Лесной колодец

3

Тимофей Филимонов не слышал мычания коров, не ведал о смятении на ферме — он спал сном праведника. Среди ночи очнулся, был порыв пойти провожать Тольку, но сообразил, что желание это запоздалое, и снова уснул. Утром его сердито разбудила жена.

— Вставай! А то и утреннюю дойку проваландаешься. Перед людьми стыдоба.

Тимофей долго скоблил пятерней в затылке, припоминая вчерашний день и свои провинности. «Ничего, должно быть, бабы управились и без меня, — успокоил он себя. — Что поделаешь, если сошел с ограничителя?» Завтракать не стал, с наслаждением опрокинул кружку жгучей колодезной воды и направился вслед за женой. Сердце его екнуло, когда издалека заметил около фермы директорский «газик», «Чего это он здесь с утра пораньше? Не зря принесло…»

Директору совхоза Дубровину в тот же вечер стало известно о случившемся в Заречье, сразу приехать он не смог, а утром первым делом появился на ферме с твердой решимостью положить конец Тимофеевым вольностям. Тот и раньше позволял себе подобные выходки, доярки выручали его, но до такой безответственности не доходило. Старший дояр называется! В свое время Дубровин хотел поставить на эту должность Анну Филимонову — Тимофей спесиво воспротивился, мол, я мужик и хозяин в семье и работать в подчинении у жены нипочем не буду. Потрафил ему — и зря.

Невысокий, но осанистый, по-спортивному собранный Дубровин неподвижно, как часовой, стоял в проеме ворот. Часто подносил к губам папиросу — нервничал. Он был достаточно молод — около сорока — и совхозом руководил недавно, поэтому не утратил еще надежду на успех своего хозяйствования. Возмущенный безалаберностью Филимонова он настроился весьма категорически.

Приблизившись, Тимофей заметил суровость в пасмурном взгляде серых директорских глаз, как-то неловко подержался за козырек своей потертой кепки:

— Здорово, Михаил Павлович!

Тот вместо приветствия ошарашил:

— Куда идешь?

— Как куда? На работу, — постарался изобразить наивность Филимонов.

— Нечего тебе делать на ферме, я отстраняю тебя от работы. Сегодня же будет приказ об увольнении.

Вначале такое заявление сбило Тимофея с толку, он поморгал воспаленными глазами, будто бы пыль в них попала.

— Значит, в полную отставку? Народу, что ли, лишку стало? Смотри, как бы не пришлось…

— Не придется, — перебил Дубровин. — Моя забота — кого поставить на ферму.

— Та-ак… Хорошо, уйду, только учти, если меня не допускаешь, то ни жене, ни Кольке не позволю выходить на работу — Филимоновы объявляют забастовку! Без нас совхоз не обойдется, — пригрозил напоследок.

До этого прятал глаза под кепкой, а тут осмелел, видя, что терять больше нечего, толкнул большим пальцем козырек кверху, бойко бросил под ноги окурок и с усердием повертел каблуком, точно в нем, окурке, был весь корень зла. Направляясь обратно в деревню, продолжал громко возмущаться, чтобы слышал директор:

— Коли не угоден, напрашиваться не стану — бери сам подойницу в руки! А то встал, как воевода, на пороге, раскомандовался. Я работу завсегда найду, да и прокормить есть кому на крайний случай, так что не шибко испугаешь…

Несколько дней Филимонов предавался безделью. Часто видели его на центральной совхозной усадьбе — околачивался со стариками возле магазина, как досрочный пенсионер. Контора находилась напротив, через улицу, и он специально толкался на видном месте, думая, что тем досаждает директору. Конечно, пора было подыскивать работу (и жена стала донимать), например, мог бы устроиться на лесопункт, но Филимонов помышлял свести счеты с Дубровиным и наконец нашел способ: пойти к председателю соседнего колхоза «Ударник» Кузьме Петровичу Окладникову и попросить у него прибежища.

Разговор состоялся в правлении, в просторном председательском кабинете. Окладников принял приветливо, даже с улыбкой, вероятно, догадываясь о причине Тимофеева появления.

— Здорово, здорово! Садись да сказывай, с какой заботой пришел.

