Осуждённые грешники

— Знаешь, я начинаю думать, что ты в меня влюбилась.

Моя челюсть сжимается, и я не свожу глаз с развевающегося хвостика барменши, пока она наливает мне водку и лимонад.

— С чего ты взял?

— Потому что ты никак не можешь оставить меня в покое.

Раздражение, смущение и что-то более яркое покалывает меня, как иголками. Это смешно, я знаю, но от осознания того, что он ни за что не станет разговаривать с другими женщинами подобным образом, у меня по коже пробегает дрожь.

Какая же я жалкая. Потому что, конечно же, он так разговаривает со мной — я украла его чертовы часы.

— А может, я просто хочу увидеть, как ты прибиваешь свой член дверью машины.

— А может, ты просто хочешь увидеть мой член.

Я замираю, затем поворачиваю голову и смотрю на него. Когда я позволяю ошеломленному молчанию пройти, губы Рафаэля подрагивают, а затем исчезают за ленивым глотком виски. Он думает, что выиграл. Мои щеки становятся краснее, чем тепловые лампы над моей головой, и я издаю язвительный смешок.

— Странно. Все считают тебя джентльменом, но так много говорить о своем члене — не совсем джентльменская привычка.

Единственное, что шевелится, это мускулы на его челюсти. А затем с той же неохотой, с какой человек встает с постели утром, он переводит взгляд на меня.

— А что на счёт тебя? Что ты думаешь?

— Я думаю, что меня не так легко обмануть.

Его глаза опускаются к моим губам, и на них появляется медленная, дьявольская ухмылка. Хотя его улыбка холодна, она вызывает тепло в моей душе, которое, как летний ветерок, проникает между ног.

— Как считаешь, Пенелопа? Ты леди?

Мне не нравится его насмешливый тон. Приятный как шелк голос, омраченный сарказмом, заставляет меня попятиться. Я вздергиваю подбородок и пристально смотрю на него.

— Да.

Он проводит рукой по лицу, стирая намек на веселье.

— Ну.

— Что ну?

— Меня тоже не так легко обмануть.

Его тон низкий и мягкий, как будто предназначенный только для моих ушей. Нервная энергия прокатывается по моим плечам, и я прижимаю ладони к барной стойке, чтобы выдержать ее удар. Конечно, он не считает меня леди. Ведь это не так. Ни одна леди не носит платья с сохранившимися бирками и не зарабатывает на жизнь тем, что выманивает у мужчин часы в четверг вечером.

Я прерывисто выдыхаю, и взгляд Рафаэля сужается на облачке конденсата, находящегося между нами.

— Чего ты опять хочешь? Сыграть еще в одну из твоих дурацких игр?

— Если ты достаточно храбр.

Я не знаю, почему я это говорю — я стала на путь истинный, — но это вылетает из моего рта прежде, чем я успеваю остановить его. Полагаю, что это рефлекторная реакция на издёвки, заложенная глубоко внутри меня, как и все остальные мои недостатки.

— Нет.

Тон Рафаэля отрывист и сдобрен глотком виски. Он переводит взгляд за мою голову, как будто ищет кого-то еще с кем можно поговорить.

Он предлагает мне легкий выход, но я слишком гордая, чтобы принять его.

— Боишься, что снова проиграешь?

— Почему ты так уверена в своей победе? — растягивает он слова, веселье снова смягчает его резкость.

— Потому что мне везёт.

Его улыбка остаётся на месте, но я не замечаю вспышку недовольства, которая проходит через его взгляд, как подводное течение. Проходит три тяжёлые секунды молчания. Он почесывает горло и смотрит на беззвездное небо, прихлебывая виски. Резким движением руки он отодвигает пустой стакан по барной стойке и окатывает меня теплом своего внимания.

— У тебя есть на примете какая-нибудь игра?

— Да.

