Мы уходим последними… Записки пиротехника

– Сколько, говоришь, там километров-то? – в который раз спрашивает нашего будущего проводника начальник участка.

– Не мерял я, – медленно, с неохотой отзывается проводник. – Если ходко идти, часов за семь будем.

– Нельзя пешком. У нас груз большой, – пугается старший среди водолазов майор Тихонов.

– С техникой туда ни в жисть не попасть…

Утром мы все-таки пытаемся пробиться на могучем лесном трейлере, но неудачно. Уже в двух километрах от поселка трейлер в самом прямом смысле слова тонет в разлившейся по весне речушке. Ничего не поделаешь – надо идти пешком. А одна только водолазная калоша весит двенадцать килограммов. По восемь – груза. Еще костюмы, приборы, инструменты. Как ни крути, – выходит по два пуда на брата. Идем пятнадцать лесных километров по южной стороне горы, по первозданной грязи, потом пятнадцать – по северной, рыхлым глубоким снегом. Ничего не вижу, кроме спины впереди идущего, ничего не ощущаю, кроме тяжести и горячего липкого пота. Два, три, пять, семь часов… Наконец по цепи проходит радостное сообщение: «Прибыли».

Несколько десятков шагов по жухлой прошлогодней траве, и мы увидели внушительную выемку, уткнувшуюся широким зевом в огромную полынью.

Василий Михайлович Бродский – наш проводник – побывал здесь уже дважды. Первый раз – примерно в девять часов вечера 27 апреля 1961 года. Он прошел берегом набухающего от весеннего тепла озера, постоял на широкой луговине, проверил маленькую плотинку на стоке и направился дальше. В семи километрах от этого места Бродский заночевал в лесу и утром пошел обратно. В восемь утра 28-го он снова оказался на берегу этого озера. И остановился пораженный, ошеломленный, потрясенный никогда не виданным явлением…

Потом он целый день шагал до ближайшего лесопункта, потом целую ночь – в район, пока не ушла сорвавшая нас с мест телефонограмма.

И вот мы, наконец, тут. Стоим над огромной ямищей, а глаз отмечает все новые и новые подробности: крутой берег небольшого продолговатого озера. С нашей стороны – старые сероватые строения, не то сарайчики, не то брошенное жилье; с другой – молчаливый, таинственный лес. Прямо против одного из строений вырван огромный кусок земли. Будто циклоп шарахнул мотыгой. Наибольшая длина ямы вдоль берега – около двадцати семи метров. Ширина – больше пятнадцати. Глубина – три. У берега – большая полынья. В ней – редкие взлохмаченные льдины. Дальше – ровный, набухающий лед.

Яма как яма. И все же есть в ней что-то такое необычное… Но что? Чего-то недостает в сознании и ощущении. Может быть, ощущения причины? Пожалуй…

В любой ситуации наш мозг немедленно собирает информацию о явлении или действии, свидетелями которых мы становимся, и тут же пытается проанализировать, призывая на помощь аналогию, основанную на книжном или реальном опыте. Пусть потом эта аналогия окажется нелепой, надуманной, но в первый момент она нужна как воздух. Здесь аналогий не было…

Я спустился в яму. Ни родников. Ни грунтовых вод. Ничего хоть чуточку привлекающего внимание. На подходе к воде низ ямы сильно сужается. У самой воды вроде бы след чего-то тяжелого: дерн здесь раскидан по сторонам, дно чуточку приглажено. На озере – лед как лед: ни трещин, ни выбросов грунта на нем. Хм, выбросов… Может, начать именно с этого? В принципе такую ямищу мог размахать и взрыв… Но где же все-таки выбросы?

Пока водолазы готовились пойти на дно, я буквально ползал вокруг ямы. Искал хоть бы кусочек выброшенного взрывом грунта, хоть бы опалинку на прошлогодней траве. Ничего! Разгадку, видимо, следует искать на дне. Занятый осмотром, сопоставлениями, я и не заметил, как мои товарищи приступили к работе. Один крутил рукоятки на пульте прибора, пощелкивал тумблерами, другой производил измерения. Пятаев фотографировал. Тихонов, в легком водолазном костюме, осторожно пробовал воду. Вот он зашел по пояс, по грудь. Пробормотал дрожащими от озноба губами: «Вязко…» И, сильно оттолкнувшись, поплыл. Немного погодя он нырнул, но вскоре снова показался над водой. Обругал отвратительную видимость и скрылся.

