Новое начало? Западные немцы в первое послевоенное десятилетие

Благодаря тому что картотека НСДАП пережила крушение режима и была после войны доставлена в Берлин, оккупационные власти имели возможность проверять данные анкет. Безусловно, эта возможность являлась во многих случаях скорее теоретической — организовать действительно массовую проверку оказывалось затруднительно по техническим причинам. Тем не менее сама возможность быть уличенным во лжи с довольно тяжелыми последствиями дамокловым мечом висела над заполнявшими анкету.

Облегчить участь человека, которому грозило попадание в одну из «проблемных» категорий, могли данные о его оппозиционной деятельности или хотя бы критической дистанции в отношении режима. Источниками подобного рода данных могли быть только очевидцы, и к анкете разрешалось прилагать сопроводительные документы — свидетельства жертв режима или людей, признанных незапятнанными. Располагавшие необходимыми материальными возможностями могли также прибегать к услугам адвокатов, что обычно положительно сказывалось на исходе рассмотрения их анкет.

Разумеется, обработка миллионов анкет представляла собой титаническую задачу. Однако возможности избежать ее, осудив скопом всех причастных к национал-социалистическому режиму, у победителей не было: наказывать пришлось бы слишком многих. Власти Третьего рейха предприняли масштабные усилия для того, чтобы обеспечить вовлечение в систему широких слоев немецкого общества. Каждый, кто претендовал на сколько-нибудь значимый пост, обязан был вступить в партию, и в результате к моменту окончания войны в Германии насчитывалось около девяти миллионов «партайгеноссе» [Brenner 2016: 229]. К этому добавлялись миллионы членов различных национал-социалистических организаций. Попытка покарать или без разбора поразить их в правах привела бы к формированию многочисленного сообщества людей, которые считали бы себя пострадавшими и в штыки воспринимали бы любой новый порядок, возникший с согласия оккупационных держав. Это, в свою очередь, подрывало бы стабильность нового государства, которое в итоге могло оказаться очередной «нелюбимой республикой». Кроме того, среди членов НСДАП имелось немало тех, кто вступил в нее чисто формально, уступив давлению местного партийного руководства, и не участвовал напрямую ни в каких преступлениях. Нередки были также случаи, когда человек, к примеру, вступал в ряды СА, чтобы таким образом избежать необходимости становиться членом партии. Наказать всех одинаково на основании формальных критериев значило практически наверняка вызвать масштабное недовольство.

Этот результат стал бы прямой противоположностью той цели, ради которой и была затеяна массовая проверка. Основная идея оккупационных властей заключалась не в том, чтобы покарать за прошлое (это была важная, но второстепенная задача), а в том, чтобы выявить людей, способных продолжить деструктивную деятельность в будущем. Денацификация была устремлена в будущее сильнее, чем в прошлое, и с течением времени эта тенденция только усиливалась. Таким образом, если человек демонстрировал готовность отказаться от своих прошлых взглядов, он мог отделаться довольно легко. Этот принцип — интеграция важнее наказания — лег в первой половине 1950-х гг. в основу внутренней политики Аденауэра.

Однако индивидуальная проверка миллионов человек оказалась слишком масштабной и в конечном счете непосильной задачей. Уже в 1946 г. в американской оккупационной зоне работа с основной массой анкет была передана в руки немецких судебных комиссий (Spruchkammer); до этого момента своими силами американцы успели обработать почти 1,6 млн анкет [Taylor 2011: 267]. В британской оккупационной зоне аналогичный шаг был сделан осенью 1947 г. Во французской зоне анкеты заполнялись лишь меньшинством взрослых немцев, что существенно облегчало задачу; здесь немецкие представители были вовлечены в процесс проверки анкет почти с самого начала.

Члены немецких судебных комиссий, особенно в сельской глубинке, часто оказывались не на высоте поставленной задачи. Им не хватало необходимой квалификации, нередко они рассматривали дела своих знакомых и соседей, вынося весьма мягкие решения. Порой им приходилось сталкиваться с угрозами и насилием со стороны сограждан, заподозривших их в излишнем рвении; имели место поджоги служебных помещений и покушения [Taylor 2011: 284]. Поскольку сами стандарты были довольно расплывчатыми, в двух соседних судебных комиссиях в одинаковых случаях нередко выносились совершенно разные приговоры, что, естественно, не способствовало позитивной оценке всего процесса немецким обществом. Хотя победители сохранили за собой право вмешиваться в деятельность немецких органов и самостоятельно решать судьбу главных преступников, их ресурсы также были далеко не безграничными.

Широкую известность получила практика «отбеливания репутации» за счет свидетельств об оппозиционной деятельности и настроениях. В послевоенной Германии за этими документами закрепилось насмешливое прозвище «персильных удостоверений» — от названия моющего средства «Персил». Считалось, что их можно было добыть без особого труда, едва ли не купить на черном рынке. В историографии также надолго закрепился образ «персильных удостоверений» как откровенных филькиных грамот, позволявших реальным преступникам уйти от ответственности и даже предстать в роли жертв режима [Brenner 2016: 255]. Современные исследования, основанные на изучении большого массива документов, ставят под вопрос этот тезис — по крайней мере, множество простых немцев напряженно искали среди своих знакомых таких людей, которые могли бы свидетельствовать в их пользу, а найдя, были далеко не уверены в положительном ответе на свою просьбу [Leßau 2020: 143]. Однако в то же время не подлежит сомнению наличие в определенных кругах, в особенности профессиональных сообществах, целых «каскадов» оправдывающих свидетельств: человек, сумевший добиться статуса «невиновного», охотно свидетельствовал в пользу бывших коллег, которые благодаря этому получали заветный статус и помогали следующим коллегам.

