АМБИГВЫ. Трудности к Фоме (Ambigua ad Thomam), Трудности к Иоанну (Ambigua ad Iohannem)

в) amb. 4: PG 91, 1041A–1045C

Следующий разбираемый прп. Максимом отрывок из свт. Григория Богослова касается уже не только «страдательного» аспекта тварной природы, воспринятой Сыном Божиим, но и того, специфически человеческого (впрочем, также и ангельского) аспекта тварного, который определяется в терминах «послушания» (или «непослушания»). Прп. Максим разбирает отрывок из Слова 30 (Второго о Сыне)[115] свт. Григория, где Богослов, отвечая арианам, объясняет, в каком смысле следует понимать слова Апостола о Христе: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил (букв. „истощил“ или „опустошил“ – ἐκένωσεν) Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной»,[116] слова, которые еретики использовали для доказательства иносущности Сына Божия Отцу, поскольку послушание свойственно только твари.

Именно рассмотрение темы «послушания» в совокупности с темой «страданий» (то есть в первую очередь послушания в принятии страданий) позволяет прп. Максиму подойти в конце amb. 4 к тому вопросу о природных действиях, который приводит его к обсуждению «Богомужеского действия» из Ареопагитик сначала, без прямого упоминания, в конце amb. 4, а потом и, сделав это главной темой, – в amb. 5. Рассмотрим ход его мысли подробнее.

Начинает прп. Максим свое толкование со слов свт. Григория, что Христос как Слово «не был ни послушным, ни непослушным».[117] К аргументам Богослова о том, что подчинение или неподчинение Богу характеризует разумную тварь, а не Подателя заповедей, прп. Максим прибавляет аргумент, специфический для его философии, развитой, в частности, в amb. 1 и amb. 23. Разумная тварь в отличие от Бога характеризуется движением. Бытие же Божие «по природе есть покой (στάσις)».[118] В этой аргументации прп. Максим исходит из того понимания движения разумной твари, которое связано в системе его триад: бытие – благо(или зло)-бытие – присно-благо(или зло)-бытие или: γένεσις (возникновение, становление) – κίνησις (движение) – στάσις (покой) – с фазой движения в согласии или в несогласии с Божией волей, соответствующего в плане «нравственной онтологии» благо (или зло)-бытию. Такое движение характерно только для разумной твари, а не для Бога, природа Которого, как подчеркивал прп. Максим в amb. 1 и повторяет здесь это снова, – «покой». Следовательно, Христу как Слову Божию и Богу «послушание, равно как и подчинение» совершенно чуждо.[119]

Далее прп. Максим толкует слова свт. Григория, объясняющие его понимание «образа раба»,[120] принятого Сыном Божиим. Причем, как можно предположить, авва Фома задавал вопрос по поводу значения выражения свт. Григория «принимая чужой образ (μορφοῦται τὸ ἀλλότριον)».[121] По крайней мере, мы увидим, что прп. Максим дает два дополнительных друг другу объяснения именно этого выражения. Вопрос мог касаться, в частности, того, почему свт. Григорий называет «зрак рабий» «чужым», да и вообще, почему человек, созданный по образу и подобию Божию, в которого «облекся» Сын Божий, именуется «чужым образом». Отвечая на эти или сходные вопросы, прп. Максим отмечает, что это выражение подразумевает не только человеческую природу как таковую, но и «чужую» для безгрешного Сына Божия подверженность страданиям, данную нам в качестве наказания за грехопадение. Это наказание постигло всецелую природу, следовательно, Христос, восприняв эту природу, воспринял и нашу (чуждую не только Ему, но и нам, какими мы Им были созданы) подверженность страданиям.

Следующий, продолжающий эту мысль, пассаж прп. Максима построен на тонком различении «истощания» (κένωσις) и «снисхождения» (συγκατάβασις). «Истощание», как можно понять, прп. Максим связывает здесь [122] с самим фактом восприятия Сыном Божиим человеческой природы (ср. «истощил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек»),[123] а «снисхождение» – с тем, что Логос Воплощенный стал по этой природе как мы «поистине человеком, подверженным страданиям».[124] Различие важно, поскольку страдания и смерть не входят в логос нашей природы, а, следовательно, необходимо отличить эти свойства, данные ей в наказание и не определяющие ее в ее сущности, от самой этой сущности с теми ее идиомами, которые она имела до грехопадения.

