Обряд копья

Глава 18

Лес расступился, и я увидел большое поле, на котором стояли разнообразные снаряды. Здесь было довольно много людей — почти все деревенские охотники. Когда мы вышли из леса — постепенно наступила тишина, охотники один за другим оборачивались на нас, прекращая делать то, чем занимались. Все взгляды устремились на меня.

Меня сковал такой ужас, какого ни в одном кошмаре не снилось. Даже в бою с чужаком мне не было страшно, а здесь я застыл, как статуя, даже вздохнуть не мог. Только сердце и билось в груди, норовя вырваться и спастись бегством.

— Лёгкого познания! — одновременно проорала сотня глоток.

На ногах устоял лишь чудом, слабость прокатилась по телу волной, забралась в каждый уголочек, будто проверяя на прочность. Потом шибанула в голову, крутанулась и исчезла. Я поднял руку в приветствии познающих, умело сплёл пальцы:

— Сильного зверя! — голос сорвался и дал знатного петуха.

И всё, все потеряли ко мне интерес тут же. Кроме Дирка, он с силой хлопнул меня по спине, так что я-таки грохнулся.

— Хаха, а ты не робкого десятка, я помню, как грохнулся в обморок от этого рёва, — Дирк как всегда был беззаботен. — А ты вон даже ответить смог внятно, хахах.

Упал в обморок? Он-то чего боялся? Тоже тайны хранит?

Я даже недоверчиво на него покосился.

— Чего? — Дирк аж смутился от моего взгляда, но тут же сам себе придумал ответ. — А, пытаешься понять, зачем я тебя сюда привёл? Дык это полигон для тренировки стихии. Вместе оно лучше, значит. Начни с простой разминки, но старайся заполнить пустую голову стихией. Ты же умеешь входить в состояние пустой головы?

— Ага, — я кивнул ватной головой.

— Тогда иди вон на ту площадку в центре и давай — это твоя основная задача, пока не сможешь заполнить голову стихией — дальше лучше не лезть, — Дирк в очередной раз хлопнул меня по спине, но уже не так сильно, чтобы не свалить на землю ещё раз.

Но прежде чем выполнять, я обернулся к Дирку и спросил его:

— А где Вира и Дрим?

— Что? Ахахаха! Вира и Дрим? — Дирк заржал так, что на поле снова воцарилась тишина, и только его хохот разносился вокруг. Отсмеялся он не сразу, но люди скоро перестали на него обращать внимание, Дирк часто ржал по поводу и без. — Не, конечно, может быть, но вообще Вира ещё неделю будет переваривать зелье, а старший братец не любит тренироваться здесь. Ему больше нравится в одиночестве, но он регулярно приходит, чтобы дать совет.

Я был и сам не рад своему вопросу, не понимая, что именно так развеселило этого хохотуна. А вот то, что мой плод женили без меня, я запомнил. Так здесь не принято было делать. Но потом до меня дошло, что пока я был без сознания, мама могла решить всё за меня.

Тяжело вздохнув, начал тренировку, пытаясь достичь состояния пустой головы. Но мысли так и лезли в голову, сбивая с ритма, разрушая вязь движений. События скакали, будто табун антилоп, я просто не успевал пережить одно, как на меня тут же сваливалось что-то другое. Безумно захотелось спокойствия и стабильности. Ещё недавно я мечтал обо всём этом, а теперь готов отдать руку за то, чтобы всё остановилось.

Нет горшочка? Хм, но ведь стихии во мне становится всё больше, я это чувствую. Без стихии я бы не смог выдержать тот забег. Я бы не смог победить чужака без стихии. Без неё мы бы не получили кровавый плод. Так где же мой горшочек? Неужели я действительно порченный, и с этим уже ничего не сделать? Или у меня просто особый путь познания? У кого спросить? Где взять хоть толику ответов на эти вопросы?

Я не знал.

Опять же мама борется со зверем, не станет ли это проблемой в будущем? Не стану ли я проблемой для мамы? А что, если моё познание затянется? Или вовсе остановится на середине, не в силах ничего сделать с горшочком? Что тогда будет с мамой? А что будет с ней, если это вскроется? Как поступят деревенские? Здесь почти у всех долг жизни перед мамой из-за её пряжи, но вспомнят ли они о том, что её рукоделие спасало их, когда узнают, что она нарушила закон?

Примерно на третьем цикле подряд, я справился с ворохом мыслей, отбросил прочь острые гвозди вопросов, впивавшиеся в голову один за другим. Пустота встретила меня своими мягкими объятиями. Где-то на глубине я всё видел и чувствовал, но при этом ни о чём не думал. Мне не хотелось что-то менять, не хотелось впускать стихию в голову.

Я крутил один цикл за другим, не закончил, даже когда стемнело. Так стало даже лучше. Ночь будто укрыла меня своим полотном. В пустоте моей головы засияли звёзды, потом выползла Младшая. Цикл, ещё цикл. Было чувство, что я больше не могу устать и даже наоборот, чем больше я тренировался сейчас — тем легче мне становилось, я даже ускорялся.

А утром в голову пришла стихия. Она заполнила голову мурашками изнутри, восторгом, чувством всемогущества. Миг, и я сбился. Рухнул в траву, на меня тут же навалилась усталость. Я был так близок! Но у меня не получилось! Это всё из-за моей порчи… Я был рад тому, что здесь сейчас никого нет. И одновременно с тем одиночество промораживало меня изнутри.

