Улыбка Шакти

Сачин сидит рядом с курятником, обхватив голову. Он должен был сообщить в полицию о прибытии к нему иностранца, зарегистрировать, хотя в любом случае в этой запретной зоне нельзя селить. Гость в доме – Бог, вспомнился заголовок в газете, где король дарит мне камеру. Вернулась машина с врачами. Мы заключены в карантин на две недели, от дома не отходить дальше двадцати шагов, они сейчас поставят клеймо нам на запястье. Ну этого не будет, говорю, по крайней мере до тех пор, пока я жив. Объяснились, уехали.

Листовку с меткой о карантине, приклеенную ими на домик, я сорвал и развел ею огонь. Приготовил рыбу на костре и картошку в углях, отличный ужин, с помидорцами и чили перцем. Сижу у озера, глядя в зыбкую серебрящуюся тьму под луной, лес дышит за спиной – шорохи, звуки, лангуры, похоже. И кабанчики. Тот Немирович, небось, со Станиславским. Сачин заперся у себя. Ничего, как-то справимся. На рассвете пойду в джунгли.

Спать в ангаре было душновато, но терпимо. Ворочался, писал письмо Любе. Мысленно. Писал и стирал. Как и она, наверно, ткет и распускает, ткет и распускает. Где-то во сне. В другой жизни.

На рассвете Сачин выпустил из амбара петуха с избранницами, я приготовил глоток кофе на огне, взял рюкзачок на плечо и ушел в лес.

Добрался до первого луга, присел под деревом. Идти на дальний или не рисковать, пока не улягутся эти страсти? Прислушался к чуйке. Молчит. На лугу уже появились нильгау и пятнистые олени. И вдруг рядом возникла семья мангустов: мама с выводком, детки играют, перепрыгивая через ее голову, а она заваливается на спину, якобы отбиваясь. Почти у ног моих. Сижу, затаив дыханье. Замерла, увидела, так и стоит на задних, изумленно, дрогнула, метнулась в кусты.

Господи, как хорошо здесь, жить бы и жить. Самолет мой отменен, как и все международные рейсы. Прислали сообщение, и ни слова ни о возврате, ни о переносе, ни о каком-либо будущем. Просто, мол, забудьте о небе, извините. Ну и ладно. Рупии мои, правда, почти истаяли, но есть на карточке и наличные в евро, со временем, наверно, и это можно наладить. А пока позвонил Вики, он уже перебросил Сачину из моих рупий, оставленных у него на будущий год. До лета, похоже, затянется эта пандемия, не меньше. Две камеры у меня, еда и лучшее на всем белом свете место для жизни. Еще бы кровать переставить на пригорок над озером у самой кромки леса и с видом на первозданную гладь, меняющую окрас семь раз на дню. Так себе думаю, перебираю, выглядывая из-за ствола: что-то олени встревожились, уходят с луга, уже бегут.

Ах, черт! Мотоцикл, двое на нем, лесники, въехали на луг, идут в мою сторону, еще метров двести до них. Залег. Этого мне еще не хватало. Челночно идут, прочесывая, как будто знают, что ищут. Некуда мне отсюда перебежать, открытая местность.

Подошли к дереву, увидели. Лежу, перевернувшись на спину, прислонившись головой к стволу, якобы просто дремлю на природе. Привет, говорю. Не отвечают, держатся на расстоянии. Тот, что с ружьем, сел на землю, не сводит глаз, другой звонит по мобильному, потом показывает меня на экране тому, с кем говорит. Хорошая сцена, долго длится. Вот вышел бы тигр, сел бы я на него, как Дурга, шестирукий, и исчез в чаще, а их обратил бы… но не сразу, а повысив в звании. Но нет, видать, рано еще мне. Ладно, говорю, идем.

Весь путь по развалу камней вдоль озера они шли за мной, держась на расстоянии, время от времени, наверно, показывая меня на экране тому, кто. Но я уже не оглядывался.

Оказалось, едва я ушел в лес, приехала полиция, чтобы отвезти в ближайший городок – Бхадру, в участок, где нас уже ждут. Сачин, испугавшись, сдал меня, сказав, куда я обычно хожу и что, вероятней всего, я сейчас на первом луге, те подняли лесников, выслали этих следопытов на поиски. Сачин собрал вещи на всякий случай, заводит мотоцикл, пытаюсь его подбодрить, не слышит, едем.

