Месть Фарката Бона

Метель

— Ты очумел, Барат! — Мерейю скатился с остывающего трупа. — Как мы теперь в башню попадем?

— Да нам и тут добра хватит: глянь, какие диаманты у твоей потаскушки в ушах! Да на них не токмо что дом с мельницей купить можно, но еще на лошадок и коляску нуланскую с бахромой для выезда… — Крепыш Манью, улыбаясь, отбросил окровавленное полено и потер замерзшие руки. — Ух и заживем! А еще пуговички эти с душегреи сейчас срежу — вот и корчма; а то, если удачно нужному человечку пристроить, и свой торговый дом!

— Ну ты идио-о-от! — Растрепанный Хедике так и сидел в снегу. — Что наделал, недоносок! Я же тебе сказал — ждать! Там у девки в дому добра небось немерено… Что эти смарагды, я такой чудо-камушек у неумытой дурочки видел — весь Квитарст наш был бы, если с умом к делу подойти! Да где ж у тебя ум… Напрасно я с тобой связался! Собирай тут всё, да снегом ее засыпь. А то — смотрит. — И расстроенный злодей поднял свой бархатный берет, валяющийся подле, раздраженно отряхнул от снега вышитую золотой канителью розетку. — Потом догонишь, придурок, напортачил — сам с телом разберись! Я — на постоялый двор, там увидимся.

— Ага. Я быстро. Щас, всё тут будет в порядочке! — заискивающе, но довольно отозвался Манью, и, не дожидаясь пока стихнет скрип шагов Хедике, стал поспешно обрывать изумрудные пуговицы с богато отделанной жакетки покойницы; заодно обшарив ее карманы, забрал четыре грошика и серебряный гулон (1), аккуратно расстегнул мудреный замочек, снял с тонкой холодной шейки узорную цепочку — может, сгодится, вдруг дорогая!

Делал он всё это с удовольствием и споро, даже насвистывая какую-то мелодийку, и, совсем не обидевшись на слова своего красивого товарища, говорил сам себе:

— Ну да, идиот я — поспешил. Вот только почему тебе вечно достаются удовольствия, а мне — только подтирать, да закапывать… всякое-неприятное. С телом разберись! — хмыкнул купец плотоядно. — Ты сам-то с ним во как разобрался — все юбчонки разорваны. — И, как зверь втягивая широкими ноздрями особо острый на морозном воздухе смрад крови и семени, он уставился на оголенные белые бедра убитой.

— Ляжки — прям мрамор! — оценил Барат. — А кукуля-то рыжая (2) — странно… Эй! — прервал себя душегуб, когда, кряхтя, перевернул холодеющее тело девушки. — А куда ж вторая сережка-то делась? Вот горе-то какое! — Он запустил красную от мороза пятерню в снег и пошарил там.

Но напрасно! Да и темнеть снова стало — белоскань играла в небе над Восхоллом, замутив луну поволокой тумана — видно, приближалась пурга…

* * *

Что-то завыло в ветвях, ухнули вниз снежные шапки с елок, зашуршала, завиваясь юлой поземка — будто жесткая щетка сметала колючий песок с порога хаты. Отовсюду поползли языки холода. Воздух заискрил морозной пылью. Барат дернулся бежать:

— Ну и погодка! — Он было оглянулся на их с Мерейю непохороненный грех, прищурился на ветру. — Да само занесет! Вон как повалило! — Закашлялся, глотнув студеного ветра. — Моренница с ней, шлюхой девка была… Вот, и никто не виноват!

* * *

Никто… Никто больше не видел коренастого торгового гостя из солнечного баронства Квитарст. Его темноволосый товарищ впустую прождал того все три ночи, пока свирепствовала бешеная метель, да так и уехал восвояси с убытками, не распродав товар, как только дороги в долине Ронхи открылись… Добрые люди пожалели оставшегося без компаньона красавчика, но в Уктенский лес на поиски никто не сунулся: раз пурга взяла — то так, значит, Астарлингам угодно!

(1) — денежная единица, приблизительно равная таллеру

(2) — волосяной покров на женском самом сокровенном (диалект.)