Я лежал на земле и не чувствовал холода, напротив, мне хотелось, чтобы ударили заморозки, чтобы хоть на миг они отвлекли меня от чувства одиночества и отчаянья, сковавших нутро. Но стоило только шелохнуться кусту вдалеке, как я тут же подорвался на ноги и начал новый цикл. Никто.

В этот раз достичь пустой головы было легко. Пустота смыла боль, страх, слабость. Но что-то неуловимо поменялось, внутри появился некий дискомфорт. Он рос и рос, пока я не понял, что дискомфорт вызывают движения. И тогда замер.

Но неподвижность давила на меня куда сильнее, чем просто дискомфортом, неподвижность стала подступать ко мне тревожными мыслями, постепенно заполняющими пустоту. Я снова начал цикл сначала, терпя дискомфорт. Мне стало очень странно от того, что я ни о чём не думаю, но при этом принимаю решения. А потом пришло озарение. Дискомфорт вызывает не само движение, а именно неправильные движения. Некоторые выходили легко, будто сами собой, другие наоборот с мнимым скрипом, который и давил на голову дискомфортом.

И я стал подстраиваться, слушая каждое своё движение, каждый жест. Я растянул цикл тренировки до бесконечности, повторяя одни и те же движения по сотне раз, слушая скрип, пытаясь понять: что именно его вызывает.

Некоторые движения никак не желали становиться гладкими, и я их убирал, но потом я заметил, что после убранного следующее — тоже не получается сделать гладким, а за ним может быть и третье такое. Так что я вернулся назад до первого пропущенного и стал повторять его, ища решение. И нашёл его! Очередное озарение прошлось мурашками по затылку. Такие движения просто нельзя заканчивать — они должны идти вместе со следующим и никак иначе.

И всё равно некоторое недовольство во мне никуда не делось, даже когда я смог выполнить все движения идеально. Я сел в позу медитации, интуитивно уменьшив пустоту в голове, чтобы подумать. Но вместо хороших идей, оттуда на меня полились дурные мысли. Пришлось снова опустошить голову и продолжить тренировку очередным циклом.

В первый раз я просто сделал все упражнения так, чтобы ни одно из них не скрипело, но к концу я всё ещё был недоволен собой. Ещё раз. И ещё, и ещё… Я выполнил десятки циклов, прежде чем нашёл причину недовольства. Нужно делать все упражнения в другом порядке.

Череда упражнений в моей голове слилась в один образ, который я плавно изменял, пытаясь достичь совершенства. Я мог присмотреться к каждому этапу, передвигать его силой воображения. Постепенно пустота засияла внутри меня тысячами форм. Каждая отличалась всего одним штрихом, а я постепенно отсекал те, которые не прошли проверку.

Перебирал и перебирал, не задумываясь о том, что каждая попытка — это почти час реального времени, в пустоте времени не было, как и усталости. Здесь были только я, моё недовольство тренировкой и сама тренировка. Остальное не имеет значения.

Вскоре в голове остался только один образ, который зиял чёрной дырой. Это было лучшее из всего, что я мог придумать. Но здесь всё ещё чего-то не хватало. Я крутил этот образ, повторяя его в реальности раз за разом. И чем больше, тем глубже была чернота в образе. Чего-то критически недоставало этой тренировке, и этот недостаток причинял физическую боль телу.

Для боли в пустой голове тоже не было места, но я знал, что она есть.

Меня выбило из пустоты резко, будто ударом. В голову стремительно полилась реальность. Тело было истощено, мышцы изодраны постоянной тренировкой, голод кружил хищным волком вокруг меня. И выше всего НЕДОВОЛЬСТВО. Я не смог. Я опять не смог.

— Он упал, — закричал кто-то.

Потом кто-то подошёл и стал открывать мне рот, а я не мог разжать зубы, всё тело свело от напряжения.

— Массируй ему желваки, — произнёс кто-то.

И меня стали массировать, причём не только желваки, а вообще всё тело, отчего зрение расцвело яркими вспышками боли. Кто-то воткнул между зубов нож и стал осторожно раздвигать сжатые челюсти, потом в горло полилось что-то жгучее, залилось в лёгкие, но у меня не было сил даже откашлять жгучую жидкость. Я и дышал-то с трудом.

— Сейчас я ему помогу, — услышал я голос Виры, и меня обдало мягкой прохладой, тут же расслабившей все мышцы.

Очнулся я в избе бабушки Нины. Я ещё даже не открыл глаза, когда почувствовал многообразие травяных запахов. Впрочем, глаза я открыть не мог, они будто покрылись колючей коркой и отказывались раскрываться из-за неё. А прочистить не мог, руки не слушались. Я закашлялся.

— Проснулся, познавальщик, — проворчала тут же Нина. — Лежи. Скоро опять уснёшь.

И я уснул. Потом опять проснулся. Потом снова уснул… это слилось в бесконечную череду пробуждений, которые я даже не особо мог отличить от сна. В меня постоянно вливали зелья, обтирали чем-то, массировали всего. И я всё время слышал рядом с собой мерный стук маминых спиц. Даже в самых диких снах я видел краем глаза маму, сидящую рядом и тревожно вяжущую что-то.

Я видел, как разгораются алые искры в её волосах, и молил сам себя очнуться как можно быстрее, чтобы мама не превратилась в зверя.