«Девы» — Красавицы

Глава 1

В четверг вечером Лидия сидела на полу в спальне в окружении коробок и в очередной раз пыталась разобрать вещи Майкла.

Работа не двигалась стояла на месте. Со дня смерти Майкла прошёл ровно год, а пожитки нажитые до сих пор валялись по разным комнатам частично Лидия складывала вещи в стопки, частично немного вещей было разложено по пустым коробкам. Лидия никак не могла завершить то, что начала.

А всё потому, что Лидия до сих пор любила Майкла. Конечно, она осознала на сороковой день что он ушёл навсегда, но Лидия была не в том состоянии чтобы его забыть она просто не могла выкинуть его из головы его образ никак не покидал её. Лидии было непонятно, что делать с этой любовью, она была огромная и нескончаемая, которая покидает сердце, как ватный наполнитель тряпочной куклы, когда та уже заметно рвётся по швам.

Если б и любовь можно было упаковать также, как и его одежду... Подумать только: жизнь человека свелась к вороху никому не нужных забытых вещей, приготовленных для распродажи. Жалкое зрелище Лидия не могла на это смотреть.

Потянувшись к ближайшей коробке, Лидия вытащила старые синие кроссовки. В них Майкл любил бегать по утрам. С того момента кроссовки до сих пор не просохли, к подошвам прилипли маленькие куски грязи.

«Выкини их. Давай же», – ледяным тоном приказала себе Лидия, хотя она и осознавала, что сделать это было выше её сил. Конечно, сами по себе кроссовки — всего-навсего старое барахло. Ничто не заменит ей Майкла — человека, которого она любила с первой встречи и будет любить до глубокой старости. И всё - же расстаться с кроссовки было слишком больно. Чувство было таким словно приходится самой срезать кусок кожи со своей же собственной руки.

Лидия прижала кроссовки к груди, баюкая их, как младенца, а потом зарыдала.

Как же так случилось что его не стало?

Всего за год - время, которое раньше пролетело бы не заметно, а теперь тянулось и тянулось, словно опустевшая после сокрушительного урагана долина, — в её жизни произошли роковые перемены. В тридцать семь лет, одинокая и захмелевшая в этот воскресный вечер, она цепляясь за кроссовки, как за священную семейную реликвию. Впрочем, для Лидии они действительно приобрели сакральное значение.

Умерло что-то прекрасное, что-то святое. Остались лишь только книги, которые когда-то читал Майкл, одежда, которую он носил, и вещи, к которым прикасался руками. Они по-прежнему хранили его запах. А Лидия до сих пор помнила вкус его губ...

Потому-что Лидия не могла выкинуть его пожитки: те хоть как-то, чуть-чуть связывали её с Майклом. Без них эта связь пропадёт окончательно и бесповоротно.

В книге «Скорб и утраты» Мартинсон подробно писал, что при потере близкого необходимо психологически принять утрату, иначе горе может обрести патологический характер и переродиться в то, что Майкл назвал «утратой близкого человека», то есть в саму депрессию.

Лидия понимала, что должна смириться с гибелью Майкла, но она не могла, потому что до сих пор любила его. Любила, пусть даже он ушёл навеки, исчез за прозрачной пеленой. За пеленой, за прозрачной пеленой... Откуда эта строчка? Кажется, из стихов Томсона.

За пеленой пустых дорог. Мы идём не жалея своих ног.

Лидия и сама очутилась за прозрачной пеленой. С тех пор как Майкл умер, все яркие краски вдруг поблекли, звуки стали заметно приглушенными. Жизнь зделась тусклой и мрачно-серой, словно её накрыла серая пелена - занавеса созданная из тоски и угрюмой печали.

У Лидии возникло желание отгородиться от шумной городской жизни, она не могла находиться в той квартире всё что там было упаковано в картонных коробках напоминало ей душевную боль. Лидия жаждала желанием укрыться в маленьком белом домике в Кабалите, и с головой уйти в работу.

Тут бы Лидия и осталась, если б как — то ноябрьским вечером из Сан-Томе не позвонила Зинаида.

Всё началось в пятницу, после сеанса групповой психотерапии на которой присутствовала Лидия.

Каждую пятницу, по вечерам, Лидия собирала своих пациентов в кабинете психотерапии, под который она отвела просторную гостиную в их доме, как только они с Майклом сюда переехали.

Лидии и Майклу очень понравился этот солнечно–ярко-жёлтый домик на юго-востоке Франции. Неподалёку от них домик расположен зелёный парк Приоритет–Хельсинки с растущими повсюду такими же яркими хризантемами. И побеги земляники, увивавшие стены и в тёплое время года источавшие ароматный запах. Сладкий аромат фиолетовых лепестков проникал через раскрытые окна внутрь помещений, заполняя восточным ароматом, каждую комнату, каждый длинный коридор.

Хотя было уже начало ноября, вечер выдался не по–осеннему тёплый. Листья с деревьев вовсю облетали, однако бабье лето не собиралось уходить, словно приглашенный гость на торжестве в упор не понимающий намёков на то, что пора и честь знать. Лучи яркого солнца заливали гостиную золотисто–оранжевым светом. Перед сеансом Лидия опустила жалюзи, но приоткрыла створки окон, чтобы было не так душно.

Затем Лидия расставила по окружности десять стульев, по одному для каждого пациента и в том числе и для себя. Хотя теоретически стулья должны были быть одинаковыми, на практике Лидия пренебрегала этим требованием. За годы работы у неё скопилось множество всевозможных стульев, различавшихся по форме и размеру и изготовленных из разных материалов.