Нет. Но если три года танцев меня чему-то и научили, так это тому, что ты должен быть хозяином положения. Если я позволю ему выбрать игру, мои шансы проиграть возрастут в сто раз.

Я делаю медленный глоток своего напитка, выигрывая время, чтобы перебрать в уме список игр в баре. Это занимает больше времени, чем обычно, потому что трудно сосредоточиться, когда голос кричит, чтобы я уходила. Как и в случае с викториной, это должно быть что-то безопасное, а не откровенное жульничество. Я выбираю одну из своего списка и с удовлетворенным стуком ставлю стакан на стойку.

— Готов?

Рафаэль поднял ладонь.

— Мы еще не договорились о ставке.

— Если я выиграю, то получу и эти часы тоже, — я киваю на Seamaster на его запястье. При мысли о том, что я снова разведу Рафаэля Висконти на его часы, у меня перехватывает дыхание.

— А если я выиграю?

От неожиданной резкости его тона у меня на затылке волосы стали дыбом. Я перевожу взгляд с его запястья на лицо и тут же жалею, что сделала это. Я не была готова к опасности, которая пляшет в его глазах.

Я сглатываю комок в горле, внезапно осознавая, что мои соски напряглись под тонкой тканью бюстгальтера. Он всего лишь мужчина. Он всего лишь мужчина. Он всего лишь мужчина.

— Ну, и чего же ты хочешь? — спрашиваю я.

Он задерживает взгляд на мне на мгновение. Он облизывает губы, и в его зеленом взгляде мелькает что-то очень неджентльменское. В тот момент, когда мне кажется, что напряжение может задушить меня, он слегка качает головой.

— Чтобы ты ушла.

Я моргаю.

— Что?

Он ухмыляется моему удивлению.

— Я бы хотел спокойно насладиться свадьбой брата, чтобы ты не ходила за мной по пятам, — его взгляд остановился на чем-то позади меня, и он издал язвительный вздох. — Почему-то мне кажется, что твой спутник не будет против.

Я прослеживаю за его взглядом до Мэтта. За последние пять минут ему каким-то образом удалось отрастить пару яиц и пересесть за столик Анны. Он сидит напротив нее, зажатый между двумя её подругами, и смотрит на нее с интенсивностью серийного убийцы. Я оглядываюсь на наш столик и вижу четыре пустые рюмки, аккуратно выстроившиеся на его стороне.

Кто бы сомневался.

— Договорились, — говорю я беззаботно. К черту, я не собираюсь встречаться с ним после сегодняшнего вечера. Он сядет на свой частный самолет и вернется в Вегас, а потом, может быть, появится на Пасху или еще когда там ещё. Надеюсь, к тому времени я уже буду далеко.

Еще одна афера. Всего одна... а потом я завяжу с этим, как и обещала.

Я заказываю два больших стакана воды, затем смотрю на Рафаэля из-под накладных ресниц.

— Какой твой любимый напиток?

— Виски, конечно, — весело отвечает он.

Я киваю барменше.

— Три рюмки самбуки, пожалуйста.

Моя щека покрывается румянцем от его мягкой усмешки. Это непринужденно и приятно слышать, и я вдруг понимаю, почему женщины так громко смеются рядом с ним.

— Итак, — я ставлю перед собой два стакана воды, а перед ним три порции Самбуки. — Спорим, я выпью эти два огромных стакана воды раньше, чем ты успеешь выпить эти три рюмки?

Рафаэль подносит ладонь к челюсти, его сузившийся взгляд оценивает мою воду и его рюмки.

— Ты никак не можешь этого сделать. В чем подвох?

— Все, что я прошу — это дать мне фору. Видишь сколько здесь воды?

В его глазах вспыхивает подозрение.

— Фора насколько?

— Ну, скажем, на один стакан?

Он обдумывает это несколько секунд, затем пожимает плечами.

— Кажется, справедливо. Правила?

