Горячий шоколад на троих

Последовав совету сестры, Тита принялась готовить сироп, стараясь при этом не пропустить ни единого словечка из того, что она говорила. Гертрудис стояла лицом к двери, что вела на задний двор, а Тита — с другой стороны стола, то есть спиной к двери. Потому-то она и не заметила Педро, приближавшегося к ним с мешком фасоли на плече — эта фасоль должна была пойти на пропитание солдат. Взглядом опытного бойца оценив дистанцию и прикинув время, за которое Педро пересечет порог кухни, Гертрудис подгадала нужный момент и сказала:

— Я думаю, и Педро стоит узнать, что ты носишь его ребенка.

В яблочко! Педро пошатнулся, словно его ударили, и выронил мешок на пол. Любовь к Тите вспыхнула в его сердце. А та, обернувшись, увидела, что Педро смотрит на нее со слезами на глазах.

— Педро, какое совпадение! А сестра как раз хотела вам кое-что сказать. Может быть, вы оба погуляете в саду, а я пока сварю сироп? А? — пропела Гертрудис.

Тита не знала, ругать ей сестру или благодарить. Но с ней она могла поговорить позже, а сейчас нужно было объясниться с Педро. Тита молча отдала Гертрудис кастрюльку, в которой уже начала делать сироп, потом достала из ящика стола бумажку с рецептом и тоже протянула ей. И вслед за Педро вышла из кухни.

Ну конечно, Гертрудис не могла обойтись без рецепта. И она принялась его вдумчиво изучать, чтобы сделать все в точности так, как в нем написано:

«Взбить белки с водой и сахаром в следующей пропорции: один белок — полкуартильо воды — 2 фунта сахара, 2 белка — соответственно, куартильо воды и 4 фунта сахара и так далее. Сироп прокипятить трижды, при этом всякий раз, когда он начнет убегать, нужно брызнуть в него несколько капель холодной воды. После того как сироп закипит третий раз, остудить и снять пенку. Затем влить немного холодной воды, добавить апельсиновые корки, анис и гвоздику и снова вернуть на огонь. Когда сироп нагреется до состояния шарика, процедить через сито или натянутую ткань».

Гертрудис с равным успехом могла читать китайские иероглифы. Она понятия не имела, сколько это — четыре фунта сахара или куартильо воды, не говоря уже о том, что такое «состояние шарика». Одним словом, она совершенно запуталась и вышла во двор кликнуть Ченчу, чтобы та ей помогла.

Ченча как раз заканчивала накладывать фасоль пятой смене солдат. Это была последняя смена завтракающих. Но после завтрака Ченча должна была сразу начинать готовить обед, чтобы успеть накормить первую смену. Эта круговерть длилась без остановки до десяти вечера. Нетрудно понять, почему Ченча ужасно злилась, если кто-то просил ее о дополнительной услуге. И Гертрудис не была исключением. Ченча наотрез отказалась ей помочь. В конце концов она не солдат и слепо повиноваться приказам генеральши не обязана.

Отчаявшись, Гертрудис бросилась было искать Титу, но вовремя смекнула, что негоже встревать в разговор влюбленных: возможно, именно сейчас решается вся их жизнь.

Тита медленно брела среди фруктовых деревьев, и запах апельсинового цвета смешивался с ароматом жасмина, который исходил от ее тела. Педро с бесконечной нежностью сжимал ее руку.

— Почему вы мне не сказали?

— Потому что хотела сначала принять решение.

— И что ж, приняли?

— Нет.

— Полагаю, прежде чем вы что-то решите, вам следует выслушать и мое мнение. Иметь ребенка от вас — величайшее счастье для меня. И чтобы насладиться им сполна, нам нужно уехать отсюда как можно дальше.

— Мы не можем думать только о себе. Есть Росаура и Эсперанса. Что будет с ними?

Педро не смог ответить. До сих пор он не задумывался ни о Росауре, ни об Эсперансе. Конечно, ему не хотелось причинять им боль, и уж конечно, он не желал расставаться с дочерью. Нужно было найти беспроигрышное решение. Но в одном Педро был уверен: Тита уже не уедет с ранчо вместе с Джоном Брауном.