Тем не менее Христос воспринял, как подчеркивает прп. Максим, вслед за свт. Григорием, всецелую человеческую природу «вместе с ее неукоризненными (ἀδιαβλήτων) страстями».[125] Далее прп. Максим объясняет смысл этого восприятия непредосудительных (неукоризненных) страстей. В общем виде эта его теория не раз освещалась исследователями,[126] отметим лишь то, что важно для понимания его мысли в данном месте amb. 4. В результате грехопадения Адама в качестве наказания за него человеческая природа стала страстной и смертной. Сама по себе подверженность страданиям – это непредосудительная страстность, но подверженный этой страстности человек, в силу того, что его произволение не утверждено в Боге (а таким оно является у всякого необоженного человека), оказывается легко впадающим в предосудительные страсти, которые навлекают на него еще большее наказание Божие (уже за его личные грехи). Таким образом, весь «ветхий Адам» оказывается под «законом греха»[127] в порочном кругу непредосудительных и предосудительных страстей.

Смысл принятия Сыном Божиим нашей природы с унаследованной от ветхого Адама непредосудительной страстностью, согласно прп. Максиму, состоит в том, чтобы 1) «спасти одержимых грехом» (то есть явить полную неподвластность «закону греха», о котором мы сказали выше), 2) разрушить (или отменить) тем самым наказание за грех Адама, которое Сын Божий, будучи Сам свят, вольно на Себя принял ради нашего спасения. Он упразднил в Себе это наказание, то есть страстность и смертность нашего естества, сделав нашу плоть причастной Своей Божественной силе, то есть обоженной и нетленной. Теперь, «у стремящихся почитать эту благодать на деле» Он приводит «намерение (τῆς γνώμης) к тождеству с природным благом» и делает тело нетленным.[128]

Закончив с первым объяснением слов свт. Григория о принятии Словом Божиим «чужого образа», прп. Максим переходит ко второму, которое, как он пишет, он узнал «у одного святого [мужа], премудрого и словом и житием».[129] Кого он имеет в виду, сказать трудно, факт тот, что именно в этом толковании прп. Максим приходит к той трактовке двух родов «Богомужеского действия» (не называя его этим именем), которая в наибольшей степени раскрывается в amb. 5. Ниже мы кратко приведем эту трактовку, но прежде необходимо проследить, как прп. Максим подойдет к вопросу о двух родах «Богомужеского действия», давая второе объяснение принятия Сыном Божиим «чужого образа».

Если в первом «чуждость» понималась как данная человеку в наказание за грех подверженность страданиям («страстность»), которую принял Сын Божий, то во втором объяснении «чуждость» принимаемого «зрака» связывается с послушанием. Слово Божие по Божеству не просто свободно от послушания, как прп. Максим написал в начале amb. 4, Его Божественной природе «чуждо послушание, равно как и подчинение». Поэтому облечение в «чуждый зрак» здесь толкуется уже не просто как облечение в «страстность» (хотя этот аспект, конечно, тоже не отменяется), но – более глубоко, как исполнение Сыном Божиим, воспринявшим «страстную» плоть, в самой сердцевине этой «страстности», послушания и подчинения «за нас, отступивших от заповеди». Адам пал через преслушание, поэтому, чтобы спасти его, как можно понять прп. Максима, необходимо было не только не впасть в грех противления Божией воле из-за страстности плоти и тем самым разрушить «закон греха» (таково было первое объяснение), но и исполнить «за нас» послушание, или, как выразился свт. Григорий Богослов, «на деле почтить послушание» (которое попрал некогда Адам), и «испытать его, приняв страдание».

Речь не только о вольном принятии Сыном Божиим Креста, но и о всяком страдании, которое Он претерпел вольно (ἑκουσίως), «почтив послушание» и испытывая его в страдании. Прп. Максим специально останавливается на смысле этого выражения свт. Григория. Сын Божий снисходит к нам, принимает нашу подверженность страданиям, но, более того, вольно принимает и сами страдания (которые как Владыка твари Он мог бы и не испытать): голод, жажду, борение перед лицом смерти, плач – все, что свойственно природе Ветхого Адама (кроме греха). Этим, по словам прп. Максима, Он доказывает «расположение» и «снисхождение» к нам, то есть, как можно понять, опираясь на другие места из его сочинений, принимает это не по природной необходимости и не в наказание за грехи, как мы, но вольно, как Владыка, а не как тварь. Смысл этого вольного принятия Христом страданий – победа над диаволом и дарование нам плодов этой победы: «Он остался по природе Владыкой, став рабом ради меня, раба по природе, чтобы сделать [меня] владыкой над получившим власть тиранически,[130] путем обольщения».[131]

Именно здесь, сказав о владычнем способе претерпевания страданий и объясняя характер усвоения Сыном Божиим подобающего нам послушания, прп. Максим и говорит, что при «взаимообщении» природ в Ипостаси Сына Божия Он, с одной стороны, «в рабских [делах] действовал по-владычески, то есть в плотских по-божески», а, с другой стороны, «владыческие [дела] делал по-рабски, то есть божеские по-плотски».[132]

Речь здесь о том же, что в amb. 5 понимается в толковании «Богомужеского действия» Ареопагитик как вольно, Божественным образом, принимаемые страдания, и, с другой стороны – чудотворения, совершаемые Божеством при посредстве плоти.

В amb. 4 прп. Максим делает акцент не столько на самих этих двух родах «Богомужеского действия», сколько на том, что «Посредством их взаимообмена (ἐπαλλαγῇ) Он удостоверял [существование] природ, каковых Он Сам был ипостасью, и их сущностных энергий, или движений, каковых Он Сам был неслитным единством, не воспринимавшим разделения по обеим природам (каковых Он Сам был ипостасью)».[133] При этом, хотя во Христе две, не сливающиеся в одну сложную, природы с их природными действиями, прп. Максим подчеркивает, что Ипостась этих двух природ, то есть Сын Божий действовал «единично (μοναδικῶς), то есть единообразно (ἑνοειδῶς) – и каждым из [действий], совершаемых Им силой Своего Божества Он, вместе с тем, неразрывно являл и энергию Собственной плоти».[134] Выражения «единично» и «единообразно» указывают, вероятно, на то, что в любом Своем деянии Христос всегда «выступает» в единстве Своей сложной Ипостаси, то есть сразу и как Бог, и как человек; хотя прп. Максим среди этих деяний, и в этом он согласен с Псифосом, различает «богоприличные» – по модусу чудотворения, и «человекоприличные» – по модусу страдания.[135] Все эти темы развиваются им подробно в amb. 5.

В завершении amb. 4 прп. Максим дает свою интерпретацию словам свт. Григория о том, что Христос «подвергнул испытанию наше послушание» «в страдании». Это «испытание» прп. Максим понимает не только в смысле претерпевания страданий ради нашего спасения, но и в смысле «опытного познания» Воплотившимся Богом, «что с нас взыскивать, а что извинять».[136] Впрочем, эта мысль тоже принадлежит свт. Григорию, который видит в этом «испытании» Христом на Себе наших страданий проявление человеколюбия Божия. В этой связи важно понять, каким образом испытание Христом нашего послушания через принятие страдания проводит границу между тем, что с нас взыскивается и тем, что нам прощается. Прп. Максим, отвечает на этот вопрос, отмечая различие между Христом и нами: с одной стороны, Он воспринял нашу природу, и во всем том, в чем Он по природе был подобен нам, с нас взыскивается (ниже мы скажем, что это означает); с другой стороны – Христос по причине единения в Своей Ипостаси человеческой природы с Божественной, превыше нас, и в том, в чем Он превыше нас, нам, согласно «измеренному» на опыте Христом послушанию в страданиях, – прощается (если мы не оказываемся в подобных испытаниях такими же, как Он).