Любимая невеста

— Черт возьми, — стонет он, качая головой. — Боже мой, парень, меня не интересуют дети. Нет, я хочу купить ее. Он кивает в направлении Аны, и на мгновение я думаю, что он, должно быть, ошибся, что он, должно быть, хотел жестом указать на Сашу.

— Балерину, — уточняет он, и у меня сводит живот.

Алексей выглядит пораженным.

— Мне очень жаль, месье, но она не продается. Ее привезли как украшение, не более.

— Она твоя? — Ответ, похоже, только еще больше раззадоривает француза. — Я имею в виду твоя личная собственность.

— Э…э… нет. Не совсем. — Алексей выглядит взволнованным. — Она пришла с самой последней группой девушек. Но она слишком ущербна, чтобы продаваться, испорченный товар. Я не мог продать ее ни за какую цену, это повредило бы моей репутации, позволить такого рода товарам переходить из рук в руки в рамках моей компетенции.

— Что с ней не так? — Француз бросает взгляд в сторону Аны. — Насколько я вижу, она довольно красива. Русская, да?

— А…да. — Выражение разочарования появляется на лице Алексея, когда он пытается отвлечь собеседника. — У меня есть другие в гораздо лучшем состоянии…

Француз уже отворачивается, направляясь обратно к сцене, где Ана связана в позе танцовщицы.

— Как тебя зовут, красотка? — Спрашивает он с таким сильным акцентом, что поначалу его почти трудно понять.

— Она тебе не ответит, — говорит Алексей с едва скрываемым раздражением. Я вижу, как он оглядывается на Софию и пару, все еще стоящую там и разговаривающую вполголоса, и нетрудно понять, о чем он думает…о том, что он отказался от почти верной продажи ради того, что кажется тупиковым.

Что касается меня, я не знаю, радоваться ли тому, что продажа Софии отложена, или беспокоиться за Анну.

— Он не купит ее, как только Алексей объяснит, — думаю я про себя, отчаянно пытаясь в это поверить. Конечно, он этого не сделает.

— Почему нет?

— Ее накачали лекарствами, — объясняет Алексей. — Когда я говорю, что она повреждена, я имею в виду не только физическое состояние. У нее регулярные приступы паники, она набрасывается, если кто-то пытается к ней прикоснуться. Это все равно что пытаться сдержать дикую кошку. — Он смеется, и в этот момент мне ничего так не хочется, как придушить его.

— Тогда почему она здесь?

Алексей пожимает плечами.

— Я не хотел, чтобы она была полной потерей. Из нее получается прекрасное украшение, как вы сказали, она очень красива. Но она не подходит для продажи.

Француз, кажется, размышляет, его взгляд оценивающе скользит по Ане. Он смотрит на нее не так, как большинство мужчин и даже женщин в комнате смотрят на нас, не так, как будто он хочет раздеть ее догола и трахнуть, а скорее так, как вы могли бы смотреть на особенно трогательное произведение искусства в музее. Он долго медлит, а затем поворачивается, чтобы посмотреть на Алексея, расправляя плечи.

— Я не согласен, — просто говорит он.

— Прошу прощения? — Алексей моргает. — Извините, месье, но я просто не могу…

— Пятьдесят миллионов. Немедленно переведу на счет по вашему выбору.

Алексей замирает. Все, кто находится на расстоянии слышимости, делают то же самое, поворачиваясь и прислушиваясь к разговору с заметным интересом, пока Алексей пытается сформулировать ответ.

— Вы, должно быть, шутите, — говорит он наконец. — Это замечательная шутка, но вы не можете быть серьезным.

— Я серьезно. — Твердо говорит француз. — На самом деле, ты прав. Она стоит большего, чем это. Сто миллионов за пострадавшую русскую балерину. Я хотел бы немедленно вступить во владение ею. Мой самолет вылетает через два часа, а мой водитель не привык к этим горным дорогам.