Я стоял и пытался сообразить, чем же заняться. У ног плавали сероватые лохмотья пены, и среди них – мелкие черные шарики, напоминающие сгоревшие семена проса или конопли, только меньше по размерам. Поймал горсть этих семян. Нет, на просо не похоже. Наверное, от прибрежной травы. Растер в пальцах – хрупкие. Выбросил, ополоснул ладонь. Пошел вдоль берега. Расслоенные пластинки сланцев, камушки, растительный мусор… Больше ничего…

Закончил первичный осмотр и Тихонов. Он уже вылез и грелся у костерка. В озере работал один из водолазов… Приборист, сосредоточенный и серьезный, прослушивал дно ямы – искал следы металла…

Александр Михайлович Тихонов, как и я, ничего не обнаружил. «Дно около ямы, – рассказал он, – покрыто сброшенной землей, глыбами мерзлого дерна. Понятно, почему в полынье мало плавающего льда! Его просто прижало ко дну. Скоротечность катастрофы не позволила льдинам вырваться на поверхность. Вся масса скинутой земли лежит довольно узким и длинным участком. Справа и слева от него – дно чистое и плотное».

Вот и все. А мы-то были уверены, что стоит войти в озеро, как наткнешься на разгадку. Оказывается, оно хранит тайны не хуже, чем земля.

– Ил чуть не по пояс, а видимость хуже некуда, – будто оправдываясь, пожаловался Тихонов.

Проводник наш долго сидел молча и курил едкую-едкую махру. Потом не выдержал.

– Поброжу, что ли, – сказал, подымаясь, и выразительно показал на противоположный берег.

Мысль о рикошете, о том, что какое-то неведомое тело, прилетев сюда с огромной скоростью и ударившись о землю, оттолкнулось от нее, как плоский камешек отталкивается от воды, приходила и нам. Расстояние, правда, до того берега порядочное… Но чем черт не шутит?

– И правда сходите, Василий Михайлович…

Мы попросили его внимательно осмотреть почву, деревья, лед у дальнего берега. Может, хоть он увидит какие-нибудь ненормальности или странности…

Водолазы уже исползали все дно, успели даже поменяться ролями: теперь под водой был старший, более опытный. Он старательно изучал дно длинным щупом. Иногда стальной стержень не хотел лезть в грунт. Но все одно и то же: либо валун, либо льдина.

Закончив «выслушивание» ямы, к водолазам присоединился и приборист. Он подал в воду принимающее устройство искателя и прямо-таки замер у пульта. Несколько раз стрелки лениво отклонялись. Приборист лихорадочно вращал настройку. Но сигналы были слишком слабыми и невыразительными.

– Не то… Типичное не то… – разочарованно бормотал он и пунцовел, словно был виноват в том, что мы никак не можем найти этой «штукенции» или хотя бы ее осколков. Ведь не испарилась же она бесследно?!

Правда, и в яме, и рядом с ней, и под водой стрелки отклонялись чаще, чем в окрестностях. Но сколько мы ни копали, ни перебирали грунт руками, так и не обнаружили даже малейшей частицы металла.

Всплыл водолаз и нечаянно перевернул льдинку. О, что-то новое… Мы немедленно сбежались к воде. Представьте себе кусок льда сантиметров тридцати толщиной. И вся его нижняя часть, та, что находилась в воде, окрашена в яркий изумрудный цвет! Нет, «окрашена» – не то слово. Просто половина льдины как бы впитала в себя необычный колер. Перевернули еще одну льдинку, еще одну – то же самое. Выбили кусок ледяного поля – обыкновенный, ничем не выдающийся лед. Ага! Значит, что-то все-таки шлепнулось в воду. Именно здесь шлепнулось и оставило красивый изумрудный цвет. Но что? Непонятно. Ясно лишь, что в воде произошли какие-то процессы, либо окрасившие лед химическим красителем, либо изменившие оптические свойства подводной части льда. Процесс локализованный, быстрый. Ведь монолитный лед озера не изменился, да и тот, что затонул, прижатый грунтом, тоже.

