Деревня на перепутье
- Автор: Йонас Авижюс
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1966
Читать книгу "Деревня на перепутье"
V
А здесь, на длинной доске, положенной на чурки у стены, напротив прилавка, сидели Андрюс Вилимас и Раудоникис с Гаудутисом Помидором. Поодаль в одиночестве потягивал водку Винце Страздас, сорокалетний колченожка со скрюченной правой стопой. На днях он вернулся из лагеря; его выпустили до срока, так как был дисциплинирован и работал, аж из шкуры вылезал. Хоть срок и отбыл, но виновника своей беды забыть не мог и так озлобился против Мартинаса, так возненавидел весь род Вилимасов, что теперь дергался от одного звука голоса Андрюса. Поодаль, забравшись в темный угол, сидели Шилейка с Вингелой. Оба как следует налакались самогону Лапинаса и теперь, перешептываясь да косясь на компанию Помидора, потягивали пиво и поглядывали на каждого вошедшего, едва открывалась дверь, — не смекнет ли кто, не выставит ли стаканчик чего-нибудь покрепче…
Виле давно хотела закрывать магазин: рабочее время истекло, да и правила торговли запрещали продавать на разлив. Но водка уже сделала свое, и мужики только смеялись над ее пылом, звали выпить, а какие-то смельчаки сами лазили за прилавок, кроили хлеб, тащили из бочки селедку… А с улицы валили все новые посетители. Приходили женщины за крупой, керосином, селедкой, а многие и водку брали ради воскресного вечера. Толкались парни, накупая конфет, иной и девушку сюда приводил, потчевал винцом и сам пил, добавляя и глоточек водки для смелости — впереди-то танцы, надо, чтоб в жилах огонь горел…
Солнце уже закатилось, и на прилавке засветили лампу. В табачном чаду человек еле видел человека, а сидящие у стены на доске коптили без передышки, пьянея не столь от водки, сколь от дыма и едкого духа, которым несло от грязного пола, изгаженного объедками, облитого спиртным, усеянного окурками и прочим мусором, который заносили входящие и, будто грязное белье в бане, оставляли выходящие.
Вошел Кляме Истребок. Был он весел, потому что по дороге из гаража заглянул к Лапинасу и долбанул на пять рублей самогону. Желтоватые с прищуром глаза пылали, длинное худое лицо добродушно улыбалось, румянилась горбинка носа. Кляме протиснулся к прилавку, потребовал поллитровку и лишь тогда подошел к компании Помидора.
Вингела подтолкнул Виктораса. Оба перемигнулись и пододвинулись поближе, попросив Винце Страздаса пересесть в угол.
— Толейкис угостил? — спросил Помидор, освободив место для Истребка. — Ну как? Богатого зятя получили?
— Ядрена палка! — Кляме втиснулся меж Помидором и Раудоникисом. — Видали, корова какая? Вымя по земле волочится. Два борова, откормная свинья чуть ли не в две сажени длиной. Полный кузов гусей, а кур-то, кур — всю эту лавку до потолка можно забить, — рассказывал Истребок в упоении: обожал все вдесятеро преувеличивать и привирал на каждом шагу. И не со зла, не из желания кого-нибудь унизить или оклеветать, а просто так; как многие не могут спать без снов, так Кляме не мог разговаривать без вранья. — Придется еще раз ехать, ядрена палка. Разве на двух грузовиках столько добра перевезешь? Что там на двух — на пяти-шести не увезти, сколько там всего осталось в Павешвиле! А зерно, мясо я уж и не считаю… — Кляме проглотил слюнки, закачался всем телом от простодушного удивления и обвел мужиков добрым, бесхитростным взглядом… — А баба у него! Душа человек! Накрыла полный стол всякой жратвой, ведро водки выставила, а на прощание сунула в карман сотенную да еще набросилась, чтоб завтра пришел за второй.
— Врешь, собачья шкура! — презрительно сказал Андрюс Вилимас.
— Ей-богу! — Кляме выгреб из кармана пачку трешек — сдачу с пол-литра — и перекрестился ею, хоть из всей его речи только и было правды, что Толейкис за перевозку дал полсотни.