Нет. О боже, Ана, нет. я чувствую, что не могу дышать. София смотрит на Алексея и француза с немым ужасом, ее лицо такое бледное, что я боюсь, как бы она не упала в обморок.

— Она этого не стоит, люди подумают, что я тебя обманул.

— Я буду счастлив сообщить им, что она того стоит для меня. А теперь, пожалуйста, месье Егоров, мое время так же ценно, как и ваше.

— Почему? — Алексей смотрит на него, по-видимому, не веря.

Француз пожимает плечами.

— У некоторых из лучших произведений искусства в мире есть недостатки, месье Егоров. Даже статуи Микеланджело имеют недостатки в своем дизайне, вы знали об этом? Японское искусство кинцуги основано на концепции, что, принимая сломанные вещи, заполняя их трещины и изъяны золотом, то, что было повреждено, может снова стать красивым. Я нахожу это очень интересной концепцией, не так ли?

Это впечатляющий аргумент. Если бы этот человек в данный момент не торговался за человеческое существо, к тому же одну из моих ближайших подруг, он мог бы мне почти понравиться. Ошеломленного выражения, которое он изобразил на лице Алексея, и так достаточно, чтобы я почувствовала проблеск уважения.

— Сто миллионов, — повторяет он, начиная раздражаться. — Было бы глупо не взять их. Ты сам сказал, что не можешь ее продать.

— Да… — Алексей, кажется, оправляется от шока, кивает. — Пожалуйста, пройдемте со мной в мой офис, там мы сможем завершить продажу…

— В этом нет необходимости. — Француз указывает на мужчину в черном костюме, маячащего неподалеку, который выходит вперед с портфелем и открывает его, показывая ноутбук. Несколькими быстрыми нажатиями клавиш он получает доступ к учетной записи и протягивает компьютер Алексею. — Пожалуйста, введите ваши данные, месье. Сто миллионов, переведутся немедленно.

Алексей выглядит неопределенно, как будто он не уверен, снится ему это или нет. Он делает шаг вперед, быстро вводя необходимую информацию, и нажатием кнопки довольная улыбка расплывается по лицу собеседника.

— Очень хорошо. — Француз лучезарно улыбается Алексею. — Пожалуйста, приведите ее ко мне. Я хочу немедленно уехать. Вы говорите, ей дают лекарства? Значит, она не может ходить самостоятельно?

— Так и есть. — Алексей выглядит слегка бледным, как будто эта информация может внезапно изменить мнение мужчины.

— Жак. — Француз машет мужчине в черном костюме. — Пусть водитель подгонит мою машину и двое мужчин помогут балерине выйти наружу. Как ее зовут?

— Анастасия, — быстро говорит Алексей. — Ее зовут Анастасия Иванова.

Довольная улыбка появляется на его лице.

— Как мило. Имя принцессы. Еще одна потерянная и сломанная вещь, если я помню.

— Нет! — София кричит, бросаясь вперед и пугая пару, все еще стоящую поблизости. — Нет, вы не можете забрать ее! Ты не можешь! Пожалуйста, нет, ах!

Она кричит, когда охранник, стоящий позади нее, протягивает руку и бьет ее по задней части бедра тем, что я вижу, маленьким компактным электрошокером, который я до этого момента не замечала. София почти падает, и женщина, стоящая рядом с ней, протягивает руку, чтобы поддержать ее.

— Она беременна, — огрызается женщина на охранника. — Тебе не кажется, что это плохая идея?

— Мои извинения, — быстро говорит Алексей, направляясь к ним. — Моя охрана иногда перегибает палку. — Он смотрит на охранника, который бледнеет, понимая, что, совершил он ошибку или нет, его собираются наказать за неудовольствие гостя.

