Мещанка

* * *

Кончался последний месяц квартала, и Павел Васильевич несколько раз на дню спрашивал плановиков и экономистов, когда будет готов отчет. И, видно, не только его, а и плановиков, и экономистов, и многих других волновало это. Было уже восемь часов вечера, а оба отдела еще работали, хотя он не просил людей об этом.

В кабинет зашел Воронов.

— Ну как, не подсчитали еще?

— Сейчас должны принести, — ответил Павел Васильевич. — Садись, посиди.

И хотя оба знали, что план выполнен неплохо, но не терпелось узнать, в какой цифре всё выразится.

Павел Васильевич надеялся, что уже в этом квартале удастся и пополнить фонд завода, или, как его еще называют, директорский фонд, и часть денег выделить на премирование людей, чтобы эта победа стала настоящим общим праздником. Воронова волновало еще и другое. Он заботился о директоре. В райкоме было несколько жалоб на него. Нашлись люди, которые винили директора в избиении кадров, в нетерпимости к критике, в излишней строгости, в неправильных удержаниях из зарплаты ИТР и рабочих. Назревал неприятный разбор этих дел. И Воронов знал, что среди некоторых членов райкома есть мнение, что надо одернуть Павла Васильевича. Он просил решить этот вопрос в партийном порядке, поскольку позиция парткома одинакова со взглядами директора. Так было и сделано. Ему, секретарю парткома, указали, что он недосмотрел и не подсказал Павлу Васильевичу. Однако обвинения были отклонены. Не было фактов противозаконных или неправильных действий. И вот теперь ожидался результат. Как же в цифрах выразится то, над чем они работали? Как покажет жизнь правильность их действий? Надо, чтобы коллектив завода поверил в новое, а на всяких нытиков смотреть нечего. Кто ошибался — поймут сами, а кто не хочет понять — что же поделаешь.

Наконец отчет принесли.

— Да. Сто десять процентов. Всего три слова. Споры, неприятности, раздумья, поиски — все тут… — улыбнулся Павел Васильевич.

— Недоволен? — спросил Воронов.

— Многое еще не сделано, Николай Иванович. Словом, надо работать и работать. Я вот и подумал сейчас, с каким трудом нам дается каждая победа! Сколько сил на всё надо. Пройдет лет этак пять, и мы сами, может, удивимся теперешним нашим волнениям и тревогам. Завод будет давать в несколько раз больше машин, и мы тогда, наверное, подумаем: и чего было не работать? Много ли и делали, половину теперешнего. И забудется всё, сотрется временем.

— А мы с тобой постареем и вспомним при случае, что и поругивались, и спорили, — улыбнувшись, добавил Воронов. — Но мне кажется, что умный человек поймет нас даже через сто лет, а дурак и вообще мало чего понимает. Так что опасения напрасны.

— Ты меня не понял. Или я не сказал, что хотел. Я хотел сказать, что и то что мы поругиваемся, спорим, не спим иногда ночей — все это движет дело наше с такой силой, с такой скоростью, что мы уже на своем веку удивляемся сами и еще удивимся не раз тому, что сделали. А вроде поглядишь — и все кажется: плоховато, мало делаем. Ну что, скажем, за работа еще у нас?

— А-а, — усмехнулся Воронов, — вот ты о чем. На этот счет есть пословица: «под лежачий камень и вода не канет». Ну, а до работы мы жадные. Месяц закончили хорошо. Главное — двинуть дело вперед. Еще не двинули в полную силу, но уже столкнули с места. Теперь пойдет.