— Легко ему деньгами швыряться, когда будет получать по полторы тысячи в месяц. Тридцатитысячник… — отозвался Шилейка, отчеканивая каждый слог, и, крякнув, плюнул себе под ноги. — Я бы на месте правительства эти деньги за трудодни раз… — И вдруг замолчал на полуслове: в дверях стоял Мартинас.
Винце Страздас отставил недопитый стакан и демонстративно заковылял из магазина.
Мужики зашевелились, радостно загомонили, наперебой приветствуя Вилимаса, а Вингела немедля бросился навстречу, схватил под руку и поволок к своим.
— Председатель… родимый… — говорил он, чуть ли не со слезами усаживая его. — Мы тут червяка морим. Но душит, проклятый, и все. Помоги нам, ягодка сладкая. Коллективно скорее его укокошим.
— Пустите. За сигаретами зашел, — не очень сопротивлялся Мартинас. — Не пить…
Пять рук сразу полезли в карманы, но Вингела и тут всех опередил, первый подсунул пачку. Зато Помидор раньше всех чиркнул спичкой, и Андрюс Вилимас тем временем налил полный стакан водки. Раудоникис, который в пьяном виде становился щедрым, напрочь забывая, что в кармане у него ни копейки, взревел, Чтоб продавщица принесла банку трески.
Зазвенели стаканы, мужики выпили, встряхнули головами, а когда бутылка Истребка опустела, Вингела приказал принести другую.
— «Столичной», ягодка сладкая, — подмигнул он Виле. — Хватит сивуху лакать! Побудем в этот вечер капиталистами…
— Нет больше капиталистов, — пробубнил Раудоникис.
— Вши — наш капитал, брат, — будто обухом ударил Гаудутис Помидор.
— Как так нет? — сверкнул зубами Вингела. — Слыхал, что Кляме про Толейкиса расписывал?
— За эти полторы тыщи он с нас живьем шкуру сдерет, — вставил Шилейка. — Знаю я таких господ. Я бы на месте властей им ни рубля не давал. Если ты партийный человек, сознательный, вот и работай за трудодни. Как Мартинас, — витийствовал Шилейка на манер Лапинаса. — Ну, еще сотни четыре доплати… Раз уж колхоз, то колхоз. Земля общая, пот общий, заработок общий, вот и поделимся, как братья, а со стороны — ни гроша! Раз уж крестьяне, то и будем крестьянами, нечего в господа лезть.
— Ничего не попишешь, ягодка сладкая, такова человеческая природа — каждый хватает кусок пожирнее. Отец из-за куска хлеба революцию поднимал, кровь проливал, а сыну недостаточно просто покушать. Сыну уже плати две-три тысячи в месяц, «ЗИЛ» давай, прислугу, няню, одень его жену в шелка да в котики. А трех тысяч не заплатишь — «ура!» кричать не будет.
— Да что они — с обоих концов жрут?! — закричал Шилейка.
Вингела глубоко вздохнул.
— Не знаю. Спроси. — Он криво усмехнулся, и его лицо снова обрело безмятежное, сладкое выражение, будто кто-то сердце медом смазал. — Кончай, председатель, допивай. — Он мягко потянул Мартинаса за рукав. Глядел ласково, извиняюще улыбался.
— Мартинас! Скажи как родственнику — неужто тебе не хватало этой доплаты? — спросил Шилейка.
— Мне-то никто полторы тысячи не платил. — Мартинас мрачно нахмурился, провел ладонью по лицу — оно горело как в огне — и допил водку. Голова хмелела, приятное тепло разливалось по телу. Брала тоска. Доплата… Тысячи… Зачем они об этом? Какое кому дело до чужих денег! Пошел бы председателем в другой отстающий колхоз, и ему бы дали полторы тысячи.
— Я не ради денег председательствовал!.. — Мартинас подозрительно обежал взглядом всю компанию, впился глазами в Шилейку и вдруг раскис, разомлел от дружеского сочувствия, искреннего понимания, которым светились лица приятелей. — Я хотел, чтоб люди по-людски жили. Я им душу распахнул, а они мне зад выставили…
— Кто и выставил, не один уж жалеет, брат.
