С добрым утром, Марина

2

Павел Николаевич появился в конторе в том же темно-синем костюме, в каком ездил прошлый раз на районное совещание. По давней привычке он поздоровался в большой комнате общим кивком, лишь тучному, глуховатому бухгалтеру в знак особого к нему уважения крепко пожал руку.

Люся не сразу решилась зайти в председательский кабинет. Она все ждала, что Павел Николаевич сам обратится к ней по какому-нибудь вопросу, но тот был занят с людьми. Наконец, улучив минуту, приняв строго официальный вид, она скрылась за дверью. Надо было, как обычно, сообщить ему о накопившихся делах, так как в последние дни сделать это не удавалось.

Председатель стоял у окна и курил, мрачноватый и озабоченный. Люся сразу догадалась, что разговоры в кабинете были не из приятных. К тому же, наверно, и сегодня ему надо куда-то в дорогу, раз с утра пришел в праздничном костюме. Она не знала, с чего начать, но молчание не могло затягиваться.

— Ругали нас вчера на районном совещании? — спросила она первое, что пришло на ум.

— Досталось многим, чего уж там! — сказал он, обернувшись.

На его лице не оставалось и следа вчерашнего выражения вины, когда он сообщил неприятную для нее новость; должно быть, сегодняшние, куда более важные заботы оттеснили все остальное на задний план. У отца и сына были васильковые глаза, только у первого — какие-то линялые, мутноватые, у второго — ясные, чистые, зовущие.

Люся настороженно молчала.

Павел Николаевич был как будто доволен тем, что разговор зашел о вчерашней поездке в район, а не о чем-то другом. Люся делала вид, что рабочий день у нее начался обычным исполнением обязанностей. А все остальное уже не имело особого значения; через то она перешагнула, как через порог. Павел Николаевич в упор посмотрел на нее и тут же потупился. В голове вдруг мелькнула неожиданная дерзкая мысль: хорошо бы девушке сейчас увлечься кем-нибудь, только вот жаль — парней в Гремякине маловато, а достойного Люси и вовсе не найти…

— Понимаешь ли, Людмила, свет ты наш ясный, большие изменения в деревенской жизни произошли, — поспешил опять заговорить он, чтобы не поддаваться раздумью. — Как было прежде? Вы, молодые, не знаете, а мы помним. Спешные вызовы к руководству, приказы, окрики, нагоняи… До Гремякина я два партвзыскания схватил. Не досеял десять гектаров кукурузы — меня бац по башке, задержал сдачу мяса — бац второй раз. Теперь, конечно, распутали председателя, да обрывки веревки все же остались на ногах. К примеру, вчерашняя поездка в район. На целый день растянули говорильню, все заостряли момент. А чего заострять? Хозяйственный план есть? Есть. Он для нас закон. С уборкой урожая управимся? Управимся. Не первый год по-новому работаем. Ну и с богом, дорогие товарищи! Цыплят по осени считают, а сейчас не отнимай попусту время. Доверяй больше колхозному руководству да не мешай проявлять инициативу. А то вчера… По-моему, делового разговора было всего на полчаса… Вот это и есть остатки веревки на ногах. Сегодня тоже надо терять день — еду в область утрясать строительные дела. Вернусь, наверно, вечером. А завтра утречком придется собрать бригадиров, доложу им о своих поездках в район и область. Раз наверху беспокоятся по поводу подготовки к уборке, то и у нас должно аукнуться. Так сказать, цепная реакция.

Люсе Веревкиной нравилось, когда вот так по-деловому, доверительно председатель делился с нею своими хлопотами и задумками. Значит, он верил в нее, ценил; это было приятно, окрыляло ее. Она уточнила, на какой час созвать назавтра в контору бригадиров, — сейчас ей особенно хотелось делать все так, чтобы Павел Николаевич был доволен и считал ее по-прежнему своей надежной помощницей. И пусть не подумает, что она раньше старалась только ради Юрия…

Помолчав, она сказала:

— А к нам киномеханика прислали! С вами хочет встретиться. Ну, а Жукова в эти дни мы и не видели. В район ездил, в область. Теперь собирается перебраться в Марфино. Опять клуб останется без присмотра. Вот уж не везет нам с культработниками!