Уж не знаю, кстати ли: Бхадра – богиня охоты, одна из спутниц Шивы. Годом прежде я собирался в Бхадру, но не эту, а в заповедник в Карнатаке. Но Бхадра так же и дочь Солнца, сестра Шани, то есть Сатурна. Жена царя-уродца Куберы. И сама страшна, от пят до волос наполнена ядом. А имя означает благоприятная, милостивая.

Двое конвойных вводят в комнату. За столом майор. Нелегко, похоже, придется. Круглые позолоченные очки, за которыми холодные глаза со змеиным взглядом. Локти опираются на стол, ладони на уровне лица со сведенными палец к пальцу. В кольцах и перстнях. Вкрадчивый иезуит, который за маникюром будет наблюдать, как ты стонешь на дыбе. У стены сидят несколько человек, среди них двое знакомых – врач и еще один, видно, из местной полиции.

Майор молчит, сверля взглядом тебя, но как бы сквозь пустое место. Наконец тихо произносит, кивнув на Сачина: в камеру. Его подхватывают, он пытается что-то сказать, говорят на маратхи, я могу только догадываться – о жене, о детях в Нагпуре… Майор отвечает, небрежно, медленно, холодно. Сачин умоляет, плачет, его уводят.

Разговариваем с майором, все на грани, еле сдерживаю себя, он сидит в своей недвижной змеиной стойке, выжидает, провоцирует. Мысленно перебираю варианты. Их почти нет. Он знает, что прежде я жил у Сурии, и о наших с ним отношениях, Сурия старше его по званию, но это другое ведомство, да и, похоже, он умышленно устранился, не отвечает ни на звонки, ни на сообщения. Вчера схитрил: позвонил ему с мобильного Сачина, он взял трубку и тут же огорошил своим всегдашним счастьем взахлеб – и жизни, и слышать меня. Сказал ему про одеяльце. Не вопрос, говорит, но дом закрыт, соседи с ключами уехали из-за коронавируса. А так – мол, все чудесно, мы на связи. И уже не отвечал, когда звонил ему со своего. Послал ему сообщение, что едем в полицию в Бхадру. Прочел, и ни гугу. Сурия, солнышко. Что ж мы имеем? Заповедник, глушь, Махараштра, почти военное положение. В стране сейчас сотни тысяч иностранцев в беде, вышвыривают из отелей, лупят палками, и это в туристических местах, где они сплочены. Твое положенье, при том что ты в наихудшем штате по пандемии, один, в глуши и без языка, – относительно превосходное.

Так значит, говорит майор, вы отказываетесь от двухнедельного карантина? В таком случае у нас нет выбора: тюрьма. И поигрывает пальцами. А вообще, беря мой паспорт и листая его не глядя, что вы тут делаете и как оказались в Чаттисгархе?

Для начала, говорю и нащупываю в рюкзачке телефон, вы сейчас отпустите Сачина и извинитесь перед ним. Он поступил, как единственно достойно индийца, дав приют гостю, об этом выйдут завтрашние газеты Махараштры. Во-вторых, никакой принудительной изоляции с клеймом на запястье не будет. Свобода дороже страха ее потерять. Не только это я ему успел сказать, а и многое другое, притормаживая и смягчая, но дав понять, что втемную и без последствий это со мной не пройдет. Набираю номер полковника Пармы, в двух словах говоря ему о происходящем. Он с лету все понял, передаю трубку майору. Тот начал властно и грубовато, но на глазах тон и лицо менялись. Уж не знаю, что Парма ему говорил, но к концу разговора он лишь повторял тихо: да, сэр, есть, сэр. Наступила тишина. Доктор вынул из портфеля штамп, которым ставят клеймо. Майор едва заметно покачал головой. Ладно, сказал он, протягивая паспорт, возвращайтесь оба, но от рыбного хозяйства не отходить, дальше – решим.

