Миф о Христе. Том II

Пастор Кальтгоф

Кальтгоф (1850 — 1906 гг.), бременский пастор, вплоть до начала девятисотых годов, подобно всем пасторам, «верил» в историчность Иисуса, устно и письменно рисовал его образ перед глазами наивно верующих. Но затем он формально порвал со всеми своими теологическими взглядами, перешел в лагерь мифологической школы и перестал даже в списке своих книг приводить или упоминать о прежних своих сочинениях правоверного толка. Свои новые взгляды он изложил в двух книгах: «Проблема Христа. Основные очерки социальной теологии», 1902 r. и «Возникновение христианства. Дополнение к проблеме Христа»,1904 r.

В них он сначала говорит, что евангельский Иисус, как человек, в руках критики исчез и сделался простым именем без содержания: «Иисус для протестантской теологии сделался (пустым) сосудом, который теолог наполняет своим собственным идейным содержанием». «Никогда и нигде Христос не является тем, чем хотела сделать его критическая теология, — настоящим человеком, исторической личностью».

Христианство возникло не из деятельности человека Иисуса, — таковой никогда в действительности не существовал, — оно вылилось из социальных движений в Римской империи.

Среди римского порабощенного и бесправного пролетариата скопились вулканические, готовые к восстанию силы, образовалось коммунистическое движение, принявшее благодаря принадлежавшему к пролетариату иудейству мессиански-апокалиптическую окраску. Это движение приняло мессиански-апокалиптическую окраску потому, что в экономике той эпохи не было предпосылок к немедленной победе пролетариата.

Так как первые христианские писатели вышли из синагог, где в качестве литературной особенности господствовало «олицетворение», т. е. явления воплощались или изображались в личностях, то они основные социальные и моральные моменты нового движения воплотили в человеческий образ Христа, мессии, который сделался общинным богом, героем, прихода коего ждали верующие.

В силу того, что в этом образе отразились мессианские надежды на лучшее будущее, особенно для всех социально обездоленных, организованные массы «униженных и оскорбленных» шли к нему, а Иисус начинал принимать характер не узкообщинного, а мирового бога. Посему евангельские истории выражают собою только моменты общинной жизни, а не элементы биографии.

Так, смерть и воскресение Иисуса — только выражение той мысли, что община при всяком гонении не умирает, а набирается новых сил, оживает. Тайная вечеря — трапеза в честь общинного бога. За фигурой Петра стоит римская община, да и евангельский фон — не палестинский, а римский. Возьмите притчи. Что должник за долги может быть продан вместе с женой и детьми, — это римское право, а не иудейское. Если в притче о винограднике фигурирует собственное точило, пресс для выжимания сока, это опять-таки отражение крупного римского землевладения. Помимо этого, ряд евангельских историй, вроде исцеления кровоточивой женщины, истории с блудницей, притчи о неверном управляющем, Кальтгоф пытается отнести к историческим лицам: жене Нерона, наложнице Коммода и к епископу Калликсту.