Павел Николаевич никогда сразу не давал Люсе исчерпывающих ответов; он выслушивал ее и, как говорится, наматывал себе на ус. Вот и сейчас, ничего не сказав, он уселся за стол и несколько минут молча просматривал и подписывал бумаги, которые она положила перед ним.

Девушка заметила, как упоминание о Жукове заставило председателя нахмуриться, голубизна его глаз потемнела. Завклубом всюду жаловался на гремякинцев, что те не создают ему необходимых условий. Павлу Николаевичу в конце концов это надоело; как-то вызвал он к себе Жукова и заявил, что тот может катиться на все четыре стороны. Парень затаил злобу, отправил по инстанциям жалобы, но потом и в самом деле решил распроститься с Гремякином…

— Скатертью ему дорога! — наконец произнес председатель, возвращая Люсе часть бумаг. — Конечно, ситуация у нас осложнилась. Но ничего, выдержим. Не завклубом был, а черт те что!

Она была полностью согласна с такой характеристикой Жукова.

Павел Николаевич покосился на нее и спросил:

— К тебе он тоже приставал, этот донжуанистый недотепа?

— Ко мне? — изумилась Люся и покраснела.

Глаза его теперь уставились на девушку напряженно, колюче, взгляд будто требовал: «Давай, давай! Не таись, чего уж там. Стоит ли бояться свистунов?» Она взяла себя в руки, ответила с достоинством:

— Пристают мухи к меду, а я не мед. И вообще… Не надо обо мне так думать, Павел Николаевич. Это обидно.

— Правильно! — подхватил председатель и даже повеселел.

Внезапно ему подумалось о том, как хорошо прижилась бы эта рассудительная, выдержанная девушка в его доме, освоилась бы в семье. Пожалуй, лучшей невестки не найти. И до чего же дурень сын, раз не смог ее оценить, отвернулся, предпочел другую.

Люся хотела было уйти. Он, проникаясь к девушке добрым отцовским чувством, задержал ее в дверях:

— Это я к тому, Людмила, что ты — душа не слепая, а зрячая. Будь, к примеру, я молодым, иную бы и не искал. А некоторые по недоумию проглядели тебя. Мозги у Юрия не туда повернулись. Только ты плюнь на этих некоторых. Не каждый тебя достоин. Ты вот чего… Старайся жизнь свою не мельчить. И чтоб к тебе меньше грязи прилипало. Ой, как это важно, свет ты наш ясный! Дорога тебе предстоит длинная, и кто знает, что поджидает тебя на ней, кто повстречается в пути…

Похоже, председатель утешал ее, говорил то, что хотел сказать вчера, да не смог. Может, вот эти самые слова он произносил и там, в Новгороде, своему сыну, возвращения которого ожидал с таким нетерпением, а тот оставался глух к отцовским советам? Люся выслушала Павла Николаевича до конца, потом молча, с крепко сжатыми губами вышла из кабинета.

А он еще долго смотрел на закрывшуюся дверь и размышлял о том, какая понятливая, толковая подросла в Гремякине молодежь, ничего не страшится, старается сама во всем разобраться, все доступно ей, хоть, правда, и хлопот доставляет отцам немало, делая по-своему…

