Сказка ледяного ветра

Мальчишки на перроне вполголоса обсуждают какую-то девчонку, грубовато шутят, а Эдмунд молча слушает их излияния с плохо скрытой скукой. Он и сам не понимает, откуда у него, двенадцатилетнего мальчишки, такие знания в этой области? Откуда такая уверенность в том, как надо поступать? Он без смущения слушает эти разговоры и все яснее осознает, что знает слишком много того, что ему еще в общем неоткуда знать. А сердце его сжимает непонятная тоска, не свойственная его возрасту.

Он помнит, что её звали Несса. Золотистая, точно солнце, смешливая, воздушная и неуловимая, она очаровала его с первого взгляда. Филлип так смеялся над ним, когда он, двадцатипятилетний, краснеющий и запинающийся с робостью, достойной юноши лет пятнадцати, признавался отражению в лесном ручье, пытаясь подобрать нужные слова.

Он все же успел сказать их тогда, перед охотой, и он мечтал вернуться к ней вплоть до того момента, пока пушистая хвоя вдруг не сменилась душным нафталиновым мехом. И тогда мечта начала таять вместе с памятью. Не дотаяла.

Но ведь этого не было? Была темница! Был холод и ледяные слезы, была одиноко звучащая на протяжении многих лет свирель. Были сны-иллюзии и спасительный голос, поющий одну и ту же песню.

Или же было все вместе? Эдмунд не может разделить все эти события в сознании и уплывает в просыпающихся воспоминаниях — если это действительно они — все больше запутываясь в себе. Он жил одновременно тремя жизнями трех разных людей, и живет ими до сих пор.

Двенадцатилетний мальчик, забывший все, что не подобает знать ребенку: забывший Нессу и тяжесть серебряного венца, забывший лязг стали и теплые кровавые брызги, счастливый в своей детской безмятежности. Он не должен был вспоминать!

Но двадцатипятилетний мужчина внутри него помнил. Помнил и бился в тщетных попытках вырваться, он тосковал и терзался, томился в тесном детском теле, в котором его не должно было быть. Никогда. Он помнил все, он знал, где его место. Он проклинал белого оленя, волновался за свой народ и все чаще срывался на совсем недетскую горечь и злобу, заставляя людей вокруг сторониться его.

А еще был семнадцатилетний юноша, уже много лет томящийся в ледяной темнице. Он не принадлежал ни к одному из этих миров. Его глаза, привыкшие ко тьме, слезились от света, а тело леденело. Его наказанием была вечность, и только Белая Колдунья изредка приходила к нему во сне. Этот он мечтал о смерти и изнывал от бесконечных мучительных видений. Или же все-таки воспоминаний?

Эдмунд резко распахивает глаза и видит перед собой всю ту же кухню и Сказочника, который в тот же миг отрывает ладонь от его лба и отстраняется.

— Я вспомнил, — хрипло признается он. — Но я не понимаю, какая же из этих реальностей настоящая?

— Все, — коротко отзывается Сказочник. — Ни одна сказка не бывает лживой, и в этом ее проклятье и одновременно благословение.

— То есть… — Эдмунд вдруг начинает с ужасом осознавать сказанное, но верить все ещё не хочет. — То есть я…

— Ты — все они, — Сказочник больше не улыбается. — Тебе, Эдмунд, сейчас двадцать пять лет и вместе с тем еще не исполнилось тринадцати. Однако сейчас я вижу перед собой семнадцатилетнего юношу. Вот так.

— Разве можно осознать это и не сойти с ума? — горько спрашивает Эдмунд, рассеянно вглядываясь в переплетение собственных пальцев.

— Я смог однажды, — задумчиво отзывается Сказочник. — Но этот выбор ты должен сделать сам.

Эдмунд с силой стискивает пальцы, усилием воли заставляет себя успокоить невольную дрожь и внимательно вглядывается в фигуру своего спасителя.

Сказочник спокоен, бесстрастен и добр. И у Эдмунда создается впечатление, будто все тепло, вся искренность, присущие людям и этому человеку в частности, охлаждается о ледяной стержень, спрятанный где-то в душе, не позволяющий загореться чем-то и сгореть. Такой же, какой спрятан в душе и самого Эдмунда.

