Призраки прошлого

========== Встреча с прошлым ==========

Она вышла, поправляя темно-синюю шляпку-менингитку. Обернулась, выглядывая в конце улицы трамвай, но никакого трамвая еще не было. Заперла дверь фотоателье на два решительных оборота и поспешила вытащить из манжеты носовой платок — мешал насморк.

Насморк… Анна пожала плечами, быстро вытерев нос: «Ну и кому ты тут лжешь? Самой себе. Насморк носит имя Кости. Товарища Проскурина. Ты ему не нужна. Он весь такой занятой…»

И снова всхлипнула. Проклятая женская слабость. А чего ж ты хочешь от себя, Анюта? Смирись. Такая красивая, модная, да не нужна никому. Детей нет. Женского счастья тоже. Костя… Костя женат на своей работе. Да и формально они не расписаны. Она ему никто.

А на курорте было хорошо. Костя. Море. Любовь. Лето, в конце концов. А сейчас зима, февраль. Он в МУРе, она за фотоувеличителем. Он состоявшийся подполковник, она — состоявшаяся во всех отношениях, но не как женщина. Все, Анют, хватит. Соберись, тряпка.

Анна сунула платок в сумочку и бодро застучала каблуками к трамвайной остановке. Часы на столбе показывали без десяти девять. Поежилась, в который раз жалея, что не надела платок, и мысли сами вновь свернули в накатанную колею.

«Сама виновата, что детей нет. Не надо было тогда… не надо. А была б ты такая, то кто тебя б вообще взял? Вдвойне никому не нужная. Хотя… Вот Кате повезло. Григорий ее Лиду без разговоров принял. Но не всем же так везет. Стоп, Анюта, стоп.»

А слезы уже побежали мокрыми змейками по щекам, и кожу сразу неприятно стянуло на морозе. Смахнула слезинку тонкой кожаной перчаткой и полезла в сумочку за папиросой.

В двух метрах телефонная будка. Позвонить бы Проскурину, сказать, как люблю его… Нельзя. Он на службе. Снова скажет, что мешаю. Мешаю… Да я всем мешаю!

Нервно сунула в рот папиросу, прикусила ее зубами. А руки задрожали, и коробок выскользнул между пальцев на снег. Она хотела было нагнуться, но ее вежливо окликнули:

— Позвольте помочь?

Анна обернулась. Мужчина в черном пальто щелкнул серебристой зажигалкой, чуть наклоняясь к ней.

— Спасибо, — она улыбнулась, прикуривая и исподтишка разглядывая незнакомца. Импозантен, во взгляде чувствуется твердость и сила. Ей нравились такие. Напоминали о единственной ее страсти… Впрочем, это лишнее.

Губы, подкрашенные алой помадой, вновь дрогнули в улыбке.

— Вы всегда помогаете женщинам или только тогда, когда они ждут трамвая? — Анна кокетливо посмотрела на него. Он же приподнял рукав пальто, бросил взгляд на часы:

— Боюсь, что трамвая вам придется ждать долго. Позвольте вас подвезти.

— Что? — взгляд Анны похолодел, и она внутренне вся собралась. Качнула головой: — Простите…

Но он не дал договорить, расстегнул пуговицы пальто. И этот жест, много раз виденный в жизни, заставил ее сжаться, напрячься. Холодком мазнуло по сердцу. Красное удостоверение. КГБ.

— Лебедев Роберт Михайлович, майор госбезопасности, — его голос прозвучал спокойно и гулко. И из-за угла, хрустко поскрипывая шинами, выехала черная «Волга».

— Садитесь, Анна Николаевна, — он галантно распахнул заднюю дверь. Дорофеева в растерянности села на заднее сиденье, и дверь с глухим стуком захлопнулась. Прямо как дверь тюремной камеры.

За что? Что она сделала такое? Анна кусала губу, глядя, как в полосе света мелькают, падая, снежинки. Костя ее не дождется сегодня.

Волга выехала на круглую площадь. В сфере фар мелькнул гранитный подъезд и вечные, непотухающие окна, и машина пошла дальше, все дальше удаляясь от памятника Дзержинскому.