Вот тот же Юрий. Если сказать честно, сын оказался на голову ниже Люси, менее требователен к себе и другим, иначе бы не связался с той, большеротой, медноволосой куклой. Верно говорят: любовь слепа в выборе. Но какая? Маленькая, куцая, неприхотливая. А большая, устремленная ищет себе по плечу. Такая-то крылья дает человеку, делает его красивым. Там, в Новгороде, в гостях у сына, Павел Николаевич все приглядывался к девушке, ради которой была забыта Люся. Приглядывался и думал: «Ей-богу, кукла! В универмаге такие продаются». Ему было обидно за сына, не оправдавшего родительских надежд. Работала кукла на почте, ничего другого не знала и знать не хотела. Жила она в славном русском городе, как в глухом лесу. Как-то вечером гуляли они втроем в старинном кремле, залитом предзакатным солнцем; ему, гостю из далекого Гремякина, все было интересно, все приковывало его взгляд, но она, эта модно одетая кукла, не смогла ничего толком сказать о знаменитом Софийском соборе, а памятник в честь тысячелетия России назвала большим колоколом. Да и дома она ничем не увлекалась, ни к чему душа ее не тянулась — умела лишь вязать разноцветные береты, которые продавала знакомым. Неужели сын прельстился только ее пухлыми губами да замысловато модной прической? Молодость, неосмотрительная, мало знающая молодость!..

Павел Николаевич поморщился. В душе он надеялся, что сын, возвратясь из армии, поработает в колхозе, наберется опыта, подучится, станет бригадиром, а со временем, быть может, выдвинется и в председатели. Не боги горшки обжигают, всякое случается. Отец и сын — колхозные вожаки, так сказать, председательская династия. Чем это плохо, почему не достойно уважения?

Думать о сыне больше не хотелось, и он обрадовался, когда к конторе подкатил «Москвич». Большую комнату, где размещалась бухгалтерия, он покинул не сразу, минуту-другую послушал, как Люся звонила по телефону в дальнюю бригаду. Голос у нее был ровный, спокойный; однако председатель не увидел на ее щеках привычных милых ямочек. Значит, в эти дни она совсем-совсем повзрослела, кончилась пора беззаботного розового девичества…

После телефонного разговора Люся Веревкина вспомнила, что в кабинете председателя, сбитая с толку, не досказала всего, что собиралась ему сообщить. Вслед за Павлом Николаевичем она вышла из конторы на улицу.

— Между прочим, киномеханика уже определили на постой, — проговорила она, как бы гордясь этим фактом. — К тетке Лопатиной, к кому же еще. Вроде девушка серьезная.

— Девушка? — протянул председатель и внезапно вспылил: — А на кой нам девушки?!. Мы тут не хороводы водим, а пашем, косим, коров доим, свиней откармливаем. Жуков не смог прижиться, а то какая-то… И о чем там только думает наше начальство?

Люся помедлила, негромко добавила:

— Вы ж ее еще не видели, а говорите такое…

— У нас своих, гремякинских девушек хватает. Одному богу известно, как их жизнь определится. Сплошные хлопоты и для родителей и для колхоза…

В его словах почудился какой-то скрытый намек; они были уже возле машины, стоявшей у обочины дороги. Люся опять сказала:

— Из детдома она, сирота.

Теперь Павел Николаевич насторожился, прикидывая в уме, что же сталось с родителями приехавшей в Гремякино девушки: погибли ли они во время войны или умерли в мирные годы, и сколько может быть ей лет. А Люся послюнявила пальцы, испачканные чернилами, принялась оттирать их платочком.

— Я вот еще о чем хочу сказать. Пора нам за культуру взяться. Живем скучно, мало радости видим. Работаем да работаем. Ну, еще строимся, дома новые возводим, мебель приобретаем, наряды. Вот и все. А духовные запросы? На месте ж топчемся. Потому и молодежь покидает деревни, а иные не возвращаются из армии… Радость для людей надо тоже создавать, как создаем богатство в хозяйстве. Культуру в колхозах могут поднять только специалисты, интеллигенция, хорошие кадры. Об этом и в газетах пишут. Так что нужно повнимательней отнестись к Звонцовой, раз она приехала к нам. Приживется в Гремякине — это ж будет замечательно!..

Люся сделала паузу. Прежде она как-то не задумывалась, скучно или весело в Гремякине, жила своей надеждой, ожиданием скорых перемен, а вчера дома ей вдруг показалось все неинтересным, утомительным, некуда было пойти, чтобы избавиться от тягостного настроения, Она хотела еще добавить, что теперь с таким положением никак нельзя мириться ни председателю колхоза, ни всем гремякинцам, но Павел Николаевич, выслушав ее, усмехнулся: