Лондон. Путешествие по королевству богатых и бедных

Утро в саду аристократа (Holland House)

Шарманщик

Говоря о том, что является общим для английских домов, надо добавить еще одну характерную для их облика черту. Я имею в виду их удручающий цвет. Все лондонские дома покрыты грязно-черным налетом из-за мелкой угольной пыли, которую исторгают тысячи заводов и которая подобна невидимому и всепроникающему дождю. Исходная окраска стен исчезает под этой своего рода проказой, которая на все здания без разбору надевает траурную униформу. Разве может она сравниться с рыжеватыми и красновато-коричневыми тонами, которые солнце придает каменным стенам в богоугодных южных краях, пронизывая их, лаская, придавая теплый колорит, так что они, кажется, навечно хранят в себе отражение солнечного блеска.

Мы уже говорили о роскоши и чудесных достопримечательностях Лондона. Но картина будет однобокой и неполной, если мы не остановимся на его темных сторонах.

Англия поражена в самое сердце, и ее глубокая и кровоточащая рана станет смертельной, если ее не лечить. Речь идет о пауперизме, этом страшном биче современности, который обрушивается на страны с высокоразвитыми промышленностью и торговлей, — страны, в которых рост производительных сил и накопление капитала не находятся в необходимом равновесии с социальными институтами, нравами и порядками.

Читатель уже познакомился с лицом Лондона. Мы поднялись вместе с ним вверх по течению Темзы сквозь множество кораблей из разных стран. Мы провели его по Сити, где торговцы, в жизни не читавшие ничего, кроме гроссбухов, восседают в глубине темных контор и диктуют законы всему миру. Мы видели высокомерные кварталы Вест-Энда с его роскошными домами, величественными и прекрасными, словно дворцы, которые выстроили вокруг площадей и скверов, вдоль парков и на тенистых террасах чистые контуры своих аттиков, фронтонов и колоннад.

Мы показали, как между Сити и Вест-Эндом — между полюсами богатства и капитала Соединенного Королевства — распростерся на бесконечных пространствах собственно город — город промышленный и работящий, торговый и буржуазный, который дает пристанище, кормит и поит, обеспечивает работой и заработком два миллиона маленьких людей, ремесленников и рабочих, которые живут своим трудом и благодаря ему получают прежде всего пищу, а потом скромные удобства и благополучие, без которых для англичанина жизнь не жизнь, не vita vitalis[34], как говорил римский поэт Энний.

Нищий

Но нам остается решить еще одну задачу, чтобы дать более или менее цельное представление о том, что такое Лондон во всем его разнообразии и необъятности. Надо проникнуть в последние круги земного ада, ада социального, над входом в который можно было бы тоже начертать страшные слова старого флорентийца:

Per me, si va nell’eterno dolore:
Lasciat’ ogni speranza![35]

Как ни в одном другом городе мира, в Лондоне прозябают тысячи обездоленных, выброшенных самой судьбой на обочину прогресса людей. Цивилизация перемалывает их при малейшей попытке приблизиться к ее жерновам. Весь земной шар не сумеет явить нам столь болезненное зрелище. Лишения этих людей, обреченных на нищету, их нравственное падение и полное невежество возрастают год от года. Ужасает своей справедливостью утверждение о том, что экономические законы, которые вознесли Англию на вершину мирового господства, в то же время бросили в грязь и растоптали ее народ. Эти парии страны, которая называет саму себя веселой Англией — Merry England, рождаются, растут и умирают в темных закоулках, где густая завеса едкого дыма отнимает у них последнее достояние бедных, которое поэты величают светом небесным; в этих переулках намокшая земля превращается в отвратительную липкую грязь; влага сочится сквозь голые стены подвалов, кишащих существами со впалыми щеками, поблекшими чертами, блуждающими взорами, существами, в которых не осталось ничего человеческого. Они влачат свою жизнь в грязи и мусоре, а в их радостях есть нечто более душераздирающее и ужасающее, чем в их горестях, ибо они свидетельствуют о непоправимой деградации. Статистика, чьи цифры порой бывают весьма красноречивы, утверждает, что в Лондоне ежегодно тысячи людей умирают от нехватки воздуха и света и что сто тысяч работоспособных мужчин каждое утро думают, что им делать днем, чтобы поужинать вечером. Дабы списать с натуры эту зловещую сторону английской жизни, достаточно провести полдня в любом полицейском суде, не в том суде, где заседает жюри из таких же простых и обездоленных, а в том, где перед одним-единственным судьей, который решает их судьбу одним словом, одним кивком, предстают бродяги, уличные фигляры, попрошайки, оборванцы, старьевщики, продающие самые разные и не поддающиеся определению вещи, дети-сироты и женщины без имени… Человек, представляющий закон, не знает для них никаких законов, кроме собственного произвола, и выносит приговор с сознанием полной своей безнаказанности… И порой эта неописуемая нищета без всякого перехода, который мог бы бережно подготовить нервы слишком чувствительного зрителя, сталкивается с самой ошеломляющей роскошью. Беднейший приход в Лондоне — Сент-Джайлс, одно его имя подводит черту под всеми мыслимыми и немыслимыми бедами и пороками, которые лишают людей всякого достоинства. И этот ад находится в двух шагах от Оксфорд-стрит и Пикадилли, сверкающих золотом, словно воды Пактола. Экипажи не рискуют заезжать в его отвратительные кварталы, по его разбитым дорогам надо идти пешком. Там стайки детишек в лохмотьях копошатся рядом со зловонными лужами, там почти раздетые девушки смотрят на вас с вызовом и отчаянием. Целомудрие, эта женская добродетель и достоинство, неведомо этим про́клятым душам, которые даже в детстве не знали, что такое невинность, и утратили ее прежде, чем поняли, что ее можно лишиться. И теперь их уродливые маски, вызывающие ужас и омерзение, несут следы всех грехов и унижений.

Сценка из жизни

Порок всегда, а преступление часто идут рука об руку с нищетой. Сент-Джайлс уже давно стал кварталом темных личностей. Столетиями на него смотрели как на прибежище лондонских преступников.

Клеркенвелл, приход на севере от Смитфилда и Холборна, относится к той же опасной категории. Это еще одна излюбленная обитель невежества и порока. Только полицейский знает ее изгибы и повороты, но и он проникает туда, чтобы взять на месте какого-нибудь опасного злодея, только переодевшись. Улицы, дома, их жители — весь квартал пропитан грязью. И потому, когда в Лондоне начинается эпидемия, смерть выкашивает плотные ряды обитателей этих мест и устилает землю снопами своей богатой жатвы.

На востоке от Клеркенвелла находится квартал Спиталфилдс, где живут ткачи, в основном потомки тех французских протестантов, которых Нантский эдикт вынудил покинуть родину-мать, к великому ее сожалению. Ни в одной части Лондона, пожалуй, не найти таких тесных и гнусных развалюх… Но только такое жилье способны оплатить те, чье жалованье сведено до такого минимума, что меньше уже никто платить не осмеливается. И кажется, чем хуже жизнь этих обездоленных, тем они становятся уродливее и ниже ростом, и вырождаются они с ужасающей скоростью.

Блошиный рынок старого тряпья

Блошиный рынок старых башмаков

В Бетнал-Грине, приходе с восемьюдесятью тысячами жителей, расположенном между Спиталфилдсом и парком Виктория, в большинстве своем люди живут в бараках, сколоченных из плохо подогнанных досок, и под всеразрушающим действием погоды и смога эти бараки очень быстро превращаются в грязные и ветхие трущобы. Дожди размывают дороги, до которых городским властям нет никакого дела, и на них мгновенно образуются зловонные болота, источники вредных испарений и порою смертельных эпидемий. Но беднота размножается быстро, и жизнь неустанно трудится, дабы поставлять смерти новые жертвы и бесперебойно обеспечивать ее добычей. В этих логовах, на чей порог не решается ступить даже полиция, которая во всем остальном отличается бдительностью и отвагой, происходят такие драмы, что не в силах передать ни кисть, ни перо. Так, газеты сообщали, что когда в одном из этих домов, ценой четыре су за ночь, на служившей постелью куче тряпья скончался некий бедолага, то его труп тут же разорвали и съели собаки и крысы.

Только один лондонский квартал может соперничать с этими ужасами и даже превзойти их. Это Уайтчепел, чьи дома как снаружи, так и внутри выглядят весьма удручающе. Сложный лабиринт узких кривых улочек и мрачных дворов на севере граничит со Спиталфилдсом и Бетнал-Грином, а на юге примыкает к лондонскому Тауэру и докам, и насчитывается в нем не меньше восьми тысяч домов. Там живут изможденные мужчины, плохо одетые, исхудавшие женщины и мертвенно-бледные дети, которые валяются в грязи вместе со свиньями. Над улицами натянуты веревки, на них сушатся тряпки и рваное белье, которые загораживают тусклый свет, льющийся со скупого неба. Повсюду зловонные лужи и кучи отбросов, и они никогда никем не убираются. Есть нищета, от которой у Англии опускаются руки: она чувствует, что тут не в силах что-то поправить. Странная штука! Улицы этого уродливого квартала получили самые поэтичные имена: улицы Розы и Ангела, улицы Цветочная и Жемчужная, улица Овечки, улица Ангела — увы и ах! — и Пастуший двор.

Беднота

Евреи, которые повсеместно в силу инстинкта самосохранения или воспоминаний о гонениях, унижениях и несправедливости, выпадавших на их долю, стараются держаться вместе, уже давно остановили свой выбор на Уайтчепеле. Там они открыли свои конторы, свои кладбища, свои благотворительные и филантропические заведения. Ни один народ не сравнится с ними в милосердии к ближним: потомки библейских старцев никогда не забывают о том, что надо защищать и помогать братьям по крови. Как ни странно, но в отличие от того, что мы видим во Франции, в Италии и Германии, улицы Уайтчепела, населенные евреями, выглядят более чистыми и ухоженными, чем улицы, на которых проживают христиане. Последние, к сожалению, демонстрируют финальную стадию человеческой деградации… Целые семьи, а у бедных англичан, как правило, очень большие семьи, теснятся в одной-единственной комнате, которая служит им для всех целей. И они прозябают и чахнут в самой возмутительной скученности и постыдной близости.

Улица в Уайтчепеле

Под звездами

Улица в бедном квартале

И посреди этого падения нравов и нищеты Уайтчепел притягивает туриста, наблюдателя и художника своими достопримечательностями и особенностями. Я говорю о Мясном ряде (Bathers Row) и о барахолке (Rag Fair). Мясной ряд вдохновил Рембрандта и точно так же вдохновил Доре. Здесь огромные бычьи туши висят под ветхими навесами, необъятные баки наполнены кусками мяса, на земляном полу валяются ужасающие горы потрохов, повсюду выставлены окорока и вырезки, кровь течет прямо под ноги, и они скользят по ее застывшим сгусткам, а воздух насыщен плотными испарениями и тошнотворными запахами. Вот он, мясник, стоит перед дверью: толстые губы, красные скулы, отвислые щеки, нож заткнут за окровавленный фартук. Его наряд традиционен: шерстяные чулки, синие штаны и толстая куртка из плотной ткани, доходящая до колен.