Эта небрежность в подборе стульев отражала её спокойный, неформальный, нетрадиционный подход к своей работе.

Даже странно, что Лидия стала психотерапевтом, да ещё решила специализироваться на групповых сеансах. Скопления людей вызывали у неё противоречивые чувства. Она всегда относилась к ним настороженно.

Лидия выросла в Европе. Семья Лидии жила в просторном старинном доме на вершине холма, поросшего тенистыми сливовыми деревьями. В детстве Лидия часто сидела в саду на ржавых качелях и с суеверным страхом обозревала раскинувшийся внизу от колонн Востока до подножия другого холма древнего города. Он выглядел настолько огромным, даже казался бесконечным, что по сравнению с ним Лидия чувствовала себя крошечной дюймовочкой и ничтожной.

Лидия побаивалась ходить с экономкой за покупками на шумный Европейский базар в центре Финской улицы. И, вернувшись, вздыхала с облегчением, удивляясь, что ей удалось остаться целой и невредимой.

Большая масса скопления людей продолжали пугать Лидию и ещё в более старшем возрасте. В школе Лидия держалась обособленно, в стороне от одноклассников, считая себя в их компании лишней. От этого ощущения сложно было избавиться. Много лет спустя, проходя курс психотерапии, Лидия поняла, что просто переносила на другие сообщества свои семейные проблемы. То есть дело было даже не в рынке, не в школьном или любом ином коллективе, а в деструктивных взаимоотношениях в её семье и постоянном чувстве одиночества.

Несмотря на этот жаркий, солнечный климат Франции, в их доме не хватало теплоты в прямом смысле слова. Там всегда было холодно и пусто, во многом по вине Лидии – незаурядного, умного и влиятельного человека, который, однако, обладал весьма тяжёлым характером.

Лидия предполагала что таким его сделало трудное детство. Она ни разу в жизни не встречалась с родителями отца, и тот о них предпочитал лишний раз не распространяться. Лидия знала лишь, что её дед служил на морском флоте, а бабушка работала в порту уборщицей. Отец упомянул об этом вскользь и с таким стыдом, что Лидия не на шутку забеспокоилась, уж не была ли его мать проституткой.

Отец Майкла вырос в Кавказских горах. Ещё в детстве восьми лет начал выходить в плавание с другими моряками, быстро приобщился к кофейным торговлей кофе, пшеничным зерном и, как подозревала Лидия, различной контрабандой. К двадцати шести годам он обзавёлся собственным морским судном, будучи постарше занялся бизнесом и впоследствии, пройдя по головам, потом и кровью создал некое подобие Горной Кавказской империи.

Лидии отец Майкла по фотографиям слегка напоминал короля, а точнее, тирана. Позже Лидия узнала, что служив на морском флоте он был сказочно богат, хотя жили они с супругой, по–флотски. Возможно, мама Лидии, американка, она всегда была нежной и деликатной, смягчила бы суровый нрав отца, но она трагически погибла совсем юной, почти сразу после рождения дочери.

Лидия с годами росла, испытывая острое чувство потерпи близкого человека. Как и любой психотерапевт, он знал: отношение ребёнка к самому себе формируют его родители. Малыш видит себя их глазами. К несчастью, глаза её мамы закрылись навеки, а отец... Отец, скажем так, вообще редко когда замечал родную дочь. Обращался к ней, разве что небрежно холодно оглядываясь через плечо. Лидия лезла из кожи вон, чтобы оказаться в его поле зрении; увы, отец всегда от неё отворачивался как бы она не старалась.

Лишь изредка на неё падал отцовский взгляд, полный пренебрежения и уходя горького разочаровывалась, по его взгляду становилось ясно: Лидия не оправдала надежд отца. Как бы она не старалась, она не могла ничем ему угодить. Всё время что — то не так делала или говорила и, казалось, раздражала его самим своим существованием.

Отец Лидии ни в чём не соглашался, был для неё как — Человек несогласие: если Лидия утверждала, что в доме холодно, отец громко возражал, что в доме очень душно; если Лидия замечала, что за окном ярко светит солнце, отец же настаивал, что идёт дождь. Однако, несмотря на его привычку постоянно критиковать дочь и во всём ей противоречить, Лидия всё равно любила отца – единственного родного человека – она хотела стать достойной его расположения.

В детстве Лидия была напрочь лишена любви. Со старшей сестрой её разделяла восьмилетняя разница в возрасте. Девочки не были близки: Эльвира не замечала застенчивую младшую сестрёнку. Поэтому та проводила долгие летние вечера в полном одиночестве, играя в саду под строгим надзором няньки.

Вполне закономерно, что Лидия выросла замкнутой. Ей тяжело давалось общение с людьми, так что она сама удивлялась, как её угораздило стать психотерапевтом.

Вопреки всему, эта черта нисколько не мешала, а наоборот, помогала в работе. Ведь хороший врач, занимаясь групповой психотерапией, должен неустанно наблюдать за лечебным процессом и направлять его в нужное русло, оставаясь в кромешной тени.

Несмотря на замкнутость у Лидии это прекрасно получалось.

Во время групповых сеансов она старалась не привлекать к себе внимания и брала на себя инициативу, только если надо было что-то объяснить, поддержать угасающий разговор или сложный конфликт.

В ту пятницу между пациентами почти сразу вспыхнула ссора, потребовавшая вмешательства Лидии. А виноват был, как всегда, Генрих.