— Ты, Кузьма Петрович, наверно, слыхал про мою нынешнюю безработицу? Нелады получились с Дубровиным.

— Из-за чего?

— Из-за этого дела, — неохотно пояснил Филимонов, шаркнув себя пальцами по выбритому подбородку. — С кем не бывает? Лошадь о четырех ногах и то спотыкается. Ну, а коли с фермы сократили, так у меня ведь тоже есть характер. Вот и надумал я совсем податься из совхоза — пускай Дубровин спохватится. Так как, возьмешь?

Окладников, мужик обстоятельный, ровный, не спешил с ответом, попыхивал дымом, как заводская труба; длинный, янтарно просвечивающий мундштук казался хрупким в его толстых, негнущихся пальцах. Голова у него абсолютно гладкая, лицо лоснящееся, щеки аж нависают на воротничок рубашки. Век руководит колхозом, как будто врос в председательское кресло. Прищурившись, Окладников смотрел в окно на гусей, комками снега лежавших у пруда, словно позабыл о своем посетителе, а на самом деле рассуждал со своей выгодой, примерно так: «Взять в колхоз Тимофея — не велико приобретение, но если перетянуть сюда, в Артемово, всех Филимоновых — другой коленкор. Сам Тимофей, жена, сноха и, главное, Николай — механизатор. Еще сын из армии должен вернуться, да младший скоро десятилетку окончит. Целая бригада получится! Ведь сколько мороки из-за нехватки людей». При этом он взял авторучку и стал что-то черкать на листке, имея в виду свою арифметику и вспоминая, как зимой ему пришлось пойти на эксперимент: принять на работу проезжих цыган. Думал приучить к оседлости, но они, прокормив колхозным сеном своих лошадей, скрылись, как только подул ветер-весняк. «Филимоновы — народ здешний, коренной. Нельзя упускать такой случай», — подытожил Окладников и с достоинством молвил, как будто у него отбоя не было от желающих вступить в колхоз:

— Приму, если всей семьей.

— Я так и намерен, — обрадовался Тимофей, не ведавший, что его желание совпадает с председательским. — Вот только с жильем выйдет затруднение: семья, сам знаешь, не мала. Николай не заартачился бы, у него жена в декретном…

— В том-то и суть, дорогой мой. Давай так договоримся, согласится Николай переехать в Артемово — сразу трактор ему даю и жилье гарантирую. Как раз через неделю или две будет готов двухквартирный дом: половины вам хватит на первое время. Не мешкая, пока тепло, можете перевезти сюда и свою избу.

— Ну, спасибо тебе, Кузьма Петрович. Это хорошо ты все обрисовал. Спасибо, — с чувством повторил Филимонов. — Николая уговорю, да и какой резон ему отказываться?

— Это верно, все равно ваше Заречье попадет, так сказать, под колесо истории. Значит, трудовые книжки и заявления — мне на стол, а остальное сделаю, как сказал. — Окладников громко шлепнул ладонью по какому-то журналу и для убедительности добавил: — Можешь хоть сейчас посмотреть квартиру, только мужикам пока — ни гугу. Дом-то как раз по вашей дороге, крайний слева.

Вышел Тимофей на улицу — аж кружение в голове почувствовал, ослеп от солнца, не веря до конца, что все так ловко устроилось в его пользу. «Вот как дело оборачивается! Нешто Николай подведет? Лопоухим надо быть, если отказаться».

Ни на минуту не задержался, купил, что было наказано, и прямым ходом смотреть квартиру. Снаружи-то он не раз видел этот дом, что говорить — красота! Стены белые, бревно к бревну, крыша шиферная.

Плотники стучали в одной половине, Филимонов заглянул в другую, где никого не было. Приятно обдало смолевой прохладой. Три комнаты, две круглые печки-голландки; на кухне предусмотрен газ, потому что железная трубка приделана к стене. Площадь вполне достаточная, не меньше, чем в обычной избе. Одно удовольствие — пожить в свежих сосновых стенах, нечего и задумываться…

С улицы Филимонов еще раз победно окинул взглядом новый дом и все село и ходко зашагал полевой дорогой.