Их встревожил шум сзади. Педро мгновенно выпустил руку Титы и обернулся посмотреть, кто бы это мог быть. Это оказался пес Пульке, который устал от причитаний Гертрудис и сбежал в поисках тихого местечка, где бы мог соснуть. Однако Тита и Педро решили продолжить разговор, когда представится более подходящий случай. По дому шаталось слишком много посторонних людей, так что обсуждение столь личных вопросов было делом далеко не безопасным.

А тем временем на кухне Гертрудис без особого успеха пыталась заставить сержанта Тревиньо сварить сироп, но даже приказы оказались здесь бессильны. Она уже пожалела, что выбрала для этой ответственной миссии именно Тревиньо. Но так уж получилось, что он единственный из ее отряда знал, что в одном фунте четыреста восемьдесят граммов, а один куартильо примерно равен четверти литра. Вот она и подумала, что он справится, но ошиблась.

По правде, это был первый раз, когда Тревиньо не смог выполнить ее поручение. Гертрудис вспомнила, как он разоблачил шпиона, проникшего в их отряд.

Гертрудис не могла себе позволить осмотреть всех солдат. Мало того, что ее неправильно бы поняли, слухи и кривотолки могли запросто вспугнуть предателя.

Тогда она поручила эту задачу Тревиньо. Для него это тоже было непростым делом. Начни он заглядывать товарищам между ног, о нем подумали бы еще хуже, чем о Гертрудис. Поэтому он терпеливо ждал, пока отряд не доберется до Сальтильо.

А когда они вошли в город, он принялся прочесывать бордель за борделем, завоевывая сердца местных проституток одному лишь ему известными приемами. Главный его секрет заключался в особом обхождении: он обращался с продажными девками как с благородными дамами, был изыскан и галантен, сыпал комплиментами и читал стихи. После ночи, проведенной с ним, любая проститутка чувствовала себя чуть ли не королевой и ради своего принца была готова душой и телом служить делу революции.

Не прошло и трех дней, как он вычислил предателя и с помощью новых подруг заманил его в ловушку. Изменник как-то явился в бордель к одной пергидрольной блондинке по прозвищу Сиплая. За дверью ее комнаты его поджидал Тревиньо. Он захлопнул дверь, после чего забил мерзавца насмерть с невиданной жестокостью. А пока тот умирал, отрезал ему все, что болталось между ног.

Когда Гертрудис спросила Тревиньо, почему он просто не застрелил предателя, тот ответил, что это была месть. Когда-то человек с родимым пятном в форме паука в промежности изнасиловал его мать и сестру. Сержант заставил его признаться и в этом злодеянии — и кровью смыл позор с чести семьи. Впредь он больше не позволял себе подобных жестокостей, а напротив, вел себя с исключительным великодушием и благородством, даже когда ему приходилось убивать. Он больше никогда не мучил жертв понапрасну. После поимки шпиона за ним укрепилась репутация отчаянного бабника, и это было недалеко от истины. Но любовью всей его жизни оставалась Гертрудис. Он безуспешно добивался ее расположения много лет, пока она вновь не встретила Хуана. Тогда-то Тревиньо и понял, что его поезд ушел навсегда.

«Чтобы получить особенно чистый сироп, которым, например, можно подслащивать ликеры, нужно после всех шагов, описанных выше, наклонить посуду, в которой он варился, дать осадку осесть, а затем декантировать сироп, или, иными словами, аккуратно слить жидкость в другую емкость, оставив на дне лишь осадок».

В рецепте никак не объяснялось, что такое «состояние шарика», поэтому Гертрудис приказала сержанту найти ответ в большой поваренной книге. Тревиньо изо всех сил пытался отыскать нужную информацию, но был не силен в грамоте, и его палец медленно скользил от слова к слову, что еще больше взбесило Гертрудис.