— Юренасу надо спасибо сказать, ягодка сладкая. И Григасу. Ты уж не сердись, что я так про нашего секретаря… Да чего тут оправдываться, сам лучше знаешь! Кто все время был недоволен, кто ныл, критиковал правление на собраниях? Григас. Кто на отчетном Толейкиса в председатели предложил? Опять же Григас. Нет у нас, литовцев, солидарности, вот где собака зарыта, ягодка сладкая!
— Так они ведь заранее, брат, сговорились.
— О чем спор? Ясно как день, — вставил свое Раудоникис и швырнул в широкую глотку горсть вареных бобов, которые он вечно таскал в карманах, потому что привык к ним, как иной к жевательному табаку.
— А откуда этот сговор, ягодка сладкая? Григас подбил Юренаса, а тут еще новая кампания, политический поворот, так сказать, в деревне… И всучили нам Толейкиса. Но позвольте спросить, хотел его кто-нибудь? Нашлись несколько дураков, подняли руки — мы-то знаем, что добровольцы всегда найдутся, — а большинство ведь было против. Ну, скажите, разве не так было?
— Половина… половина пошла против меня… — пробормотал Мартинас. — А что подбили, это факт…
— Пускай будет половина! Но кто эта половина? Облапошенные дурни и личные враги.
— От зависти, из мести, Мартинас, — подхватил Шилейка.
— Вот-вот! — продолжал Вингела. — На людей угодить — себя уморить. Возьмем хотя бы эту бригаду черномазых… — Спохватившись, он прикусил язык, но Кляме Истребок, которого не занимали такие разговоры, уже протолкался к прилавку и там, помаленьку потягивая водку, нес что-то смешное Виле, потому что продавщица хохотала, аж приседая. — Те-то вечно недовольны. Сами не знают, чего хотят. Их хоть озолоти — все равно глотку не заткнешь. Такова природа человеческая, ягодка сладкая, ничего не попишешь.
— О чем спор! — Раудоникис подтолкнул Помидора, чтоб тот взял новую бутылку. — Мы-то Толейкиса не выбирали. И не признаем…
— Юренас поставил, Юренас и сгубил Мартинаса, — колюче усмехнулся Андрюс Вилимас, облизав свою заячью губу. — А собачий лай до неба не доходит. Налей, Помидор.
— Ясное дело, Юренас тут за дирижера. — Вингела протянул стакан Мартинасу. — Постарался, лучше не надо. Толейкис-то поначалу большинства голосов не собрал? Не собрал. Так и надо было занести в протокол, ягодка сладкая. А что Юренас? Снова вскочил на трибуну, как какой-нибудь французский депутат, молол языком, агитировал, расхваливал Толейкиса. Мало ему было этого, еще своих апостолов выпустил — инструктора райкома Навикаса, потом Григаса, да вдобавок вылез как черт из табакерки Григасов сын Тадас. А когда уж стал драть глотку Гайгалас, другие крикуны подхватили. Накинулись, очернили одного, вот второй и вышел белее ангела.
— К черту политику, — оборвал его Андрюс Вилимас. — Выпьем лучше, братец.
— Чтоб им всем сквозь землю… Мартинас! Пли!
— О чем спор! За…
— …Мартинаса, брат!
Вилимас вытер локтем рот. Потянулся было понюхать хлеба, который подсунул Вингела, но тут у него зарябило в глазах, и он едва не свалился с доски.
— Дурак я был, — рассуждал он, пьянея не столько от водки, сколько от счастья: он наконец поверил, что правда на его стороне. — Хотел за других на кресте умереть, а меня без креста распяли. Надо было сто граммов за трудодень давать, как Барюнас давал. Выстроил бы себе домик в Вешвиле и мог бы над всеми смеяться.
— Литовская честность не позволяла, ягодка сладкая!
— Юренас… — разинул было рот Помидор.
— Юренас — не бог! — в ярости прервал Мартинас. — Сегодня секретарь райкома, завтра могут погнать канавы копать. Не вечен. А партия была и будет!
— За партию, ягодка сладкая!
Тост оборвало хлопанье двери: в магазин ввалился Клямас Гайгалас; за ним ковылял Винце Страздас. Бригадир зло глянул на сидящих у стены и двинулся прямо к прилавку. Он уже успел малость протрезветь и был весел, богат и независим, потому что колченожка одолжил ему сотенную.