Какой бы ни была реальность, слухи о том, как при помощи «пер-сильных удостоверений» недавние нацисты с легкостью предстают в роли пострадавших, подрывали доверие немецкого общества ко всему процессу в целом. Кроме того, значительная часть анкетируемых — в особенности представители академических кругов — довольно болезненно воспринимали саму необходимость проходить довольно унизительную процедуру и доказывать собственную невиновность. Не случайно одним из бестселлеров в ранней ФРГ стал опубликованный в 1951 г. роман известного деятеля так называемой консервативной революции Э. фон Заломона «Анкета», высмеивавший союзническое правосудие [Заломон 2019].

Да и сами оккупационные власти стремительно теряли интерес к тотальной проверке анкет: на повестке дня стояли более важные задачи. Довольно быстро от необходимости проходить назначенную процедуру стали освобождаться широкие категории лиц — к примеру, все родившиеся после 1919 г. или солдаты, возвращавшиеся с войны. Число таких «освобожденных», по некоторым оценкам, достигало 75 % от общего числа подлежавших проверке [Brenner 2016: 255]. Наказания все время смягчались, все меньший процент представших перед судебными комиссиями попадал в категории преступников и соучастников. В итоге было рассмотрено 3,66 млн дел: 1667 человек попали в категорию главных преступников, 23 тыс. — виновных, 150 тыс. — менее виновных (в совокупности менее 5 % от общего числа) [Jarausch 2006: 54]. Многие впоследствии смогли добиться перевода в категории «попутчики» и даже «невиновные».

Начавшаяся холодная война привела к изменению приоритетов победителей; в 1948 г. проверки были окончательно завершены. В результате сплошь и рядом возникала парадоксальная ситуация: всевозможные «попутчики», чьи дела считались простыми и потому рассматривались в первую очередь, ощущали на себе всю строгость денацификации, в то время как действительно запятнанные деятели режима, сидевшие после «автоматических арестов» в лагерях в ожидании, пока очередь дойдет до них, отделались сравнительно легко. Это также не способствовало формированию позитивного имиджа денацификации в глазах многих немцев. По данным опросов, если в 1946 г. всю вышеописанную процедуру считали оправданной 57 % респондентов, то в 1949 г. — всего 17 % [Jarausch 2006: 55].

Реальная эффективность «анкетной кампании» и сегодня остается спорным сюжетом. Широко распространено мнение о провале денацификации. Однако существует и другая точка зрения, согласно которой необходимость отвечать на неудобные вопросы привела хотя бы часть немцев к переосмыслению всего прошлого. Кроме того, денацификация способствовала закреплению представлений о нацистском режиме как нелегитимном и преступном и в этом плане имела долгосрочный позитивный эффект [Jarausch 2006: 58].

Стремясь трансформировать, «переобучить» немецкое общество, державы-победительницы использовали широкий набор разнообразных инструментов. Одним из самых известных являлась демонстрация документальных фильмов о концентрационных лагерях (к примеру, «Мельницы смерти»). Увы, реальный эффект от этой меры, скорее всего, оказался ничтожным [Benz 1992: 193]. Число зрителей было достаточно велико — в одном только Берлине около 160 тыс. [Jähner 2019: 287], однако многие отрицали реальность демонстрируемых на экране фактов. Уже в 1946 г. показ подобного рода фильмов был прекращен.

Гораздо более серьезный успех обещала демонстрация художественных лент, которые могли бы ненавязчиво продемонстрировать немецкому зрителю преимущества западного (в первую очередь американского) образа жизни. В США такие фильмы тщательно отбирались и потом пользовались немалым успехом в немецких кинотеатрах, хотя в иной культурной среде главный посыл ленты считывался далеко не всегда. Кроме того, немцы, привыкшие к нацистским пропагандистским фильмам, часто воспринимали изображение жизни в США в американских кинолентах как пропаганду, не имевшую ничего общего с действительностью [Fay 2008]. Перед художественными фильмами в обязательном порядке показывали еженедельный киножурнал «Мир в кино».

С 1947 г. были начаты программы молодежного обмена между Германией и США, в немецких городах создавались дискуссионные клубы, проводились мероприятия, призванные привить наиболее активной части немецкого общества демократическую культуру. Однако вполне очевидно, что такие меры не могли — да и не ставили целью — охватить большое число людей.

Немалую роль играли и личные контакты. Американские власти достаточно быстро отменили «запрет братаний» и, более того, стали поощрять общение между военнослужащими и местным населением. Вокруг военных баз вскоре сложилась целая «экосистема» — от немецкого обслуживающего и вспомогательного персонала до спекулянтов, выменивавших сигареты на сувениры нацистской эпохи, и девушек, готовых за ценные подарки составить компанию американскому солдату. Обилие таких девушек не осталось незамеченным и вызывало в немецком обществе широкий спектр эмоций — от зависти до осуждения. За ними вскоре закрепилось прозвище «Вероника Спасибо» (Veronika Dankeschön, образовано от англоязычной аббревиатуры VD — venereal disease) [Jähner 2019: 161]. Речь шла не только о более или менее открытой проституции: за 1946-49 гг. около 20 тыс. немецких девушек покинули Германию в качестве жен американских военнослужащих [Taylor 2011: 141].