Был однажды такой театр (Повести)

Когда в ходившей ходуном толпе вдруг появилась Иза Лукач в сопровождении белого как мел мальчишки-подавальщика, Дюла был вынужден уцепиться за господина Шулека, чтобы не упасть. Иза почти вбежала в ресторан, ни на кого не глядя, схватила актера за руку и, к всеобщему изумлению, увела его к поджидавшему у входа извозчику.

В тот же вечер, в «Синем бочонке», трое родителей поведали Дюле, что Иза Лукач, узнав о приключениях в ресторане «Замковый сад», тотчас же написала помещику, что порывает с ним навсегда, и сломя голову понеслась на набережную Тисы. Дюла сидел и слушал, а белые теннисные туфли под столом нервно потирали друг дружку. Декораторы, не исключая и самого Хермуша, смаковали подробности давешнего скандала и радовались предстоящей свадьбе, полагая, что вся эта история пойдет театру на пользу. Дюла твердо усвоил одно: он тоже должен совершить что-нибудь необыкновенное, если хочет, чтобы девочка обратила на него внимание. Отныне он был влюблен в нее окончательно и бесповоротно.

Несколько дней спустя на Уйсегедском мосту судьба предоставила Дюле подходящий случай.

Дело было в жаркий послеобеденный час. После встречи с девочкой в белом Дюла перестал принимать участие в традиционных сиестах, хотя раньше очень любил это времяпрепровождение — ничего не могло быть приятнее, чем дремать, свернувшись калачиком, на плюшевой подушечке, позаимствованной в бутафорской. В последние тревожные дни он предпочитал бродить по городу — по бульварам, вокруг собора святого Роха, вдоль набережной Тисы. В тот день он решил перейти на другой берег.

Дюла никогда не любил читать, а бросив школу, и вовсе перестал этим заниматься. Его не привлекали ни толстые романы, ни короткие рассказики, из тех, что печатают в газетах. Чтение ему заменяла фантазия. Он выдумывал разнообразные истории, воображая себя их участником и расцвечивая самыми невероятными подробностями. Бродя в тот день среди только-только зазеленевших деревьев и поддавая ногой камешки, он мечтал о девочке в белом. Отыскав дерево с более или менее солидным стволом, он вытащил из кармана новенький перочинный ножик, доставшийся ему в обмен на четыре театральных билета, и аккуратно вырезал на дереве свои инициалы. К глубочайшему его сожалению, он не мог вырезать рядом монограмму своей возлюбленной, так как не знал ее имени. Пришлось удовольствоваться своей монограммой.

И вот, когда он возвращался с другого берега Тисы, случилось чудо. Дойдя примерно до середины моста, он увидел ту самую девочку. Она шла ему навстречу. Дюла подумал было, что ошибся, что все это — плод его воображения. Только услышав звук ее шагов, он осмелился поверить в реальность происходящего. Девочка тоже заметила его издалека — походка ее вдруг стала неуверенной. Она замедлила шаги и прижала к груди зонтик, точь-в-точь такой, как у взрослых барышень. Дюла был в своем обычном матросском костюме. Не хватало только фески, отданной портному в починку.

Мальчик был так потрясен совпадением, что едва не лишился чувств. Эта удивительная встреча, над водой, под безоблачным небом… нет, здесь не обошлось без вмешательства высших сил. Ошалевший Дюла рванулся девочке навстречу и едва не сбил ее с ног, но в последнюю минуту затормозил, вцепившись рукой в перила. Девочка перепугалась, а Дюла, очутившись в непосредственной близости от нее, так растерялся, что скорчил совершенно нелепую рожу.

— Ой! — пролепетал он, бессмысленно уставившись в нежное личико, осененное розовой тенью зонтика, но потом спохватился и отвесил девочке самый изысканный поклон, призвав на помощь весь свой театральный опыт: — Пардон.

Девочка совершенно растерялась от неожиданности. Ее тоже поразила эта случайная встреча. И, кроме того, смутила пестрота Дюлиного костюма. Дюла в свою очередь никак не мог оправиться от потрясения.