«Различают множество степеней готовности сиропа: тонкая нитка, средняя нитка, толстая нитка, слабая помадка, помадка, треск, карамель, сироп… сироп… шарик».

— Нашел, нашел шарик, мой генерал!

— Ну наконец-то, а то я уже отчаялась.

Гертрудис взяла книгу и принялась медленно читать сержанту:

— Степень готовности сиропа определяют так: обмакнуть пальцы в холодную воду, затем в сироп, затем снова в воду. Если после остывания сироп сворачивается в шарик, на ощупь напоминающий тесто, это называется «мягкий шарик». Все ясно?

— Да, думаю, да, мой генерал.

— Лучше бы тебе не ошибиться. А то, богом клянусь, прикажу тебя расстрелять!

Наконец Гертрудис собрала всю информацию, которую искала. Теперь дело было за сержантом, на которого и возложили обязанность доготовить обожаемые его генералом гренки. Тревиньо, невзирая на полное отсутствие опыта в кулинарных делах, ухитрился выполнить приказ. Очевидно, он воспринял угрозу Гертрудис со всей серьезностью.

Тревиньо приветствовали как героя. Да он и сам был на седьмом небе оттого, что все так удачно разрешилось. По поручению Гертрудис он сам отнес несколько гренок Тите. Она не спустилась к столу и провела весь день в постели. Тревиньо вошел в спальню и поставил гренки на столик, который Тита использовала всякий раз, когда ей хотелось поесть у себя, а не в столовой. Она поблагодарила сержанта и, надкусив первый гренок, нашла его вкусным, о чем и не преминула сообщить. А пока она ела, Тревиньо сокрушался, что ее так некстати подкосила болезнь. Он-то рассчитывал сплясать с ней разок на танцах, которые устраивались в честь отъезда их отряда. Тита пообещала, что с удовольствием спляшет с ним, как только ей станет чуть лучше. Тревиньо тут же удалился и весь вечер хвастался перед товарищами обещанием, которое она ему дала.

Как только сержант ушел, Тита откинулась на кровати. Ей не хотелось двигаться, любое шевеление вызывало страшные боли в животе. Она подумала, сколько раз ей приходилось проращивать пшеницу, фасоль, люцерну, другие зерна. Тита даже не представляла, что они все испытывают, пока растут и преображаются прямо на глазах. Теперь ее восхищало, с какой готовностью они открывали чрево воде, которая заполняла их целиком и разрывала на части, чтобы дать дорогу новой жизни; с какой гордостью они выпускали первый росток; с каким смирением теряли присущую им форму; с какой жертвенностью показывали миру свои листочки. Тите хотелось превратиться в такое же крошечное семечко, чтобы, не говоря никому ни слова, без страха стать изгоем, просто носить свой живот, в котором прорастает новая жизнь. У семян не было таких проблем, потому что у них не было матери, которая научила бы их бояться общественного порицания. Конечно, у Титы теперь тоже не было матери, но ее до сих пор не отпускало ощущение, что матушка Елена следит за ней и в любой момент может обрушить на ее голову ужасное наказание. Это ощущение она помнила с детства. Матушка била и ругала ее всякий раз, когда обнаруживала, что она осмелилась поступиться хотя бы одной буквой рецепта, как будто эти рецепты были выбиты на священных скрижалях. Но даже неотвратимость наказания не могла удержать ее от соблазна преступить столь жестко навязанные матерью законы кухни… и жизни.

Какое-то время Тита лежала в постели и набиралась сил. Потом поднялась, услышав, что Педро запел под окном любовную песню. Она подошла к окну и открыла его. Как ему только пришла в голову такая дерзость?! Взглянув на Педро, Тита тут же поняла, в чем дело: он был мертвецки пьян. Стоявший рядом Хуан аккомпанировал ему на гитаре. Тита смертельно перепугалась. Только бы Росаура не проснулась, а то такое начнется, что мало не покажется! Разумеется, призрак матушки Елены не преминул возникнуть из пустоты и наброситься на нее с обвинениями: