Далекий гость

— Я не могу принять такого подарка, Роман Захарович, — и положила ордер на стол.

Сугубов опешил:

— Это как же так? Я специально выпросил ордер для тебя у заведующего райторготделом. По секрету сказать, я сам ходил в магазин и отложил уже это пальто. Отличное, темно-синее, драповое — тебе пойдет. Не вечно же ты будешь с этим… — Он кивнул на живот. — Родишь, еще такой красавицей будешь…

— Ничего, — с достоинством сказала Люда, — опять переставлю пуговицы у шинели…

Люда не хотела говорить о случившемся мужу: тот с первой встречи не мог терпеть Сугубова. Но не сумела ничего скрыть и вскоре рассказала все. Кузьма оставил рубанок, которым строгал доску, повернулся к ней и, остановив взгляд на подурневшем, в темных пятнах лице жены, сказал:

— Не переживай. Правильно сделала. Этот человек ничего не делает без корысти.

Шла последняя военная зима. Газеты приносили радостные вести. Когда Люда приносила домой газету, она читала ее вслух от первой строчки до последней.

Письма товарищей с фронта были бодрыми. Друзья рассказывали о подвигах, о наградах, об освобождении иностранных городов. Все чаще лаймовцы стали получать из армии посылки. Вельдиным за низкую цену предлагали немецкий ситец и фланель для будущего первенца, но Люда отказалась наотрез. Так же, как и Кузьма, она чувствовала к посылкам и их хозяевам неприязнь.

Начало мая для Вельдиных ознаменовалось двойной радостью: не успела Люда родить, как мир огласила весть о конце кровопролития, о нашей победе над фашистами.

В село стали возвращаться победители, взволнованные, растерянно сияющие, со звенящими орденами и медалями на груди. В честь их на последнее, что было в домах, устраивались шумные гулянья, и Кузьму, как фронтовика, никто не забывал пригласить. Возвращался он подавленный. Видя, как омрачают мужа такие гулянки, Люда уговаривала отказаться от приглашений.

— Это невозможно, — грустно ответил Кузьма. — Я нанесу человеку непростительную обиду. Обычай.

Но отхлынула первая волна прибывших из армии, прекратились на время гулянки, а настроение Кузьмы по-прежнему было мрачным, даже Леночка его не радовала. Его тяготило отсутствие настоящей работы, оторванность от людей. Он приучал свои руки ко всякому делу, чтобы быть в селе не объектом жалости и сострадания, а полноценным, полноправным человеком. Но как ни старался, как ни мучил культи адскими упражнениями, в конце концов пришел к выводу, что не в силах делать то, без чего в деревне не может быть уважаемого мужчины — работать топором, косой и лопатой.

Люда хотела уже поговорить с председателем о какой-то работе для мужа, но Кузьма опередил ее. Он сходил к бригадиру первой бригады, другу детства Федору Кирдянкину, и попросился в учетчики. Все переговоры с Сугубовым Федор взял на себя.

Шел второй год жизни Вельдиных в Лаймове. Когда Люда на работе, Леночка оставалась у соседки, тети Поли. Кузьма с увлечением взялся за новое дело. С саженкой в руках он измерял убранные площади и обработанные пары, начислял трудодни колхозникам и заполнял трудовые книжки, помогал бригадиру. Но с наступлением зимы, когда работы поубавилось и не увлекала она больше новизной, Кузьма опять загрустил. Дома он по-прежнему работал много, но без прежней напористости, без увлеченности.

Люда всеми силами старалась отвлечь его. Тщетно. Кузьму не особенно радовало даже то, что они, наконец-то, сняли с плеч старые шинели и оделись в гражданское. Люда же на свою беду расцветала на глазах. Из щуплой голенастой девушки она превратилась в миловидную женщину со спокойными глазами и приветливой улыбкой. Сугубов не ошибся в ней: красота Люды становилась притягательной. Его неодолимо тянуло к ней. Он старался делать для нее только хорошее, чтобы вызвать расположение к себе. Но видел, что она старается ни в чем не переступить рамки служебных отношений, ничего не хочет принять от него. Его самолюбивой, властной натуре как раз не хватало ее спокойной гордости. Таких женщин он еще не встречал. И оттого сильнее росла в нем неутолимая жажда покорить ее.