— Кто ты? — теперь Эдмунд чувствует себя в праве задать этот вопрос. — Ты волшебник и сказочник, но кто ты такой? Как твое имя?

Сказочник улыбается, неожиданно колко и горько одновременно.

— Я — мальчик, которому подарили вечность, — отвечает он легко и хлопает в ладоши.

Эдмунд дергается от неожиданности и выпучивает глаза, когда дверца кухонного шкафа вдруг приоткрывается и оттуда сама собой вываливается чашка. Прямо в подставленную руку Сказочника. А огонь в очаге тотчас вспыхивает ярче, и начищенный чайник начинает настойчиво посвистывать, подзывая к себе.

— Надеюсь, ты не имеешь ничего против чая, Эдмунд, — говоря это, Сказочник уже разливает по чашкам горячую воду, и Эдмунду ничего не остается кроме как согласно кивнуть.

Над чашкой, до краев заполненной янтарной жидкостью, поднимается парок, перемешанный с травяным ароматом. Тоже сказочным.

Сказочник на мгновение запускает руку под плащ, извлекает оттуда старинные, уже немало повидавшие часы на цепочке и протягивает их Эдмунду на раскрытой ладони. Те раскрываются с негромким сухим щелчком, и Эдмунд видит помутневший от времени циферблат. Фигурные стрелки деловито снуют по кругу, отсчитывая секунды. Но что-то странное виднеется под стеклом: кусочек зеркала пульсирует, сверкая то одним, то другим боком, словно им пускают солнечных зайчиков. Но рука Сказочника неподвижна.

— Что это? — спрашивает Эдмунд, и в памяти его что-то мелькает, что-то давно забытое и неуловимое.

— Давным давно, жил да был тролль, злющий-презлющий; то был сам дьявол. Однажды, будучи в прекрасном расположении духа, он создал зеркало, в котором отражалась бы вся красота мира, — тихо начинает Сказочник, не отрывая взгляда от сверкающего осколка внутри часов. — Но отражаться она могла лишь в искаженном, безобразном виде. Его ученики пришли в восторг от такой выдумки. Не было такой страны, такого человека, которого не отразили бы они в этом зеркале. Вдоволь натешившись на земле, решили они напоследок посмеяться над самим Творцом, но на полпути зеркало вырвалось из их рук и разбилось, разлетелось на тысячи осколков...

— Я читал эту сказку… — недоумевающе хмурится Эдмунд.

— И вот один из осколков попал в глаз мальчику по имени…

— ...Кай, — договаривает Эдмунд и озадаченно замолкает под строгим взглядом Сказочника.

— В тот же миг для мальчика исчезла вся красота из земного мира. Не осталось ничего, что радовало бы взгляд. Самые трогательные вещи больше не касались глаз, не доходили до сердца. Только снег.

— Снег?

— Снег, — Сказочник рассеянно обводит пальцем циферблат. — Только снег сохранял свою красоту, когда медленно опадал и укрывал безобразную землю безликим покрывалом, скрывая ее уродство. Прекрасная женщина явилась из снежной вьюги, и ради её красоты мальчику не жаль было покинуть опротивевший ему дом и ставших чужими родных.

Эдмунд завороженно смотрит на Сказочника и слушает сказку, словно написанную про него самого. Неужто тот осколок проклятого зеркала был не единственным?

— Мальчика вернули домой и вернули ему истинное зрение, но горячих слез сестры не хватило, чтоб отогреть его сердце, — продолжает Сказочник. — Мальчик не мог забыть ту пронзительную печальную красоту, что не поддалась даже дьяволу.

С этим Эдмунд может поспорить. Не печальную, нет. Безжалостную, пронзительную, завораживающую своей жестокостью.

— Мальчик разрывался на части, словно жил сразу несколько жизней, — на этих словах Сказочник поднимает голову и впервые за весь разговор внимательно смотрит Эдмунду в глаза. — Мой первый учитель знал, как с этим справиться. Он извлек осколок из моего сердца во всех версиях сказки и позволил мальчику спокойно жить дальше долго и счастливо. Не смог он этого сделать лишь в одной единственной сказке, частью которой был он сам. И тогда он предложил мне единственный выход — стать его учеником и покинуть свою сказку.

Внутри всё сжимается в безотчетном страхе, Эдмунд не готов услышать то, что последует дальше.

“Мой... — ласково шепчет Белая Колдунья. — Вот ты и вырос, мой милый Эдмунд! Не покидай меня… не покидай! Ты же любишь меня?”

Любит. Безумной, не поддающейся пониманию любовью к той завораживающей красоте, что пришла из вьюги и закружила его жизнь в сводящем с ума вихре.

— Я предлагаю тебе то же самое, — говорит Сказочник… Кай. — Я говорил, что ещё не спас тебя, а теперь могу спасти.

— Почему? Зачем тебе это нужно? — выдавливает Эдмунд.

Белая Колдунья обнимает его за плечи и кладет подбородок на плечо, касаясь губами мочки уха. Реальность опять двоится, и Эдмунд боится потерять сознание.

Сказочник смотрит на него с пониманием, словно тоже видит колдунью, хоть она — всего лишь плод воображения Эдмунда.

— Её влекут лишь отмеченные дьяволом, — Сказочник не поясняет, кто. — Лишь они способны полюбить её, последовать за ней и не замерзнуть. Это её проклятье. Пролетают века, меняются и переписываются сказки, а она остается неизменной, лишь ожесточается все сильней.

Эдмунд не хочет быть игрушкой в руках Белой Колдуньи. Ни ему, ни ей это не принесет счастья. Ему становится жаль её. Он чувствует её руки на своей груди, она прижимает ладонь к его сердцу, которое бьется и стучит тяжелее чем обычно. Слишком гулко, слишком медленно для человеческого.

— Что мне нужно сделать? — сглотнув, спрашивает он.

— Выбрать вечность, — Сказочник выпрямляется и складывает руки на груди, смеривает Эдмунда испытующим взглядом. — И стать моим… — он делает паузу, словно подбирая подходящее слово.

— Кем?

— Учеником, последователем. Другом… если захочешь, — на мгновение лицо Сказочника оживает, и Эдмунд успевает заметить что-то вроде тени неуверенности, на секунду промелькнувшей и тут же скрывшейся. — Или соперником.

— Разве сказочники могут соперничать? — удивляется Эдмунд. — За что?

— Любую сказку можно рассказать по-разному, — спокойно отвечает Кай. — Мой первый наставник был строг, он не позволял мне отходить от правил, второй же частенько бывал рассеян, забывал сказать про героя самые важные слова вроде "жил да был", но вместе с тем был добр к своим сказкам и любил толковать все по-своему. От него я узнал, как опасно смешивать добро и зло, черное и белое.

— Почему?

— Сказочник должен быть бесстрастен и холоден, — голос Кая становится строже.— Мы не имеем права вмешиваться в чужие сказки. Мой первый наставник нарушил это правило, когда спас мою сестру из лап лесных разбойников и полюбил её всем сердцем, став частью нашей сказки. Именно поэтому он не смог спасти меня от осколка дьявольского зеркала. Я совершил ту же ошибку, когда взялся за твою сказку. Прости меня, Эдмунд Певенси.

Эдмунд растерянно кивает, сам не понимая, что хочет этим сказать. Нервный смешок вырывается из него вместе с нелепым вопросом:

— Неужто и в мою сестру влюбился сказочник?

Хотя… если судить по тени непонятного чувства, виднеющегося в глазах Кая, вопрос не такой уж и нелепый.

— Нет. Однако сейчас это уже неважно, — отвечает тот, переводя взгляд обратно на часы, некоторое время рассеянно вертит их в руке, после кладет на край стола и в отрешенной задумчивости произносит. — Это моя борьба и моя страсть, мой вечный путь. Однако время пришло, моя королева! Я вырос. Да, как ни печально тебе это признавать...