— Убирайся, — рявкает Алексей. — Скажи кому-нибудь другому, чтобы пришел и заменил тебя. — Он приятно улыбается паре, полностью возвращая им свое внимание. — Я очень сожалею, что прервал, но, как вы можете видеть, это было срочное дело. Если вам все еще интересно…

Я больше не могу слушать. Трое охранников снимают Ану с ее такелажа, двое поддерживают ее, пока другой развязывает ее, развязывая ленту, удерживающую ее ногу, и отстегивая цепи на запястьях. Она приваливается к охраннику, как разрозненная кукла, ее голова склоняется набок, пока француз нетерпеливо ждет, когда они последуют за ним.

Я хочу помочь ей, спасти ее, остановить это, но я знаю, что я никак не могу. София тихо плачет, слезы наполняют ее глаза и стекают по лицу. Ее тушь не растекается, и я с болезненным ощущением в животе понимаю, что визажист, должно быть, специально использовала водостойкую, зная, что женщины в ситуации, подобной нашей, скорее всего, не пережили бы ночь без слез. Не дай Бог, чтобы мы все еще не были красивыми и совершенными, даже в наших страданиях.

— Кэт, — шепчет София почти умоляюще, но я знаю, что она знает так же хорошо, как и я, что ничего нельзя сделать. Комната полна охраны, нашей, а теперь и француза, и даже если бы одна из нас смогла добраться до нее, после этого нам некуда было бы идти. Мы беспомощны, и это одно из худших чувств, которые я когда-либо испытывала.

Я потерпела неудачу. Одни и те же слова снова и снова прокручиваются в моей голове, вид того, как Ану несут к выходу из комнаты, превращает мою кровь в лед, и я вижу, как Саша тоже смотрит ей вслед, ее лицо бледное и потрясенное. Это похоже на сон, на кошмар, как будто в любой момент мы проснемся и снова окажемся на Манхэттене. Этого не может быть на самом деле. Этого не может быть наяву. Но это так.

Покупка Аны, похоже, пробудила в гостях чувство срочности, и они начинают подходить к оставшимся троим из нас более нетерпеливо, с новым интересом. Я отчаянно пытаюсь дистанцироваться от всего этого, пытаюсь игнорировать руки и глаза на моем теле, оценивающие меня, определяющие, стою ли я той цены, которую назначил за меня Алексей. Я пытаюсь снова определить Анику и Елену, в ужасе от того, что могу пропустить кого-то, кто проявит к ним интерес, и они исчезнут прежде, чем я успею оглянуться, но вечеринка сейчас в самом разгаре, и я не всегда могу их увидеть. Зал наполнен толпой гостей, перемежающихся официантами, циркулирующими с подносами закусок и шампанского, и у меня кружится голова, по мере того как проходят минуты, продажа и потеря Аны с каждым моментом становятся все более конкретными. Мы не ели несколько часов, и у меня пересохло во рту, желудок скрутило от голода и горя, мое тело начинает дрожать от истощения и усилий сдержать свои эмоции.

Я замечаю, как Алексей передает девочек охраннику, и у меня перехватывает дыхание, страх пронзает меня.

— Отведи их наверх, в их комнату, — я едва слышу, как он говорит сквозь оркестровую музыку и шум разговоров. — Я закончил с ними на сегодня.

Волна облегчения захлестывает меня, достаточная, чтобы ослабить колени. Для нас ночь явно не закончилась, но, по крайней мере, мне не нужно беспокоиться за Анику и Елену, по крайней мере, до конца сегодняшнего вечера. Они не будут проданы, пока нет, и я чувствую себя почти слабой. Одна потеря, это все, что я могу вынести за ночь. С другой стороны, тот факт, что Алексей забрал детей, совсем не сулит ничего хорошего для троих, возможно, четырех из нас.

Он указывает на охранников, стоящих у наших сцен, подтверждая мои опасения. Мое сердце замирает, когда охранник начинает тянуться ко мне, хватает за локоть и тянет к краю сцены. Я изо всех сил стараюсь сохранить равновесие на своих высоких каблуках несмотря на то, что я измучена, спотыкаясь о край, когда он нетерпеливо стаскивает меня с него на первый этаж.