— Только одно: не трогать стаканы друг друга — ну, знаешь, не опрокидывать их и не передвигать. Готов?

Внимательно наблюдая за мной, он кивает.

Я выпиваю свой первый стакан воды быстрыми, легкими глотками. Мне очень нравится эта игра по двум причинам. Первая, выпить столько воды — отличный способ избавиться от похмелья. Вторая — это такой простой трюк, и всё равно никто до сих пор не догадался, в чём подвох.

Данное мне преимущество избавляет меня от одного стакана воды, и как только Рафаэль начнет пить, я поставлю стакан вверх дном на одну из его рюмок. Он не сможет сдвинуть мой стакан, как того требует правило «не трогать», и я с удовольствием выпью второй стакан воды с самодовольной ухмылкой на губах и новыми шестизначными часами на запястье.

Вытерев рот ладонью, я отставляю пустой стакан и поворачиваюсь к Рафаэлю.

— Спасибо, что дал фору, — мило говорю я.

— В любое время.

— Готов?

Его глаза начинают сверкать. Уставившись на мою влажную нижнюю губу, он медленно кивает.

Но то, что он делает дальше, происходит гораздо быстрее. Это настолько быстро и умело, что моему мозгу, подпитываемому алкоголем, требуется некоторое время, чтобы уловить происходящее. Он сдвигает все три рюмки вместе, так что их общая окружность оказывается больше, чем окружность моего пустого стакана. Прежде чем я успеваю дотянуться до воды в последней попытке выиграть эту игру — что, конечно же, невозможно — сияет металл, раздается лязг и всплеск, а затем я смотрю на пистолет, погруженный в воду.

Его пистолет в моем стакане.

Мой пульс подскакивает к горлу, и я отшатываюсь назад. Пока я смотрю на оружие, ствол которого покачивается среди кубиков льда, а рукоятка покоится на ободке, к которому я собиралась прикоснуться губами, все вокруг меня меркнет.

Я дважды в своей жизни была так близка к оружию. Первый раз — когда им задирали подол моего платья в темном переулке, а второй — когда его прижимали к моему виску.

Шипение. З вук затвора.

Ты хоть представляешь, насколько тебе повезло, малышка? Быть такой везучей — это один шанс на миллион.

Веселые звуки оркестра стихают, а мое сердце стучит все громче. Его стук отдается во впадине моей груди под покровом оцепенения.

Я не могу пошевелиться, даже если бы попыталась.

Пистолет движется во сиянии стекла и искусственного цвета бара. Я восстанавливаю самообладание, чтобы проследить за тем, как Рафаэль вынимает оружие из стакана и вытирает его карманным платком. Его пиджак распахивается, и вот уже угроза исчезла, скрывшись за бархатной отделкой.

Он опирается предплечьем о барную стойку и переключает внимание на что-то на горизонте.

Когда он говорит, в его голосе звучит спокойствие, которое не очень то помогает утихомирить мой пульс.

— Видишь ли, Пенелопа, проблема удачи в том, что она имеет ужасную привычку исчезать, когда на нее полагаешься, — его запонка с игральными костями сверкает мне, когда он подносит первую рюмку ко рту. — Тебе стоит подумать о том, чтобы положиться на что-то более прочное, — он берет еще одну рюмку, и ставит ее с тяжёлым ударом. — Например, на интеллект или знания, — его взгляд опускается к моим губам. — Или, если у тебя нет ни того, ни другого, возможно, на твое красивое лицо, — он ставит последнюю рюмку на барную стойку и вытирает ухмылку тыльной стороной ладони, после чего пробирается вперед, пока не оказывается плечом к плечу со мной.

Я стараюсь не обращать внимания на то, что жар его руки обжигает меня сквозь шубу, и на то, что жгучий аромат лакрицы, исходящий от его дыхания, насмехается над моим проигрышем. Вместо этого я сосредоточился на стене за барной стойкой, стараясь контролировать свое дыхание.