Прощаться не будем!

— Ребята, по головной машине! — махнув рукой добавил, — Огонь!

Боец плавно нажал на курок. Ружьё раскатисто грохнуло. Отдача была настолько сильной, что боец потерял равновесие и опрокинулся назад. Тяжелая пуля вылетела из длинного ствола. Мгновенно преодолев расстояние, она угодила в триплекс мехвода. Последний судорожно дернулся, обмякнул и выпустил рычаги из рук. Танк, проехав несколько метров вскоре останавливается.

«Открыть огонь!» — скомандовал Зайцев, и ополченцы тотчас же начали отстреливать врага из своих винтовок. Бронебойщики продолжали вести огонь, посылая свой смертоносный груз по вражеской технике.

Немцы открыли ответный огонь. Заметив противотанковое орудие, следом идущий вражеский танк выстрелил точно в цель. Снаряд, достигнув позиции бронебойщиков, ударился о землю и разорвался с ужасным грохотом, сметая все на своем пути. Настигнутые мгновенной смертью бойцы вскрикнули и рухнули на дно траншеи.

Подбегаю к ним для оказания помощи. Тут я впервые увидел, как может разорвать живого человека. От тех двух бойцов на дне окопа, остались лишь половины туловищ. А разбросанные по борту траншеи внутренние органы, еще не освободившись от крови, пульсировали на снегу. От такой картины меня затошнило. Отвернувшись, я окунул голову в снег, после чего вернулся на исходную позицию. Егор продолжал корректировать огонь. Не услышав ответного доклада о готовности, он прерывает наблюдение. В горячности боя, он не заметил останки своего погибшего расчета и наступая на их обезображенные тела сапогами, подхватил ружье и сам продолжил стрельбу.

К нашим окопам неторопливо приближались остальные вражеские танки. Все машины вели беспрерывный шквальный огонь. За этими бронированными чудовищами, нестройными рядами двигались пехотинцы в серо-зеленой форме, поверх которой, были белоснежного цвета маскхалаты. Пробегая от раненого к раненому, я накладывал повязки и обрабатывал раны. Тем временем, когда приближающиеся танки были остановлены, ротный достал наган из кобуры, вскочил на бруствер и поднял ополчение в атаку. Бойцы с бешенством ринулись навстречу противнику, сойдясь в рукопашной, уничтожая всех до одного. В тот же момент, с нашего тыла подоспели и части 33-й армии. Соединившись с ними, мы продолжили успешно громить врага.

На следующий день после ожесточенных боев, мы заняли город Наро-Фоминск. Немцы, не желая мириться с этой утратой, обрушили на нас всю мощь своей авиации.

К полудню шестого декабря, на фоне ярко-светящего зимнего солнца, показалось звено из так называемых «лаптежников» именуемых Юнкерсами «Ju-87». Эти пикирующие бомбардировщики около двадцать машин, раскачивая свою карусель смерти, методично в несколько заходов, сбрасывали весь свой боезапас, и в последнем заходе, особенно устрашающе завоют сирены, лишая нас рассудка.

Мы с отцом бросив оружие побежали в сторону убежища. Когда бомбы начали ложиться точно позади нас, он повалил меня на снег. Лежа на холодном снегу, я вдруг почувствовал, как мне за шиворот, на лицо, глаза и рот тонкой быстрой струйкой затекала теплая кровь. Несмотря на злой мороз, мне стало дико жарко от этого. Выбравшись из-под родного отца, я увидел, как из его спины и затылка пробивался легкий дымок. Я застыл в ступоре. Отец уже ничего не говорил. Он лежал с чуть приоткрытыми зелеными глазами, и безразлично так, словно в пустоту, смотрел в небо. Трясущимися руками закрываю ему глаза. Сняв с себя шапку, прикрываю его строгое лицо.

Подбежавший лейтенант Зайцев, схватил меня за шиворот, и несмотря на свою худобу, оттаскивал в убежище. Из-за пятиэтажного здания, расположенного напротив нас, стремглав вылетел вражеский Юнкерс, и круто спикировав над нами, дал очередь из пулеметов.