— Меня р-разве не на… Лубянку? — голос все равно сорвался. Роберт Михайлович поднял взгляд на зеркало. Их взгляды встретились.

— Вы не волнуйтесь, Анна Николаевна.

Анна нервно сглотнула, чувствуя, как наваливается это морозящее оцепенение. Она стала медленно считать до десяти. Ехали долго. Она вглядывалась в ночную тьму. По всем малочисленным приметам они уже выехали из Москвы.

Вскоре Волга свернула на узкую дорогу между деревьями, пару раз качнулась на ухабах грунтовой дороги. В тусклом свете фонарей Анна разглядела очертания домов. Они где-то в районе комитетских дач. Возможно, в Ясеново. Зимой здесь никого нет, и если ее хотят убить, то это во всех смыслах идеальное место.

Лебедев молча помог ей выйти из машины. По расчищенной дорожке они дошли до двухэтажного зеленого дома.

— Можете не разуваться. Чувствуйте себя как дома, — Роберт Михайлович бросил взгляд на зеркало, приглаживая волосы. Анна негнущимися пальцами расстегнула пуговицы. Лебедев помог снять пальто. — Проходите. Присаживайтесь.

Она села, благодарно кивнув, и стала быстро снимать перчатки, бросая их на соседний стул рядом с сумочкой.

— Это допрос? — подняла на него светлые глаза, и уголок ее алых губ нервно дернулся.

— Ну зачем же вы так, Анна Николаевна? Это всего лишь конфиденциальный разговор. Как видите, я даже не веду протокола, — Лебедев вынул из резного сейфа портфель. — Кто будет рассказывать — вы или я?

Пауза затянулась. Анна смотрела в его глаза, затем пожала плечами:

— Что? Мне нечего вам сказать. Даже если я могу что-то сказать, то я даже не знаю, что вы хотите от меня узнать.

— Точно? — Лебедев сделал паузу. — Вам точно нечего сказать, Анна Дмитриевна Крушельницкая?

И она вздрогнула. Почти незаметно, лишь плечи напряглись, но она вздрогнула. А взгляд был прежним, безмятежным, холодным.

— Я могу курить? — голос Анны был спокойный, твердый. Майор отметил, что у нее хорошая выучка.

— Да, конечно, — и пепельница переместилась в центр стола. — Итак, значит, рассказывать буду я. Начнем с тридцать седьмого года. До этого биография ничем не примечательна. Отличница, комсомолка, спортсменка, лучший стрелок ОСОАВИАХИМа, внучка преподавателя академии имени Фрунзе. В тридцать седьмом, весной вы вышли замуж за полковника Войска Польского Игнацио Евгена Крушельницкого. И уехали с мужем в Польшу. Чем был обоснован ваш отъезд?

— Я любила Игнатия.

— Хорошо, — Роберт Михайлович выложил из портфеля толстую папку. — Полковник Крушельницкий без жены вернулся в Ленинград осенью тридцать седьмого года. Пятого ноября он был арестован органами НКВД, а шестнадцатого — расстрелян. Это справка о смерти вашего мужа.

Он пододвинул лист бумаги. Анна сидела бледная и смотрела в одну точку. На документ она не взглянула.

— Его вдова, Анна Дмитриевна Крушельницкая, осталась в Польше. В Варшаве вы познакомились с Алексеем Дмитриевичем Яхонтовым, братом жены наркома НКГБ Всеволода Меркулова. В тридцать восьмом вы добровольно пришли на службу в ИНО НКВД. Вас туда приняли лишь благодаря содействию Меркулова, так?

— Да.

— В том же году вы были направлены в командировку в Германию, где и находились до лета сорок третьего года. Это была ваша идея?

— Идея чего? — бровь Анны поползла вверх.

— Идея бегства за кордон. Вы так спаслись от расстрела, — жестко ответил Лебедев.

— Это было моей идеей.

— Умно. Через год Гитлер захватил Польшу. Вы были идеальной мишенью для абвера. И вы тоже хотели отомстить. За мужа, замученного большевиками.

— Не хотела.

— Поэтому вы пошли работать на абвер?