Мы взяли пробу льда, воды, грунта, выловили на всякий случай горсточку горелых зерен и расположились у костра, чтобы передохнуть и подкрепиться.

Вернулся Василий Михайлович. Молча присел. Все понятно. Даже и спрашивать незачем. Значит, и на другом берегу – ничего, что могло бы хоть чуточку пролить свет на эту тайну.

– Ну так… У кого какие идеи? – дав нам немного подумать и покурить, спросил, наконец, Пятаев.

– Черт их знает, какие идеи… – неопределенно начал Тихонов. – Под водой вроде бы ничего нет. Может, ракета какая?

– Это мы проверили, – сказал Пятаев. – Еще в Ленинграде начальство где-то выясняло. Твердо говорят: нет. Да что-нибудь и осталось бы от нее…

– Ну, бомба…

– Взрыва здесь, пожалуй, тоже не было, – подытожил свои наблюдения я. – А металла много?

Приборист развел руками:

– Отклоняется стрелка чуть-чуть: на самом пределе чувствительности. Сколько ни копаем – хоть бы одно зернышко железа. Не ручаюсь, что эти отклонения не от фона… Я вот думал: может, молния шаровая?

Про шаровые молнии я читал. Правда, давно и уже многого не помнил. Однако профессиональная память удержала одну любопытную подробность: по данным американского ученого Дональда Ритчи, при взрыве шаровой молнии диаметром от двадцати сантиметров до десяти метров освобождается энергия, эквивалентная взрыву 0,5—20 килограммов тола.

– Есть вероятность, – сказал я, – но очень уж малая.

– Так… – протянул Пятаев. – Еще что?

– Метеорит… – улыбнулся Тихонов.

– А что? Может, и метеорит…

Короче, к концу обследования мы твердо решили, что находимся у места падения крупного небесного камня. Все мы знали, как выглядят врезавшиеся в землю самолеты, воронки от бомб и фугасов. А метеориты? Темное дело…

Мы сидели у вечернего костра. Водолазы – старший и молодой – горячо обсуждали между собой профессиональные подробности подводного путешествия. И вдруг меня поразили слова одного из них:

– Иду вдоль ложбинки, иду – и вдруг бугорок…

– Стойте, братцы! Какая ложбинка? Какой бугорок?

– Да там, на дне. Узенькая такая…

Тихонов встрепенулся: «Надо проверить!» Его мигом облачили в резиновые доспехи, и он почти бегом ринулся в воду. Потом всплыл у самой кромки льда и потребовал щуп. Я сел в надувную лодку, передал ему инструмент и стал ждать. Наконец Тихонов вынырнул у самого берега и вышел на сушу. Я бросился за ним.

– Понимаете, – на ходу расстегивая костюм, возбужденно заговорил он, – до того места, где я принял у вас щуп, идет след. Подзатянутый илом, но след. Похоже – будто огромная труба лежала. Потом валик метра полтора высотой. Словно бы толкала «она» перед собой грунт и остановилась. Дальше – ничего. Метров сто прошел подо льдом. Ровное, абсолютно ровное дно. Валик пуст. След я тоже прощупал. Куда же «она» делась? Не улетела же назад!

А если улетела? Прикинули: с колоссальной скоростью эта штука грохнулась о землю, вырвала из берега около тысячи кубиков мерзлой земли, проползла по дну примерно двадцать метров, пробила пятиметровую толщу воды и вертикально умчалась в небо… Только так. В противном случае «она» бы на большой площади разбила озерный лед и оставила на нем какие-то следы – грязь, например. Но кромка льда абсолютно чистая! Я сам проверил. Выходит – акробатика? Только на невероятных перегрузках и лобовых ударах о землю! Нет, это что-то не очень понятное.