— В Уйсегед идете? — кое-как выговорил он наконец.

— Да, — девочка опустила ресницы.

— А я как раз оттуда. — Дюла попытался улыбнуться.

— Я к бабушке иду. — Девочка шевельнулась, словно прося дать ей дорогу.

— А сами вы не из Сегеда?

— Из Сегеда.

— Я потому спрашиваю, что вы не по-сегедски говорите.

— Меня мама отучила. А вот папа, тот по-сегедски говорит, совсем как крестьяне, — прошептала девочка.

— А я в Задунайском крае родился. И матушка оттуда родом… В Алфёльд мы позже переехали, я уже в школу ходил… Так и не смог привыкнуть…

— Вот как… — Девочка потихоньку обошла Дюлу и двинулась к Уйсегеду.

Дюла на мгновение растерялся, но тишина и одиночество придали ему храбрости, он догнал девочку и пристроился рядом.

— Я провожу вас на ту сторону.

Девочка ничего не ответила.

— Красивая у вас сестренка, — Дюла сделал еще одну отчаянную попытку завязать разговор.

— Откуда вы знаете?

— Я же видел ее тогда, на качелях. Хорошенькая, беленькая такая… А глаза — темно-карие.

— Как вы все запомнили…

— Ну а как же.

— Она хорошая девочка. Послушная. — Разговор постепенно сходил на нет.

— Я так и подумал. Это сразу видно, — медленно проговорил Дюла, лихорадочно соображая, что бы еще сказать, и чувствуя в голове ужасающую пустоту. Девочка разговора не поддержала, они брели по мосту в полном безмолвии. Тишина растягивалась, как паутина, опутывая их все больше и больше. Стук девочкиных каблучков звучал насмешкой, хорошо еще, что теннисные туфли бесшумны. Вниз по течению плыли длинные плоты. Дюла подумал, не поговорить ли о плотах. Но что о них скажешь? И кому какое дело до плотов? Молчание тяготило его, он уже подумывал, не отстать ли потихоньку от девочки и больше не видеть ее никогда. Но тут ему пришло в голову, что не худо бы представиться — вдруг да поможет делу.

— Меня зовут Дюла Торш, — он повернулся к девочке, — я работаю в театре.

— Вот как…

— А вас как зовут, нельзя ли узнать?

— Нельзя…

— Хотя бы имя…

— Аннушка, — неожиданно вырвалось у нее.

Дюла обомлел, словно ему вдруг взяли и подарили весь Сегед разом. Он никак не мог поверить, что она вот так, запросто, сказала ему свое прекрасное имя. Это неземное создание, эта фея с розовым зонтиком подарила ему свое имя. Значит, Аннушка.

— Вы в каком спектакле играете? — Вопрос вернул Дюлу из заоблачных далей на землю.

— Я?

— Вы.

— Пока ни в каком, — признался он.

— Почему?

— Потому что я…

— Вы, наверное, не актер? — девочка скривила губки.

До сих пор Дюла никогда и никому не лгал, за исключением отца. Но это было совсем другое дело. Отца он ненавидел, потому и лгал — из хитрости, из страха, из мести. И вот теперь он вдруг понял, что ему необходимо солгать, на этот раз по совершенно иной причине. В глазах девочки светилось любопытство. Дюла боялся встретиться с ней взглядом. Секунду-другую он собирался с духом и в конце концов выговорил:

— Почему не актер… Аннушка? Актер.

И тут же почувствовал себя так, словно запачкал ее прекрасное, чистое имя. Не успел произнести, как уже заляпал грязью. Дюле стало ужасно стыдно, но идти на попятный было поздно.

— Я актер, но в спектаклях пока не участвую. Я учусь.

— Вот как.

— Скоро мне дадут роль, и тогда вы увидите…

Мост остался позади. Девочка остановилась.

— Дальше не ходите, — голос ее прозвучал неожиданно сухо, по-взрослому, — дальше я с вами не пойду… — И поспешила вперед.

