Журавлиные клики

Но принесенное было ценно и тем, что с каждой добытинкой связывалась какая-нибудь маленькая, то веселая, а то и не совсем веселая историйка. Дед Аркадий, к примеру, наотрез отказывался от продажи меда, знай твердил — внучонку, мол, приберег, но стоило Раисе достать пригоршню новеньких олимпийских рублевиков и поводить ими перед крупным носом деда, как ноздри его вожделенно затрепетали, и он в спешном порядке закандыбал за душистым золотом. Нумизмат он, что ли, этот дед Аркадий?

Вот уж истинно, чем старей, тем смешней. Народную умелицу и трудолюбку восьмидесятилетнюю ткаху Пелагею Ивановну Раиса обнаружила на печке, за трубой. Старушка сидела там в полутьме, позабыв о кроснах и половиках, прижимая к боку белую, с красным коком курицу. От чешуйчатой, как у ящера, куриной лапы тянулась веревочка, концом намотанная на бабкин кулак. Кура суматошно кудахтала, хлопала крыльями, вырываясь, и царапала острыми коготками «Пелагеины руки. «От хоря хохлатую берегу, — объяснила ткаха с печи. — Последняя осталась. Пять штук за весну сожрал, ненасыта…»

— Надо помочь бабусе, — сказала Раиса Костику. — Ведь ты с ружьем приехал, вот и застрели хоря.

— А что — и застрелю, — пообещал Костик. — Завтра же капут ему устрою…

Вечером, в сиянии молодого месяца, несуразный, как привидение, вступил на бивачную территорию мелиоратор Кузьмишкин. Темный силуэт его делало жутким нечто конусообразное, зыбкое, болтавшееся за его спиной, и узкий длинный предмет, пересекавший фигуру посередине. Крадучись, Петр нес мережу — браконьерскую снасть и лодочное весло. Капроновая мотня мережи волочилась сзади по земле, сбивая с травы вечернюю росу и оставляя туманную полосу среди мерцавшей под месяцем влаги.

Посвечивая фонариком, они спустились с крутого берега к озеру, где в редких камышах, накрепко притороченная к железному шкворню, негромко пошумливала, виляя долгим телом, постукивая днищем по волне, рыбацкая лодка. Петр отомкнул ее, бросил цепь с замком в корму, они погрузили снасть, сами сели и поплыли по лунной дорожке к другому берегу, к устью речки. Там нерестилась рыба. Набилось ее в речку, видать, очень густо — при первом же погружении мережа наполнилась живой благодатной тяжестью столь щедро, что Петр едва-едва поднял мотню над водой. Костик ловко подхватил ее и бултыхнул в лодку. Попалась в основном плотва — увесистая, пузатая, распираемая икрой. «Ведра три, — прикинул в уме Костик. — Высушу — славная закусь будет под пиво». И, азартно хохотнув, потирая руки, приказал Петру бросать мережу второй раз. Но тут раздался вдруг стрекот мотора, из-за ближайшего острова выскочил тупорылый катерок с фонарем на носу и ринулся прямо к ним.

— Егерь! — испуганно зашептал Петр. — Гаси свет. Рыбу за борт! — И стал суматошно хватать плотву, швырять ее куда попадя.

— Ты что, спятил? — осадил его Костик, брезгливо стирая со щеки брызнувшую в лицо икру. — Я твоего егеря в гробу видел…

Однако егерь вовсе не походил на покойника. Будто влитый в корму, в форменной фуражке с высокой тульей, тяжелом армейском плаще с капюшоном, он подкатил к ним, словно сила сама, как власть сама, и, сделав крутой вираж, намертво закольцевав плоскодонку, резко заглушил мотор. И напрасно Петр отворачивался, прятал лицо от фонаря, высоко поднятого егерем.

— Ты, Кузьмишкин?

— Ну я…

— А это кто с тобой?

— Ты меня светом не слепи! — вломился в амбицию Костик, заметив, что егерь лишь по первому впечатлению грозен, а приглядеться — мужик как мужик. — Ты меня знаешь, чтобы светом слепить? Может, я министр той же рыбной промышленности. Из Москвы на отдых прибыл.

Егерь, будто глух был, заглянул в лодку.

— Давно поймали?

— Только что, Леонидыч, — с подобострастной поспешностью ответствовал Кузьмишкин. — Живая еще.