Пули попали точно в цель, скосив нас бегущих. Егор замертво свалился на мою голову, накрыв меня своим телом. Вдруг я почувствовал резкую и жгучую боль по всему телу. Пули, настигшие Зайцева, прошили его точно швейная машинка насквозь, остановившись в моем теле. Увидев, как моя гимнастерка быстро багровеет от крови, я начал громко стонать от боли. Пули прошили мне левую руку и правый бок.

Наши войска не теряя энтузиазма, усиливая натиск, отбросили врага на 200–250 км от столицы. Эта битва продолжалась вплоть до марта 1942 года. Вскоре наше наступление выдохнется, и войска остановятся под Вязьмой и Ржевом.

То, что происходило дальше я не помню. Знаю то, что после того боя, угодил снова на больничную койку, в один из московских госпиталей. Спустя две недели, после операции, ко мне в палату зайдет тот самый старший майор Яковлев. На нем будет накинут белый халат, а в руках он держал какие-то коробочки. Выйдет так, что меня представили к награде — медали «За боевые заслуги». Перекинувшись парой дежурных фраз, он спишет все мои грехи и направит меня на новое место службы. Это была моя первая награда и мое первое боевое ранение. Анализируя происходящее, я пребывал в странном чувстве прострации и лишения. В этом кровопролитном сражении я потерял своего отца. С тех пор я долго не мог смириться с этой утратой. Он погиб так и не получив ни одной награды, геройски сражаясь на ровне со всеми. Мой командир лейтенант Зайцев, был награжден за тот бой орденом Ленина (посмертно). Несмотря на всю ожесточенность боев, нам все же удалось отстоять столицу на своем рубеже. Наши бойцы стремительно продвигались вперед, а я вот уже больше месяца, пребывая на больничной койке, дожидался скорейшей выписки.

Эпизод 10: «В лесах под Вязьмой»

Апрель. 1942 год. Госпиталь. Лежу в развалку на своей койке с перебинтованной рукой и слушаю разговоры своего соседа Руслана Соловьева. Он собрал во круг себя толпу и начал вещать о том, как ему доводилось в госпиталях полежать, вставляя в разговор какую-то медсестру Юсю.

— Порядочки в Сталинграде знайте какие? Не то что тут… — рассказывает Руслан, — в Москве! Ворота закрыты. Часовых полно. Как в тюрьме ей богу. Только во двор ходи гуляй. А двор и смех и грех. Со всех сторон стены, посередке асфальт, скамеечки там всякие. Да и мороженное продают. Выйдешь бывает на лавку посидеть с ребятами, и начинаешь сестер обсуждать. А сестры там конечно, я вам доложу боевые. Начальства только уж очень боятся. Позовешь их присесть за компанию, они посидят малость, и убегают в своих халатиках в обтяжку. Вслед смотришь на все это, а внутри так и горит все. Вот помниться пока лежачим был — ничего, не тянуло особо на это дело. Даже страх меня обуял. А потом стал во двор выходить, гляжу оживаю, кровь закипать начинает. Но кипеть то она конечно кипит, а толку… «Нельзя, мол товарищ больной и все тут!» Только валяешься на койке да в кино ходишь. Цельными днями «Чапаева» да «Девушка с характером» крутили. Я эти фильмы наизусть выучил уже.

Сашка Омельченко, мой сосед слева, улыбается уголком рта:

— Ты ближе к Юсе давай!

— И о Юсе будет, не перебивай там! А не нравится не слушай! Иди лучше на уколы, тебя там ждут. Я вон Петровскому расскажу. Он еще молодой, такого и не видывал.

Тянется за полупустым портсигаром и достает папироску. Закуривает.