Дюла остановился, не смея ослушаться. Усевшись на траве у обочины, он принялся размышлять над собственной ложью. Почему, скажите на милость, он соврал? Почему не признался, что работает столяром? Разве можно было обманывать ту, которой он мысленно успел поведать всю свою жизнь, рассказать решительно обо всем, даже о пощечине, полученной на глазах друзей, и о красной женщине, удалившейся вместе с отцом?

С каждой минутой в нем крепло решение дождаться Аннушку и сказать ей все как есть. На этом он успокоился, сорвал длинную травинку и принялся жевать ее, повторяя про себя на разные лады имя Аннушка. Отныне оно принадлежало ему, он мог играть с ним, пробовать его на вкус. Потом он выплюнул травинку и вернулся к действительности. Перед глазами встало нежное личико, ставшее внезапно таким замкнутым и неприступным, в ушах прозвучали брошенные напоследок слова. Дюла растерялся, его охватила досада. Дурак он был, что послушался. Надо было ответить. Нечего давать себя в обиду. Самолюбие робко шевельнулось в нем и тут же сменилось приступом раскаяния. Он снова почувствовал, что недостоин этой девочки. Он должен быть счастлив уже оттого, что она была с ним так мила и… И там, на мосту, сказала ему свое имя. Дюла оглянулся. Теперь к тому самому месту приближался зеленщик со своей тележкой. Солнце светило вовсю. Дюла ясно видел щетинистое лицо над горкой овощей. Под мостом промелькнули три плота, мужики ловко орудовали шестами. До чего же глупыми и чужими были все эти люди на мосту и под мостом, ничего не знавшие о Дюлином счастье!

Не прошло и получаса, как Аннушкина фигурка показалась вновь. В правой руке по-прежнему был зонтик, в левой — маленькая корзинка. Дюла одним махом взлетел на насыпь и стал ждать, застенчиво, почти униженно глядя на Аннушку. Поравнявшись с ним, девочка остановилась.

— Вы еще здесь? — удивилась она.

— Да. Я подумал, провожу вас обратно через мост.

Девочка, не шевелясь, смотрела на него.

— На кого вы учитесь? На певца? — неожиданно поинтересовалась она.

Самое время было во всем сознаться. Подходящий момент. Ничего он не сказал — только смотрел на нее, не отрываясь.

— Или, может, на комика? — девочка окинула взглядом Дюлин костюм.

— Еще не знаю. — Дюла обиделся.

— И ваше имя будет стоять в афишах, как Золтана Короды или еще чье-нибудь?..

— Да, — Дюлу все несло и несло.

Солнце светило уже не так ярко. Над мостом порхнул легкий ветерок.

— Как, вы сказали, вас зовут? — спросила Аннушка.

— Дюла Торш. — Мальчик почувствовал себя глубоко разочарованным. Выходит, она даже имени его не запомнила.

— Красивое имя. Запоминается, — рассудила Аннушка, однако было видно, что она тут же снова его забыла. Потом она улыбнулась. Улыбка была легкая и воздушная, совсем как ее имя. Лучик, промелькнувший под розовой тенью зонтика. Как промелькнул, так и исчез. Девочка пошла вперед.

Дюла последовал за ней. «Такая уж она есть», — думал он и больше не сердился. Ее капризы даже чем-то нравились ему. В эту самую минуту он разгадал загадку Короды и понял, почему тот облекся в латы. Это открытие придало Дюле уверенности, за явным Аннушкиным безразличием вдруг померещилось нечто совсем иное. Давешнее холодное прощание он объяснил присущей ей стеснительностью.

Дюла шел бок о бок с девочкой и с надеждой заглядывал ей в лицо. Даже молчание его не смущало. Уверенность в том, что он завоевал Аннушкино сердце, крепла с каждым шагом.

Девочка остановилась.

— Дальше не ходите.

— Почему?

— Так. Не ходите, и все.

— Вы это серьезно?

— Серьезно.