Осенью комсомольцы уговорили Люду вместе с ними пойти к председателю и попросить его освободить из-под зерна сельский клуб. Хотя ребята и шли к Сугубову, но мало верили в успех задуманного, потому что наслышались об упрямстве председателя. Переговоры начала Люда.

— Роман Захарович, — сказала она, — мы, комсомольцы, приняли на своем собрании постановление, в котором просим правление колхоза освободить клуб. Война год как кончилась, а молодежи до сих пор собраться негде. Скучно живем. Зимой с ума от тоски сойти можно. Надо освободить клуб.

Сугубов чуть не рассмеялся, услышав такое категорическое решение. Не будь с парнями Люды, он так и сделал бы, а потом строго выговорил бы юнцам, чтоб не беспокоили больше по пустякам. Он сам знает, когда и что надо освобождать. Сугубов смотрел на Люду, на ее сухо блестевшие ожиданием глаза и решил не огорчать ее. Весной так и так придется брать из клуба семена.

— Освободим.

И по-настоящему изумился, когда увидел, как вполусерьез сказанное им слово преобразило скупую на благодарность красавицу. Она одарила его улыбкой.

Зимой Сугубов снова удивил Люду. Он сам пришел в медпункт, обтер о половик заиндевевшие чесанки и, сняв шапку, подсел к накрытому салфеткой столику.

— Я к тебе по делу, Михайловна, — вкрадчиво начал он. — Колхоз уже не бедный, хлеба вдоволь. Можем кое-кому и помочь.

Люда насторожилась, вспомнив о подаренной муке, но Сугубов продолжал совсем о другом:

— В селе у нас есть нуждающиеся семьи. Особенно старики, у которых погибли сыновья. Так вот, я думаю, неплохо выдать им хоть по полпуда хлеба.

Он промолчал, ожидая, какое впечатление произведут его слова.

— Знаете, Роман Захарович, я сама об этих людях не раз думала. Но не знала, чем им помочь. Трудодней у них нет. Вы не представляете, Роман Захарович, как вы это хорошо решили!..

Люда искренне радовалась, что она ошиблась в Сугубове, что ошибается в нем и Кузьма. Разве могла она предположить, что никакой здесь заслуги Сугубова нет, что это райком партии предложил колхозам оказать помощь нуждающимся людям.

— Я хочу попросить тебя вот о чем, — поднялся нехотя Сугубов. — Надо составить список. Кто лучше тебя это сделает? Ты же все равно ходишь по дворам по своим медицинским делам… Не обременит тебя моя просьба?

— Что вы, Роман Захарович? Я сегодня же обойду все Лаймово, — загорелась Люда, чувствуя себя вовлеченной в очень важное, благородное дело.

Сугубов же решил добить ее своей добротой, своей заботой о людях. Собираясь уходить, он осмотрел промерзшие углы, поднял нахмуренные глаза к черному, отсыревшему потолку и будто мимоходом сказал:

— Думаю, приспело время поставить вопрос на правлении о строительстве нового медпункта, — он улыбнулся, изучающе разглядывая Люду. — Не возражаешь?

Люда, благодарно сияя, смотрела на него.

— Спасибо вам, Роман Захарович!

Дома Люда рассказала мужу о посещении Сугубова. Кузьма воспринял ее радость холодно:

— Никакого медпункта он строить не будет. Напрасно ты ему веришь.

— Ты его не знаешь! — выпалила Люда, и первый раз оборвалась меж ними нить взаимопонимания. — Ну ладно, не уважаешь ты Сугубова, — говорила она. — Да, он резок, властолюбив. Но он не тот человек, что бросает слова на ветер.

На другой день Люда с радостью убедилась, что была права: председатель — человек дела. К обеду она принесла в правление список, а до вечера указанным в нем семьям привезли обещанную муку. Люда цвела от радости, Кузьма же впервые провалялся полдня на кровати.

Через несколько дней Проса, прищуривая бесовские глаза, сказала:

— Людмила Михайловна, председатель колхоза тебя к себе приглашал.

— Когда, сейчас, что ли? С утра?