Демонстративно повернувшись в мою сторону, продолжает: — Рука моя, значит, в гипсе. Лучевую разбило. Ночью спишь, никак не пристроишь. Крюки торчат и все тут. Хорошо, что ниже локтя разбило, а то у некоторых, вон помнится Мишку Головина, дружище моего, ключицу раздробило. Через всю грудь панцирь такой — гипсовый, и рука на подставке. Рука на полметра впереди. Ну это ладно. У меня второе ранение, стыдно сказать, осколочное в задницу. (Смеется). Так и сидит у меня. Я его конечно не чувствую, а вот в то время на ведро сходить — целое событие. И Юсю стесняюсь, а девчонка что надо! Волосы русые, все время в хвосте. Халатик приталенный в обтяжечку, так что её тонкая фигурка прорисовывается. Подсядет ко мне, когда я лежачим был, и кормит яичницей порошковой с ложечки, а весь как на иголках. Потом мы приноровились с окон спрыгивать, в город. Из женского туалета. Там хорошо было прыгать. Девок только пугали, когда обратно из самоволки возвращались. Со мной лейтенант один лежал, ему пуля о голову чиркнула, но он уже на поправке был, так мы с ним в одних кальсонах и рубашках с больничным клеймом курсировали. Только вот потом главврач увидела и забила окно досками, после того как мы возвращались с самохода, а она там на горшке…ну понимаешь, о чем я. Визгу было — страсть! Правда потом мы все же приспособились по трубе водосточной слазить. Даже безногие спускались, ей богу! Костылями своими зацепятся и как мартышки по стенке. Мат перемат стоит. Хех, приспособился народ все-таки. Так и развлекались.

— А что с Юсей этой потом стало? И как её на самом деле звали? — спросил вдруг вернувшийся с процедур Омельченко.

— Опять ты… Что ты Сашка перебиваешь все время. Юлией её звали. А Юся — это так между собой, ласково. Любил уж я её очень. Но она была неприступной. Где она сейчас, я даже и не знаю. Наверное, там же в Сталинграде осталась. — вздохнул Руслан и потушил свою папиросу.

Лежать в одном положении мне было уже тошно, и перевернувшись на другой бок, я невольно вышел из веселого монолога Соловьева. А он все продолжал рассказывать. И мне так и приходится слушать эти истории о непокоренной медсестре, о крюках, туалетах, и кому на Руси жить хорошо. На соседней койке, лениво развалился Сашка, подкладывая под задницу, самодельный валик из полотенца. Видно хорошо нашпиговали его уколами. Лежит корчится никак не пристроится.

Таким макаром и проходили наши больничные будни, пока к нам в палату с очередным обходом не заявился начальник госпиталя. Он принес радостную новость о нашей выписки. Я был настолько счастлив, что даже не мог поверить себе, что я смогу поехать в отпуск по ранению домой. У меня были грандиозные планы на тот момент. В приподнятом настроении, я залетел в кабинет за выпиской к начальнику госпиталя Салову. Тот с порога начал:

— Значит так, сержант! Раны не беспокоят я смотрю? Лирическое настроение проснулась под выписку? Я не вижу никакого повода для веселья. На фронте острая нехватка санинструкторов. Впереди наступление на Ржев. Тебе надлежит прибыть в расположение 33-й армии, в 432-ой медсанбат, на должность санинструктора. Приказ ясен?

Выслушав его утвердительное заявление, у меня внутри будто все оборвалось. Я снова потерял возможность увидеть Ксению.

— Разрешите выполнять?

— Вперед!

Он отдал мне документы, и я тут же исчез из его кабинета.

***

Вернувшись в палату я не охотно, с тоской стал собирать вещи. Присев на угол своей больничной койки и закурив папиросу, я стал рассматривать пожелтевшую, и местами забрызганную капельками собственной крови, фотокарточку самого дорогого мне человека. Это вселяло в меня большую уверенность в нашей скорейшей встречи и заставляло быть сильным. Убрав фотокарточку в грудной карман, и затушив цигарку, я взял свой сидр и вышел во двор. Там уже ожидала машина, битком набитая бойцами, которая была готова к отправке на фронт.

По дороге из Москвы под Вязьму, я наблюдал довольно зрелищную картину. На обочинах дороги стояли сожжённые нашей артиллерией боевые порядки танков противника, горы трупов, вперемешку с нашими и немецкими солдатами, разбитые обозы не успевших эвакуироваться мирных жителей, и многочисленные воронки от бомб различных диаметров. Это были плоды нашего контрнаступления.