— Ну коли живая, пускай живет себе на здоровье… Ясна мысль? Давай ее назад в воду.

— Это как назад? — закричал Костик. — Умный какой нашелся. Ты сначала налови ее, а потом распоряжайся!

— На штраф нарываетесь, товарищ, — насупился в фонарном свете Леонидыч. — Могу устроить…

— Нет, ты глянь только, Петро, — Костик судорожно поворотился к мелиоратору, ища поддержки. — Дожили, называется, выходит, и рыбы нельзя половить. Это-то мне, местному, тутошнему, приехавшему на пару дней к родной мамане. Трудяге от комля, строителю заслуженному, бульдозеристу… Издевается он надо мной, что ли, твой Леонидыч?.. Ну нет, формалист несчастный, не с тем связался, я тебе покажу, как слепить рабочего человека!..

— Я, промежду прочим, не только под штраф могу подвести, — сказал Леонидыч. — Могу и под суд вас упечь, товарищ заслуженный строитель.

— За что? — картинно взрыднул Костик и картинно рванул на груди рубашку.

— За это самое, — незаконную ловлю запрещенной снастью в неположенное время.

Костик застегнул рубашку, ощупал пуговицы — все ли целы?

— Ну хорошо, — сказал спокойно. — Зря прикидываешься глупым, вижу, умный ты. А раз так, давай логически рассуждать, по-современному. В этом озере мужики испокон веку рыбу ловили, и от этого ее отнюдь не убывало. Тебе бы, законнику, пошире на данное явление посмотреть, с горки из-под руки… Кто губит рыбу? Я? Или этот вот температурящий мелиоратор Петр? Цивилизация ее губит. Разумеешь, что значит такое слово — ци-ви-ли-за-ция! А точнее — вредные отходы промпредприятий — раз, минудобрения и ядохимикаты — два, свинофермы и сырзаводы — три, проникающая радиация — четыре…

— Что, что? — хмыкнул егерь, явно заинтересованный.

— Проникающая, говорю… А потом плюсуй к этому следующие факторы…

Долго объяснял Костик, почему гибнет рыба, и допек-таки егеря. Засмеялся тот, махнул рукой:

— Езжайте!

— Понял, стало быть. Молодец! — похвалил его Костик.

— Езжайте уж, прощаю попервости…

Спиной почуя недоброе, Костик обернулся как раз в тот момент, когда Петр опускал за борт последнюю рыбешку.

И с мережей чуть не расстались. Объявив ее конфискованной, Леонидыч ухватился за мотню и начал перетаскивать мокрое сетево к себе в катер. Тут уж пришлось заплакать, запричитать Кузьмишкину, назвать подлинного владельца снасти — бычара Николашу, который уж, наверное, спустит на него самого свирепого быка, если он, Кузьмишкин, не вернет мережу.

— Миловать так миловать, — сказал на это великодушный Леонидыч и перекинул мережу обратно в их плоскодонку.

Под конвоем катера, брунжавшего позади на малых оборотах, они вернулись к месту, откуда пускались в плавание. Пожелав им никогда больше не выступать в некрасивой роли врагов природы, егерь умчался в ночь. Плюнув ему вслед, Костик взялся было поворачивать лодку вновь в открытые воды, но тут случился бунт на борту: Кузьмишкин сказал, что прощальные слова Леонидыча были правильные, глубоко проникли в его сознание и никуда он больше не поедет. Костик не на шутку взъярился, хотел возвратиться к речке один, но мелиоратор молча вырвал у него из рук весло, подхватил на плечо мережу и решительно полез вверх, держа курс к дому.

Костик очень переживал эту неудачную рыбалку, спал опять плохо, и когда смежал веки, тут же чудились ему кружка пива с шапкой пены поверху и горка сушеной плотвы с раздутыми от икры брюшками. А тут еще рыжий кот — тот самый. Черт его знает, чего он привязался к Костику. Днем ходил по пятам, явился не запылился и ночью. Правда, в палатку прорваться не сумел, но до самого рассвета бродил около, мяукал низким голосом, бренчал посудой, оставленной на столике.

Разобиженный нечутким отношением егеря, злясь на прилипалу кота, Костик, несмотря на палаточный комфорт, бессонно ворочался во тьме и давил на лбу комаров, которые все-таки просачивались поодиночке в какие-то там щели плотно задраенного шатра. Пробовал он и радио слушать, вставив в ухо наушничек индивидуального пользования, но даже современная техника, целиком и полностью поставленная на службу трудящемуся человеку, в эту ночь не утешила Костика.

А утром — новая неприятность. Они сидели за столом, поедая поочередно кушанья, которые таскала им из избы маманя, как, откуда ни возьмись, из воздуха будто, возник перед ними милиционер в звании лейтенанта — бесспорно, симпатичный юноша с черными усиками, румянцем во всю щеку и серыми выразительными глазами. Раиса улыбнулась ему. Он небрежно ткнул двумя пальцами в висок, приветствуя бивачников, и, косясь на ноги Жанны, завтракавшей налегке, в одном купальнике, осведомился:

— Надолго расположились?

— Во-первых, надо сказать «здравствуйте», — строго заметил Костик и громко хрустнул плечом — как выстрелил. — Во-вторых, надолго ль иль нет — наше личное дело.

— Парковая заповедная зона, никаких машин, никаких палаток.

— Ты меня не учи, молод еще меня учить, — вскипел Костик. — Я к родной мамане в гости приехал.

— Прошу не тыкать, — румяные щеки лейтенанта стали бледнеть. — Вы к тому же еще и безобразничаете, — мысом сапога он поддел березовую ветку с уже увядшими, скукоженными листками. — Кто вам позволил рубить дерево?

— Послушай, парень, — вдруг осенило Костика. — Да ведь ты сын Ваньки Капленкова… Скажи, что вру…

— Нет, не врете…

— Вот видишь, как две капли воды с батькой. Даже усики отрастил… А кидаешься на меня, словно лютый зверь… Мы же с твоим батькой сызмальства без портков по деревне вместе бегали, дружками, можно сказать, были…

— Не врите, — хмуро сказал Капленков. — Не были вы дружками. Пеший конному не товарищ…

— Это как понимать?

— А так. Вы, Константин Афанасьевич, еще в юности тю-тю из деревни, не гляделись вам сельские картины, холодно, голодно было… А мой отец всю жизнь тут, все этой земле отдал.

— Ты не думай, я в прошлый раз на могилку к нему ходил, гладиолус отнес…

— Это ваше право… — Капленков снова поднес к виску два пальца. — Даю три часа сроку для ликвидации незаконно устроенного становища.

«Этот посерьезней Леонидыча будет», — подумал Костик, испытывая непривычное чувство растерянности.

— Милый юноша, — нежно заворковала Раиса. — Нельзя же так категорично. Может, разделите с нами скромную трапезу? И не смотрите на это молоко, у нас найдется и кое-что покрепче.

— Не употребляю, — сказал Капленков жестко и рывком надвинул на глаза козырек фуражки, чтобы не видеть голых коленок студентки Жанны. — Три часа. Не выполните — пеняйте на себя… — И круто повернулся, показав узкую спину и худую шею с завитушками светлых волос.

— Я на тебя в городе жаловаться буду, — зачастил Костик в спину скороговоркой: милиционер, с ходу взяв крупный шаг, быстро удалялся, а сказать надо было ему многое. — У меня генерал эмвэдэшный знакомый. Я ему доложу, как ты честь отдаешь, двумя пальцами… Ты что, советский милиционер, слуга народа, иль полицай заокеанский?.. Думаешь, ты царь и бог? Не на таких нарвался. И на тебя, фраера, управу найдем. Мы тоже законы знаем!..

— Ах, перестань, папка! — прервала его Жанна и зашлась в тягучем зевке. — Скучища в этой твоей деревне. Говорила, не надо ехать.

— Собственно, ничто нас здесь больше не удерживает, — раздумчиво сказала Раиса, поглядывая на пузатую сумку.

За пятнадцать минут до истечения срока, назначенного лейтенантом Капленковым, семейство было полностью готово к отбытию. Все уже сидели в машине: Костик, конечно, за рулем, рядом Жанна в том же голубом купальнике и черных очках на носу, сзади — Раиса, обнимавшая кошель, который занял чуть ли не все сиденье. Приспустив боковое стекло, Костик давал последние наставления мамане: сказано ей было, бестолковой, точно, сколько и какого сорта сажать картошки, сколько сеять огурцов и лука, сколько и каких грибов насолить. Было указание и насчет поросенка — усиленно кормить до сентября, когда намечалось широко и торжественно отметить славный юбилей — сороковую годовщину со дня рождения Раисы.