Горячий шоколад на троих

Она приготовила простыни, горячую воду и простерилизованные ножницы. Тита знала, что ей предстоит перерезать пуповину, но не знала, как, когда и где именно нужно резать. Знала, что нужно что-то сделать с новорожденным, когда он появится на свет, но не знала, что именно. Единственное, что она знала точно, так это то, что перво-наперво ребенок должен родиться. Но как ей понять, когда наступит этот момент?

То и дело она заглядывала сестре между ног, но ее взгляд тонул в темном глубоком безмолвном тоннеле. Стоя на коленях перед Росаурой, она в отчаянии взмолилась Наче: «Помоги! Просвети!» Если уж та могла надиктовывать ей рецепты, то уж точно сможет прийти на помощь в такой трудный момент. Кто-то же должен помочь Росауре, если ее сестра такая неумеха.

Тита не помнила, как долго молилась, но, когда она подняла глаза, темный тоннель внезапно превратился в красную реку, огнедышащий вулкан, рвущуюся на части бумагу. Плоть ее сестры раскрылась, чтобы дать дорогу новорожденному. Тита до конца жизни помнила, как из лона Росауры показалась головка племянника и торжествующий крик возвестил победу в битве жизни и смерти. Головка выглядела неказистой, по форме она напоминала приплюснутую тыкву, видимо, из-за давления, которому подвергались кости все эти долгие месяцы. Но Тите она показалась самой красивой из всех, которые она когда-нибудь видела.

Плач ребенка заполнил все пустоты в сердце Титы. Она поняла, что снова любит жизнь, этого младенца, Педро, даже сестру, которую так долго ненавидела. Взяв ребенка на руки, она поднесла его к Росауре, и они вдвоем, обняв его, всплакнули. Тита уже знала, что делать дальше, — ей подсказал это голос Начи, звучавший в голове: перерезать пуповину (Нача не преминула указать, когда и в каком месте), протереть малыша миндальным маслом и, перебинтовав ему пупок, спеленать.

Тита ни секунды не колебалась, когда сперва натянула на него распашонку и рубашку, потом перехватила широкой лентой пупок, потом надела марлевый подгузник, потом — еще один, из ситца, потом — вязаную кофточку, бедра обернула фланелью, ножки спрятала в носочки и пинетки. Наконец она запеленала младенца в махровую пеленку, прижав ему ручки к груди, чтобы он не оцарапал личико. Когда к ночи воротились матушка Елена и Ченча, сопровождаемые семейством Лобо, они изумились, как ладно у Титы все получилось. Спеленатый младенец сладко спал.

Педро привез доктора Брауна лишь на следующее утро — раньше не пускали федералы. С его возвращением все выдохнули с облегчением — живой! — и принялись с удвоенной силой хлопотать вокруг Росауры. Она сильно распухла, и ее состояние по-прежнему внушало серьезные опасения. Доктор Браун осмотрел ее тщательнейшим образом. Только после этого все узнали, насколько опасными были роды. Если верить доктору, Росаура перенесла острый приступ токсикоза, едва не сведший ее в могилу. Его сильно удивило, что в столь тяжелой ситуации Тита действовала так умело и решительно. Но непонятно, что произвело на доктора большее впечатление — то, что Тита сумела управиться совершенно одна, хотя никогда раньше не принимала роды, или то, что зубастая девчонка, которую он помнил, неожиданно для него превратилась в молодую красивую женщину.

После того, как пять лет назад умерла его жена, он перестал обращать внимание на женщин. Она скончалась вскоре после свадьбы. Боль от утраты, казалось, убила в нем саму способность любить. Тем более странным казалось то, что произошло с ним, когда он увидел Титу. Мурашки забегали по всему телу, пробуждая и оживляя дремлющие чувства. Он смотрел на нее так, будто видел впервые. И теперь ее крупные зубы, так дивно гармонирующие с тонкими и изящными чертами лица, казались ему идеальными.

Голос матушки Елены отвлек его от раздумий:

— Доктор, вас не затруднит навещать нас дважды в день, пока опасность для моей дочери не минует?

