Миграции

5

НА БОРТУ «САГАНИ», СЕВЕРНАЯ АТЛАНТИКА. СЕЗОН МИГРАЦИЙ

Мое тело обступили другие тела, они давят, локтями расчищают себе место. Видеть хотят все: на экране ноутбука — три красные точки.

Они движутся к югу.

— То есть мы пойдем за ними? — уточняет Мал. Я киваю.

Самуэль вглядывается в мое лицо и хохочет, хлопая меня по спине:

— Молодчина, девонька.

— А эти трекеры — они надежные? — скептически осведомляется Лея.

— Это геолокаторы, — говорю я. — Они измеряют уровень освещенности, а потом программа преобразует данные для вычисления широты и долготы и определения положения.

— Фигня какая-то.

Поскольку о трекерах я и сама больше ничего не знаю, мне приходится с ней согласиться.

— Башку убери с дороги, — говорит Бэзил, отпихивая Дэша в сторону, чтобы разглядеть получше.

Мы все вместе следим за точками. Поначалу меня тут терпеть не могли, но теперь, глядя на движение точек по экрану, команда кипит энтузиазмом. Птицы все еще дальше нашего к северу, они только покинули Гренландию, однако скоро нас нагонят — они ловко используют попутные ветра, чтобы передвигаться быстрее. Через некоторое время точки слегка расходятся, потом опять сливаются, а потом вдруг направляются в разные стороны.

— Ну, отлично. И что нам теперь делать? — интересуется Мал.

Я отношу ноутбук на мостик. Я тут еще не бывала, лишь наблюдала издалека и гадала, какие здесь принимаются решения. Эннис в одиночестве сидит у штурвала, устремив взгляд туда, где сливаются небо и море. Потолок на мостике выше, чем в других помещениях на борту, за исключением разве что «вороньего гнезда» — и в первый миг меня завораживает вид расстилающегося перед нами мира. Восход окрасил небо и море в тревожно-алый цвет.

— В первый раз вижу восход такого цвета, — бормочу я.

— Штормить будет, — говорит Эннис. А потом, не глядя на меня: — Чем могу помочь, Фрэнни Линч? — И в тоне, и в позе его скованность. Что-то заставляет его относиться ко мне с недоверием, неодобрением — он меня даже несколько невзлюбил. Почему — не знаю, но чувствую.

— Крачки покинули Гренландию. — Я ставлю ноутбук на большой круглый стол в середине мостика. Эннис подходит ближе, мы смотрим на точки. — Видишь, как они расходятся? — Два трекера направляются к востоку, другой, одинокий, отклонился к западу.

— Необычное дело? — интересуется он.

— Обычное. Так бывает. Они, как правило, летят одним из двух маршрутов. Либо поодиночке, либо небольшими группами, некоторые направляются к востоку, вдоль африканского берега. Другие — к западу, вдоль побережья Америки. А прямо — никогда. Выписывают такие дуги.

— А зачем удлинять себе путь?

— Они летят там, где есть ветра и пища, — как вот ты придерживаешься течений.

— Скопления рыб, про которые ты говорила.

— Именно.

— А ты можешь предсказать, куда они на сей раз направятся?

— У меня есть старые карты, где помечены их прежние маршруты, но данные устарели. Тогда еще была рыба. Теперь океан почти опустел и все иначе.

— Что ты мне предлагаешь делать, Фрэнни?

— Мне кажется, нам нужно последовать за двумя вдоль африканского берега. Больше шансов.

Он долго думает, глядя на экран.

Пульс слегка ускоряется, когда, проследив за его взглядом, я понимаю, куда птицы полетят первым делом. В Ирландию — или совсем рядом.

Эннис качает головой:

— Пойдем за теми, что летят к западу. Те моря я знаю лучше.

— Риск больше, — предупреждаю я. — Вполовину меньше шансов, что они найдут рыбу.

— Я не собираюсь на авось мотаться за красными точками через всю Атлантику.

Чем напоминать ему, что в этом весь смысл нашей затеи, я прикусываю язык:

— Ты тут главный.

— Оставь мне это.

Я открываю рот, чтобы ему возразить, сказать, что компьютер постоянно будет при мне, а потом соображаю, как это глупо. Он не сможет следовать за птицей, которую не видит. Взглянув на точки в последний раз, я оставляю ноутбук и направляюсь к дверям.

— Вот что, — задерживает он меня. — Трекеры у меня есть, а ты-то мне зачем?

Я поворачиваюсь, встречаюсь с ним взглядом. Он смотрит на меня впервые с тех пор, как мы ушли из Гренландии. В глазах вызов, рвущийся на поверхность. Я вижу: он хочет высадить меня обратно на берег, и во мне вскипает бешенство. Хочется на него рявкнуть: пусть только попробует меня выгнать; сказать ему правду: я спалю эту чертову посудину дотла, но не позволю следовать за птицами без меня. Я слишком далеко зашла, слишком много пережила всякой хрени.

Вот только, наряду со свирепым сердцем, есть во мне и спокойное. Голос его часто звучит как голос моего мужа, и оно призывает к осмотрительности, предупреждает, что путь предстоит неблизкий и хитроумие послужит мне лучше, чем ярость.

Я прочищаю горло и говорю:

— Незачем. Зато ты мне нужен. Думаю, ты должен поступить так, как тебе советует совесть.

Эннис отводит глаза, вновь кладет руку на штурвал:

— Как твои руки?

Я не тружусь отвечать. Он сам знает, как мои руки. И изображать, что я ему чем-то обязана, буду только до необходимой степени.

Шкипер меня отпускает.

— Чего он на меня так взъелся? — спрашиваю я вечером в кают-компании.

Члены экипажа глядят на меня поверх карт — они играют в покер. Лея закатывает глаза, опускает их обратно к своим картам.

— Он не взъелся, — начинает Самуэль.

— Мне кто-нибудь правду скажет? Что такое я сделала?

— Дело не в том, что ты сделала, — скованно отвечает Мал.

— А в том, кто ты есть, — брякает Аник без обиняков.

Я смотрю на него — никогда не разберусь в этом непроницаемом лице.

— И кто я есть?

— Салага, — поясняет он. — Опасная. Слишком безбашенная, чтобы находиться на борту.

Слова растворяются у меня на языке.

Повисает душное молчание.

— Ты в этом не виновата, — мягко замечает Дэш. Но это, разумеется, не так.

Пусть и не положено, но дважды в день я захожу на мостик посмотреть, как там крачки. Красные огоньки мерно подмигивают, старательно отслеживая их путь. Птица, за которой мы следуем, ведет нас к югу и к западу, к побережью Канады. Эннис прокладывает курс, на котором, по его расчетам, мы должны перехватить крачку — если она не изменит траектории. Ни о чем другом он со мной не разговаривает, да и смотрит на меня редко, но это не имеет значения; с каждым визитом на мостик я все сильнее привязываюсь к красной точке, сильнее за нее переживаю, сильнее люблю.

Днем море тихое, на небе ни облачка. Мы медленно скользим по гладкой, как стекло, воде.

Я вяжу узлы. Понятное дело.

— Покажи стопорный узел, — говорит Аник.

Я обвязываю канат потоньше вокруг толстого, набрасываю петлю, выбираю слабину, а потом затягиваю до полного стопора.

Аник, похоже, не впечатлен.

— И зачем он нужен?

— Чтобы тянуть что-то вдоль. Или ослабить натянутый шкот, когда шкив застрял.

Он внимательно смотрит мне в лицо.

— Ты хоть представляешь, что это значит?

— Нет.

Он, кажется, почти улыбается. А потом велит мне, козел, завязать еще пятьдесят стопорных, прежде чем перейти к шкотовым.

Стоит Анику отойти, я опускаю канаты, запрокидываю голову и наслаждаюсь солнышком. Палуба подо мной нагрелась, воздух еще студеный, но мне наконец-то не понадобились пятьдесят слоев одежды. Мысли, как всегда, уплывают к Найлу. Думаю о том, как бы он свыкся с такой жизнью, с физическим трудом. Ум у него всегда был проворным, постоянно искал ответы на неразрешимые вопросы — тут Найл, наверное, отупел бы от скуки, но мне кажется, ему полезно было бы перестать так много думать. Ему пошло бы на пользу пожить телом, а не головой. Хотя — руки. Они у него гладкие, тонкие, холеные. С невероятной достоверностью я ощущаю их на себе — они гладят мою согревшуюся на солнце кожу, обветренные губы, усталые веки, массируют саднящий череп, как умеют только они. Было бы ужасно, если бы их терзали так же, как мои.

С неба прилетает голос.

Прищурившись, я разглядываю Дэша в «вороньем гнезде». Он смеется, указывает куда-то рукой.

Канаты выпадают из рук — забытые. Ноги несут меня к лееру, сердце так и бухает. Теперь я тоже их вижу — белые силуэты вдалеке, и они подлетают все ближе.