Вернулись. Сачину все же поставили штамп на запястье. И двум его помощникам в деревне, они перестали приходить и Сачин сам возил корм рыбам. Интернет у домика не ловился, нужно было идти к дамбе, там я и садился на перевернутую лодку на берегу, ведя переписку со знакомым издателем в Даполи, выпускавшим несколько газет по всему штату. Составили с ним текст таким образом, чтобы местная администрация и полиция выглядела в этой истории заодно с Сачином как гостеприимные индийцы. Двумя днями спустя в одной из главных газет штата вышел большой очерк о нас. Потихоньку работники Сачина вернулись. И тот паренек, с которого содрали штраф, появился с друзьями на озере, затягивая сети. Дал ему немного денег. Они мне – рыбу, и к вечеру привезли еще из деревни еду, которую заказал. Мыло, например, вместо лимонов, и арбуз вместо лапши. Жизнь налаживалась, Сачин начал приходить в себя. Я отлучался в лес, зная почти наверняка, что его обязали докладывать обо мне. Мы не трогали эту тему. Думаю, он понимал, что мне без леса невозможно – даже под угрозой тюрьмы, а он уж пусть сам решает.

Вроде бы нас оставили в покое. Я растянул на веревках между деревьями зеленую солнцезащитную сетку, перенес под нее кровать. Чудесный вид на озеро внизу, а в изголовье – джунгли. На рассвете варил на костре остатки кофе, разделив буквально на глотки по дням. Собирал тормозок – пару картошек, испеченных с вечера, пару помидоров, лук, печенье, воду, брал камеру и шел в лес. Но недалеко пока, до первого луга, поглядывая в сторону дальнего, но придерживая себя, надо бы еще пару дней не рисковать, и к полудню возвращался. Плавал в озере, ходил через перелесок к дамбе, ловя интернет. А закатные часы вновь проводил в джунглях.

Друзья мои в фб взволновались, пишут, советуют, дают ссылки, где зарегистрироваться на вывоз спецрейсами соотечественников, попавших в бедовое положение. Разве у меня бедовое? Лежу на кровати прямо в тигрином заповеднике, лучшем на свете, ни души вокруг, кроме Сачина, который у себя в домике и совсем не вокруг, еды у меня на неделю и во всем разнообразии, и рыбы несметно, и костер, и озеро перед глазами. И лангуры на ветках, и попугаи, и Немирович со Станиславским шуршат в кустах, и две камеры у меня, и люди оставили в покое, и засыпаешь под звездами в самом волшебном и любимом лесу, разве не так? Так. Да, еще и куры, если рыба надоест. Правда, у Сачина они в пять раз дороже магазинных, потому как дворяне. Посыльный от начальника лесничества приезжал, праздник у них, петуха купил, зарезал. Одного из четырех мушкетеров, но не того, который в амбаре ночует с двумя будущими наседками. Петух у них к столу особо в цене, не курица. А рыбу я на вешалке томлю. Железные такие плечики нашел в амбаре, кладешь их на два камня по сторонам жара, а сверху рыбу, и томишь.

Все же зарегистрировался. Но где, кто я? Гражданство украинское, писатель русский, а живу в Германии. Отметился во всех трех списках. Начали мне писать и звонить. Видно, еще и друзья-журналисты волну подняли – в прессе, в посольствах. Украинское консульство в Мумбаи каждый день звонит, прям мама с папой, решают мой вопрос в МИДе, другое дело, что ни самолета, ни осла с тележкой, одни надежды. Российское в Мумбаи тоже с теплотой и надеждой. Немцы готовят эвакуационный рейс, просят ответить кратко: готов ли я в ближайшие дни вылететь. Написал: да. И такая щемящая нота запричитала в сердце. Куда, зачем? Отсюда?

Каждую ночь я засыпал под ясными звездами, и просыпался ровно за несколько минут перед грозой – небо кромсалось молниями, ветер стенал, не зная, куда себя деть, озеро, казалось, вертелось на ребре. Брал кровать и в полусне переносил в ангар. А наутро – божий день, как и не было ничего. Шел в лес, завтракал на лугу, немного снимал – оленей, нильгау, но они уже знали меня, помнили. Словно играешь в шахматы с тем, кто все твои ходы изучил, как и ты его. Возвращался и, раздевшись на берегу догола, заплывал до середины озера, вел взглядом по кромке леса, цедил недостижимое. Сачин как-то увидел с пригорка, попросил голым не плавать. Почему, спрашиваю, никого ж тут до горизонта нет. Но я же, говорит, есть.