— Конечно, нет! Во-первых, это мой долг, а во-вторых, я несказанно рад бывать в вашем чудесном доме.

По счастливому стечению обстоятельств матушка Елена была так озабочена здоровьем Росауры, что совсем не заметила восхищенного блеска в глазах Джона (так звали доктора), когда он смотрел на Титу. Иначе она не распахнула бы перед ним с такой легкостью двери.

До сих пор доктор не давал ей повода для беспокойства. Сейчас матушку Елену тревожило лишь то, что у Росауры так и не появилось молока. К счастью, в деревне нашлась кормилица. Она приходилась Наче родней, только что произвела на свет восьмого ребенка и охотно приняла на себя заботы о прокорме внука матушки Елены. Целый месяц она превосходно справлялась со своими обязанностями. Но однажды утром, когда она поехала в город навестить семью, шальная пуля, пущенная из гущи сражения повстанцев и федералов, отправила ее на небеса. Один из ее родственников принес эту печальную новость на ранчо как раз тогда, когда Тита и Ченча смешивали все ингредиенты моле в большом горшке.

Делают это в самом конце, когда, как уже говорилось, все ингредиенты уже перемолоты. Их перемешивают в большом горшке, добавляют куски индейки, шоколад, а также сахар по вкусу. Все это нагревают и, как только загустеет, снимают с огня.

Тита заканчивала готовить моле одна, так как Ченча, услышав новость, помчалась в город, чтобы найти другую кормилицу. Она так и не вернулась до наступления темноты, потому что никого не нашла. Ребенок плакал, не переставая. Давали ему коровье молоко, но он отказывался его пить. Тогда Тита вспомнила, что, когда сама она была маленькой, Нача поила ее чаем. Но и чай младенец пить не стал. Тите подумалось, что если накрыть малыша шалью, которую оставила Люпита, кормилица, то, может быть, почувствовав знакомый запах, он успокоится. Но не тут-то было, тот разревелся пуще прежнего. Ведь запах подсказывал, что еда близко. Отчего же его никто не кормит? В поисках молока младенец принялся тыкаться в груди Титы. Ни одно зрелище в этом мире не причиняло ей такую боль, как вид голодного человека, которого она не в силах накормить. Когда терпение иссякло, Тита расстегнула блузу и сунула младенцу свою девичью грудь, надеясь, что она послужит племяннику соской и на какое-то время отвлечет его.

Малыш поймал сосок и принялся сосать с такой силой, что сумел-таки что-то высосать. Когда она увидела, как отчаяние на лице ребенка сменяется спокойствием, то заподозрила, что творится нечто невообразимое. Неужели он питается от нее? Чтобы проверить эту догадку, она отняла племянника от груди и увидела, как на соске пузырится молоко. Тита не могла взять в толк, что происходит. У тех, кто не рожал, не бывает молока, но у нее оно каким-то чудом появилось. Как только ребенок почувствовал, что еда от него уходит, он принялся рыдать снова. Тита позволила ему снова поймать сосок и уже не отнимала от груди, пока он не насытился и не заснул сном праведника. Она так пристально смотрела на ребенка, что не заметила, как в кухню вошел Педро. В тот миг Тита предстала перед ним воплощением Цереры, богини плодородия. Он нисколько не удивился и не попросил объяснений. Он просто подошел и поцеловал Титу в лоб. Она опустила младенца, и Педро увидел то, что раньше мог созерцать лишь сквозь одежду, — ее груди.

Смутившись, девушка спешно принялась зашнуровывать блузу. Педро помог ей с величайшей нежностью, не проронив при этом ни слова. Противоречивые чувства обуревали обоих: любовь, желание, нежность, стыд… страх быть застигнутыми врасплох. Звук шагов матушки Елены известил их об опасности. Тита еле успела одернуть блузу, а Педро — отскочить на внушительное расстояние. Войдя в кухню, матушка Елена увидела абсолютно спокойных дочь и зятя и не заметила ровным счетом ничего, что нарушало бы приличия.

Но все же нечто неуловимое, витавшее в воздухе, обострило чувства матушки Елены, и она решила разобраться, что именно ее тревожит.

