечивавшей стабильность ранней ФРГ. В только что созданной системе «политического образования», задачей которой являлось развитие у западных немцев демократического сознания, именно антикоммунистические мотивы вышли в 1950-е гг. на первый план [Gagel 1995: 91–97]. Как тех, кто слишком активно настаивал на «проработке прошлого», так и тех, кто критиковал республику «справа», можно было обвинить в том, что они дестабилизируют обстановку и тем самым вольно или невольно подыгрывают Москве. При этом антикоммунизм эпохи начавшейся холодной войны основывался во многом на представлениях о «русских варварах», характерных для немецкого общественного сознания XIX — первой половины ХХ в. и активно использовавшихся в пропаганде Третьего рейха. В этой сфере, таким образом, тоже наблюдалась определенного рода преемственность.

В немецком обществе образ коммунистической угрозы стимулировал одобрение проводившейся Аденауэром политики интеграции ФРГ в западные экономические и военно-политические структуры. Здесь следует напомнить о том, что эта политика изначально была непопулярной у многих немцев, опасавшихся утраты только что приобретенного государственного суверенитета; в определенных кругах за Аденауэром закрепилось придуманное лидером социал-демократов К. Шумахером прозвище «канцлер союзников» [Benz 1994: 139]. Теперь ФРГ в возрастающей степени воспринималась ее собственным населением как часть «свободного Запада», противостоящего «тоталитарному Востоку», а американцы — не как оккупанты и победители с чуждой культурой, а как защитники и гаранты независимости. Перелом в отношении к США возник после организации «воздушного моста» в Западный Берлин во время первого Берлинского кризиса 1948-49 гг.

В общем и целом для послевоенного западногерманского общества были характерны аполитичность, стремление уйти в частную жизнь, ориентация на личный экономический успех. Лишь меньшинство являлось искренними сторонниками демократии, однако куда большее количество людей было готово демонстрировать лояльность системе, способной обеспечить порядок и благоприятные экономические условия. Общество ранней ФРГ не было демократическим, его можно назвать скорее индифферентным и конформистским. Многие западные немцы, возможно, не были всем сердцем привязаны к новой системе, но и выступать против нее не видели ни малейшего резона. Они могли сохранять критическую дистанцию по отношению к демократии, предпочитая ей авторитарные формы, или являлись конформистами, «демократами по случаю» [Schwelling 2001: 192].

Именно порядок, а не свобода являлся главной ценностью для многих западных немцев. Аденауэр прекрасно использовал эти умонастроения. Его собственный образ и образ возглавляемой им партии — добропорядочная, консервативная, немного старомодная, не склонная к авантюрам — были рассчитаны на симпатии многих немцев старшего и среднего возраста. Электоральные успехи христианских демократов в 1950-е гг. действительно свидетельствовали о том, что лозунг «Никаких экспериментов!» встречал живой отклик у избирателя. По словам В. Бреннера, «на протяжении долгих лет реальный успех на выборах сопутствовал только тем партиям, которые обещали своим избирателям ничего или почти ничего не менять» [Brenner 2016: 4].

О том, насколько значительной ценностью являлись порядок и соблюдение правовых норм, свидетельствовали и высокие рейтинги Федерального конституционного суда — на протяжении всей истории ФРГ он с большим отрывом лидировал в списке государственных институтов, которые пользуются доверием граждан [Dahlhoff 2015: 127].

Аполитичность многих западных немцев имела и другую сторону: идеи национализма лишились своей былой популярности. Х. Йенер называет западногерманское общество 1950-х гг. «несентиментальным обществом компромисса» [Jähner 2019: 86]. Желающих жертвовать собой или хотя бы прилагать существенные усилия ради великой идеи было в этом обществе откровенно немного. Кроме того, национализм был скомпрометирован поражением в войне и последующим унизительным опытом оккупации. По словам К. Ярауша, «отказ от радикального национализма после 1945 г. стал результатом сложной комбинации вводимых союзниками ограничений и усилий по перевоспитанию, с одной стороны, и процессами обучения и адаптации в германском обществе — с другой» [Jarausch 2006: 62]. Национальная идея не пользовалась популярностью в том числе и потому, что концепция единого народного организма немедленно ставила на повестку дня вопрос о коллективной вине и ответственности, от которого большинство немцев старалось уйти. «Патриотизм немецкой марки» сменял «немецкий патриотизм».

Впрочем, это, опять же, не означает, что перемены были мгновенными. В западногерманском обществе оставалось еще достаточно людей старшего поколения, для которых национальная идея играла большую роль. К их числу принадлежали не только избиратели, но и политики. Как у социал-демократов, так и у христианских демократов можно в этот период обнаружить явный крен в сторону немецкого национализма — не только тактический ход, но и отражение искренних воззрений многих функционеров указанных партий, включая лидера СДПГ К. Шумахера [Frei 2002: 203].

И тем более уход со сцены национализма не означал, что связанный с ним комплекс представлений также остался в прошлом. К примеру, для представителей старших возрастов был характерен бытовой консерватизм. 1950-е гг. в ФРГ проходили во многом под знаком борьбы за «традиционные ценности», сохранение нравственности, против «американизации». Мишенью критики становились комиксы, голливудские фильмы (показ которых требовали ограничить), всевозможная эротическая продукция. Много говорилось о необходимости защищать молодежь от растления нравов, чему сама молодежь, естественно, была отнюдь не рада [Jahner 2019: 249]. Появление в 1951 г. на экранах фильма «Грешница», главная положительная героиня которого была проституткой, вызвало бурный протест части общественности. В особенности активны на этом поприще оказывались, что неудивительно, недавние убежденные нацисты. Риторика «традиционных ценностей» при этом не сильно отличалась от той, которая была принята во Втором и Третьем рейхе.

Эту риторику в определенной степени поддерживали и церкви, все еще пользовавшиеся значительным влиянием в германском обществе. Более половины немецких католиков и около четверти протестантов регулярно посещали богослужения [Dahlhoff 2015: 182]. У церквей имелся немалый авторитет — считалось, что они смогли сохранить определенную независимость в годы Третьего рейха и поддерживали «тихое сопротивление» режиму. И западные державы-победительницы, и политическая элита ФРГ придавали большое значение работе с церковной иерархией. Это позволяло немецкому духовенству выступать в роли достаточно самостоятельного игрока. Оно позиционировало себя в первую очередь как защитника интересов паствы (пример кардинала Фрингса уже приводился выше) и с этой позиции могло критиковать деятельность оккупационных властей. Хотя, как и другие немцы, церковные иерархи не стремились критически разобраться в темных эпизодах своего прошлого (использование подневольного труда, молчание о преступлениях), они в целом поддерживали новый порядок. Поддержка церквей также способствовала тому, что общество приняло молодую республику.

Важнейшим направлением государственной политики являлась работа с молодежью. Как уже говорилось выше, в ранней ФРГ молодежь нередко воспринималась как проблемная группа населения, «зараженная» нацизмом с ранних лет. На самом деле, как вскоре выяснилось, ситуация была практически прямо противоположной. Выше уже говорилось о создании в 1950-е гг. в ФРГ сети институтов «политического образования». На начальном этапе основной акцент в рамках данной системы делался на продвижении идеи демократии не только как политической системы, но и как формы жизни общества. Важной задачей считалось преодоление отчужденности и политической апатии; требовалось воспитать у молодежи чувство причастности к единому обществу, ответственности за происходящее в стране, желание участвовать в демократических процессах. Ключевой концепцией «политического образования» в 1950-е гг. являлось «воспитание сообщества»

(Gemeinschaftserziehung), включавшее в себя культуру конструктивной дискуссии, совместного принятия решений и достижения компромиссов [Gagel 1995: 83–85].

Вероятно, ключевым фактором, способствовавшим принятию западными немцами своего нового государства, стало знаменитое «экономическое чудо». В течение 1950-х гг. экономика ФРГ, освобожденная от послевоенных ограничений и пользовавшаяся благоприятной конъюнктурой на мировом рынке, быстро росла. За 1948-53 гг. она выросла более чем в три раза. Средний ежегодный рост ВВП в 1950е гг. составлял 8,2 % [Jarausch 2006: 89]. Соответствующим образом росли и доходы населения. Многие немцы считали повышение личного благосостояния ключевой жизненной целью и готовы были работать для ее достижения. «Экономическое чудо» во многом вернуло немецкому обществу веру в свои собственные силы и возможности, способствовало преодолению апатии. Экономический рост помог решить целый ряд сложных проблем — к примеру, проблему многих миллионов беженцев с утраченных восточных территорий и из советской оккупационной зоны. Постоянно растущий спрос на рабочую силу способствовал их быстрому вовлечению в экономику [Jähner 2019: 82]. Довольно быстро во многих регионах ФРГ исчезла напряженность между «местными» и «пришлыми», существовавшая в первые послевоенные годы.