— С утра. Видно, невтерпеж ему, — заговорщицки поджала губы молодуха.

— Проса! — одернула ее Люда. — Что ты наговариваешь?

— Да уж чего там наговаривать? Как кот он на тебя глядит. Только что не облизывается.

— Вот глупость! — рассмеялась Люда. — Насчет нового медпункта, наверно, хочет поговорить…

— Хочет, хочет… — взялась за тряпку Проса, усмехнувшись про себя: знаем, мол, чего он хочет.

Сугубов радостно встретил Люду и, лишь она присела на краешек стула, сказал:

— Хорошее дело мы с тобой, Михайловна, начали. По нашему примеру вон и в других колхозах стали выдавать помощь старикам.

— Ну, моей-то заслуги, Роман Захарович, здесь мало, — раскраснелась Люда. — Я только медик. Исполнила свою первую обязанность.

— Нет, нет, и не говори. Я видел, как душевно ты отнеслась. Уважают тебя у нас. Такого хорошего фельдшера, говорят, в Лаймове еще сроду не было.

Люда смутилась. Она чувствовала, как горят ее щеки, и не знала, куда девать глаза. Ведь еще никто не отзывался так о ее работе.

— А знаешь, Михайловна, насчет медпункта я кое-что начал.

Люда подняла на него благодарный взгляд.

— Говорил я с предриком. Мы с ним старые товарищи. Обещал, когда будут смету составлять, запланировать нам медпункт. Нет, говорю, Филипп Филиппович, не по-дружески это, большие ли деньги нужны для нас. Если бы в этом году? А откуда же, говорит, взять деньги, если их нет? А ты, говорю, из других статей выкрой. У нас же, говорю, медпункт лучший, наверно, в районе. Где лучше всего опорный медпункт сделать, чтоб учить медиков из других сел? У нас, в Лаймове. А как принимать гостей в гнилом медпункте? И, знаешь, убедил. Ладно, говорит, что-нибудь придумаем.

Сугубов обошел стол и остановился возле нее. Люда встала и оказалась с ним лицом к лицу. Роман Захарович положил руку ей на плечо, продолжая:

— Сегодня же, Михайловна, напиши заявление в райисполком. Не стесняйся, распиши, в каком состоянии находится наш медпункт.

Люда чувствовала, что сугубовская рука парализует ее волю. Ей хотелось сбросить ее с плеча, но не было сил, и она лишь опустила глаза, не совсем понимая, о чем ей говорит председатель. Опомнилась, когда сугубовская ладонь с плеча мягко подвинулась к шее. Лишь тогда Люда отшатнулась, будто поправить волосы. Глаза Романа Захаровича обволакивали ее лаской:

— Приходи с заявлением, повезем в райисполком.

— Хорошо, — уронила она против воли. И на лице ее застыла растерянная улыбка.

Она торопливо попрощалась. Но и по дороге домой не покидала ее печальная задумчивость. Она смутно чувствовала, как Сугубов все больше и больше берет над ней непонятную власть, будто куда-то ведет ее, и она, не сопротивляясь, идет за ним.

Она стала ездить с председателем то в район, то в соседний колхоз, то в дальнюю бригаду. Роман Захарович обязательно находил подходящий предлог, требовавший ее присутствия. То в райисполком с заявлением, то в город за аптечками для бригад и ферм, а то председатель утром примчался на бричке прямо к медпункту и, постучав кнутом в окошко, крикнул, что в лесу одному колхозному пильщику помяло бревном ногу. Но когда они, гоня коней, приехали в лес, «помятый» парень вовсю орудовал топором. Ногу ему только чуть прищемило. Сугубов почем зря ругал посыльного, который-де поднял панику.

Обратно ехали тихо. Стоял март — чудесная, ясная пора. Над ровной, белой, не изрытой еще солнцем дорогой и плотными сугробами ликующе синело небо. От него не хотелось отводить взгляда. Первое вешнее тепло, ласковый ветерок вселяли смутные, незнакомые желания, приятно расслабляли. Роман Захарович увлеченно развивал перед Людой будущее колхоза, то и дело заботливо поправлял наброшенный на ее ноги тулуп и каждый раз будто случайно скользил рукой по ее коленям.