— Тита, что с ребенком? Тебе удалось его накормить?

— Да, мамочка, он выпил чаю и заснул.

— Слава богу. А ты, Педро, чего ждешь? Неси его скорей к жене, ребенка не следует надолго разлучать с матерью.

Педро унес малыша, а матушка Елена продолжала буравить Титу пристальным взглядом. В глазах дочери она уловила едва заметную тень смущения, и это ей не понравилось.

— Ты сделала чампуррадо[10] для сестры?

— Да, мамочка.

— Дай его мне, я отнесу. Росаура должна пить днем и ночью, чтобы у нее было молоко.

Но сколько бы чампуррадо ни пила Росаура, молоко у нее так и не появлялось. А у Титы отныне его было столько, что хватило бы для прокорма трех таких малышей, как Роберто. Поскольку Росаура все еще не окрепла, никто не удивился, что кормлением младенца занялась Тита. Но никто и представить себе не мог, что она кормит его грудью. Тита с помощью Педро искусно скрывала это обстоятельство от глаз окружающих.

Выходило так, что рождение ребенка не разъединило, а еще больше сблизило их, будто именно Тита, а не Росаура была его матерью. Она и впрямь чувствовала себя матерью и не скрывала этого от Педро. С какой гордостью она носила племянника и показывала его приглашенным в день крещения! Росаура все еще испытывала недомогание и не смогла прийти в церковь. Так что именно Тита заняла ее место на празднике.

Доктор Браун не мог отвести от нее взгляда. Джон принял приглашение на крестины лишь для того, чтобы увидеть ее и переговорить с глазу на глаз. Хотя они и виделись почти каждый день, когда доктор Браун приходил проведать Росауру, у него не выдавалось удобного повода поговорить с ней без свидетелей.

Воспользовавшись тем, что Тита проходила мимо стола, за которым он расположился, Джон поднялся и подошел к ней, словно желая посмотреть на ребенка.

— Какой очаровательный малыш, и какая красавица у него тетушка!

— Спасибо, доктор.

— Подумать только, как бы вы сияли, будь этот ребенок вашим.

Тень печали легла на лицо Титы. Заметив это, доктор поспешил исправить свою оплошность:

— Простите, кажется, мои слова были не вполне уместны.

— Нет-нет… Просто я не могу ни выйти замуж, ни завести детей, потому что должна заботиться о матери до ее смерти.

— Как такое возможно?! Что за нелепость…

— Увы, но это так. А сейчас прошу извинить, меня ждут другие гости.

Тита быстро ушла, оставив Джона совершенно сбитым с толку. Ей, признаться, тоже стало не по себе, но все быстро прошло, как только она перевела взгляд на Роберто, который мирно посапывал у нее на руках. Какое ей дело до того, что сказал доктор, если она могла обнимать этого малыша. Она считала его своим. Пусть никто не называл ее матерью, но она была ею. Педро и Роберто принадлежали ей, а все остальное ее не волновало.

Тита была так счастлива, что не заметила, как матушка, точно так же, как Джон, хотя и по другой причине, не сводит с нее глаз. Уверившись, что между Педро и Титой что-то происходит, она так увлеклась слежкой, что даже не прикоснулась к еде и не заметила, какой оглушительный успех имело праздничное застолье. Все сошлись во мнении, что по большей части это заслуга Титы. Моле получилось просто пальчики оближешь! Весь вечер Тита купалась в похвалах. В ответ на вопрос, в чем же, собственно, секрет ее кулинарного мастерства, девушка не уставала повторять, что секрет лишь в большой любви, с которой она готовила моле. При этом Тита то и дело обменивалась заговорщицкими взглядами с Педро. Оба вспоминали сцену на кухне. В один из таких моментов орлиный взор матушки Елены за двадцать метров уловил в их глазах блеск, который возмутил ее до глубины души. Из всех присутствующих она единственная была не в духе. Прочие — те, кто отведал моле, — пребывали в странной эйфории. Они смеялись и шумели, как никогда прежде, а после этого еще долгие годы не испытывали подобной радости. Впервые за это смутное революционное время жители городка позволили себе забыть, что повсюду свистят пули.