— Да, я была завербована. Но это была не месть. Это была нужда. Мне грозила нищета и бордель.

— Значит, вы выбирали между тем, чтобы стать проституткой или предательницей?

Лебедев усмехнулся и продолжил:

— Хорош выбор. Вы успешно работали на абвер и во время войны. Сначала против Польши. Против Родины вашего мужа, между прочим.

— Нет! — Анна мотнула головой и зажгла новую папиросу. — Вы лжете! Да, я не любила ваш коммунизм за то, что вы отняли моего мужа! Но я не предавала его.

— Вы его предали самим фактом работы на абвер. Признайтесь в этом честно. Вы были хорошим агентом, если судить по рапортам нашей разведки. Вы закончили разведшколу. Канарис всегда ценил профессионалов. Вы красивая, молодая и умная женщина. Кружите голову мужчинам, и при этом расчетливы и прагматичны. Именно эти качества особо ценны в разведке любой страны мира. Однако вы не стали нелегальным разведчиком. Иначе как объяснить тот факт, что вы вышли на связь с резидентом советской разведки в Берлине сразу после нашей победы под Сталинградом?

Анна молча курила, глядя на Лебедева, а потом тихо сказала:

— Немцы тогда сломались. Это было поражение. Я поняла, что они не выиграют войну.

— Почему вы не сдали нашего резидента штандартенфюрера СС Макса фон Штирлица?

— Я… Я любила его.

Повисло молчание. Роберт Михайлович смотрел в немигающие глаза Анны и про себя грустно усмехнулся. Женщина остается женщиной даже на войне, но вслух сказал совершенно иное:

— Как вы очутились в Ленинграде в сорок третьем году?

— Я попросила Штирлица через его связи с Шелленбергом, а потом с Гиммлером отправить меня вместе с диверсионной группой. В суматохе прорыва нам удалось высадиться. А потом я устроила так, чтобы скомпрометировать группу. Выставляла фонари на окнах, чтобы привлечь внимание контрразведки. Два раза меня чуть не арестовал СМЕРШ. Они арестовали половину личного состава, а командира убила я сама.

— Откуда такая ненависть к бывшим хозяевам?

— Они изнасиловали меня, — голос Анны стал совсем тихим. — Они — эсэсовцы из группы. Я была чужой.

— И поэтому вы сделали аборт? Я видел вашу медицинскую карту.

— А что мне оставалось делать?! — Анна бросила недокуренную папиросу в пепельницу и закрыла лицо руками. — Ненавижу их!

Роберт Михайлович налил из графина в стакан воды и откинулся на спинку стула, пережидая, когда закончится истерика. Женщина взяла себя в руки и, стуча зубами о стакан, заговорила отрывисто:

— Я убила их всех.

— Как вы стали Дорофеевой? Ваша девичья фамилия Седова.

— Я работала гримершей в театре Буфф и жила на квартире вместе с актрисой Анной Дорофеевой. Моя мать и сестра умерли от голода. Театр разбомбили во время представления, я во время налета была в бомбоубежище. У меня остались все документы той Анны и ее квартира. После конца блокады я добровольцем пошла на фронт.

— Но из-за дистрофии вас не взяли. Перевели в тыл, в штаб, в дешифровальный отдел ГРУ. Закончили войну в звании капитана. Что вы делали после войны?

— Жила.

— Где? Не в Германии ли? Что? Молчите? Правильно. Нам все известно про заседания кружка. И про жевачку-конфету тоже. Такую жевачку американцы делают. Где вы ее могли видеть? А вот теперь посмотрите сюда, — Лебедев выложил на стол фотографии. — Эти снимки сделаны наружным наблюдением МГБ ГДР. И это Западный Берлин. Что же вы делали в Западном Берлине в сорок седьмом году? Встречались с высокопоставленными нацистами?

— С кем? — Анна криво улыбнулась.

— С генералом Геленом. Это доподлинно известно. Что вы ему предлагали?

— Контакт с Москвой.

— С кем конкретно из Москвы?

— Начальником Владимирской тюрьмы МГБ, по делу Оскара Нидермайера.