Батон «Лучеса»

ПРИЗНАКИ ВОЗГОРАНИЯ

На заводе ЖБК к часу дня ожидали очередную проверку пожарной безопасности, и инженер по охране труда Матвеев высматривал инспектора, маясь у проходной. Высматривал-высматривал, да не высмотрел, и пожарный майор внезапно возник сбоку, взявшись невесть откуда и приехав неясно на чём.

– Наверняка вы за мной, – убеждённо сказал он, протягивая Матвееву руку. – Добрый день. Полковник МЧС Иванов.

Матвеев, смешавшись, прыгнул взглядом с погон эмчеэсника на его лицо, потом обратно, хотел спросить, не спросил, неуверенно выдавил "да, здравствуйте, идёмте", и они пошли.

– Это ко мне инспектор, – сообщил Матвеев охраннику у вертушки. Тот чем-то щёлкнул и зажёг зелёную стрелку, но майорский полковник явно никуда не спешил:

– Огнетушитель на КПП имеется? – энергично поинтересовался он.

– Там, – сказал охранник, поклонившись в красный пожарный угол.

– Отлично. Назначение его знаете?

– Ну, тушить огонь.

– Всё верно, – подтвердил эмчеэсник. – Огнетушитель предназначен для того, чтобы тушить огонь. Как видим, не сложно. Пожар – это неразумная стихия, но в борьбе с ней есть своя логика. Главное, не паниковать, и нужные ответы придут сами собой. Телефон пожарной службы помните?

– Конечно, сто один. И вот они тоже у нас, – охранник ткнул пальцем в памятку над телефоном.

– Ого, – удивился эмчеэсник. – Как остроумно. Вообще при пожаре случается всякое, а здесь очень проницательно учтён человеческий фактор. Если заволнуешься, забудешь, можно тут же прочитать, – впечатлённый, он подался было к выходу, но раздумал.

– Вы, наверное, обязаны зарегистрировать в журнал мою фамилию? – предположил он. – Пожалуйста, порядок есть порядок. Иванов, с двумя Вэ.

– Это как, – не понял охранник, взяв авторучку. – Ивванов?

– Нет, – ответил эмчеэсник. – иВ-аноВ. Ивванов это с тремя.

Охранник и Матвеев переглянулись, на секунду повисла тишина, в которой, казалось, кто-то должен был что-то нужное сказать или сделать, но никто ничего не сделал и не сказал, и Матвеев с инспектором проследовали на территорию. С той стороны КПП закемаривший на солнышке рыжий пёс по кличке Рыжий меланхолично разожмурился, потом разом вскинул голову и уставился на эмчеэсника, словно не веря своим собачьим глазам.

– Ну здравствуй, – сказал тот и ему. – Ты-то хоть не куришь на территории? – и возмущению Рыжего не стало предела.

– Не бойтесь, – через лай с досадой сказал Матвеев и попытался встать между ними. Это не помогло, Рыжий обошёл его по кривой, Матвеев, скрепя сердце, нагнулся за несуществующим камнем, и несуществующий камень не подвёл. – Вы не думайте, это хороший пёс, это умный пёс. Просто он вас не знает.

– Вы мне так объясняете, как будто я не понимаю, – слегка даже обиделся Иванов. – А ведь мы, полковники МЧС, в сущности, сами точно такие же собаки.

Матвеев в растерянности помедлил, но опять ничего не спросил и повернулся идти дальше. Эмчеэсник, не двигаясь с места, с насмешкой глядел ему вслед.

– Только на двух ногах, – чуть повысив голос, уточнил он Матвееву в спину.

– И то не всегда, – добавил он уже будто самому себе, но Матвеев, наконец, остановился.

– Хорошо, – решившись, развернулся он. – Кто же вы всё-таки по званию, раз уж вы так ставите вопрос?

– Ну так а что ж вы не спросили сразу? Вы же озадачились, почему было не раззадачиться на месте? Про мелочи вроде проверки удостоверения я и не говорю. Пропускной режим придуман не джентльменами и не для джентльменов, это понятно, но как насчет простого человеческого любопытства? Да и разумно ли допускать на предприятие явного неадеквата, если только он, конечно, не директор?

Они снова пошли, теперь уже бок о бок, и Матвеев, поразмыслив, ответил:

– Наверное, я побоялся оказаться бестактным. Кажется, я быстро вообразил, что вдруг вас недавно понизили в звании, а вы представились полковником по старой памяти, и мой вопрос мог оказаться для вас неприятен. Да, кажется, так.

– Ничего себе! – возмутился эмчеэсник. – А почему не вдруг меня только что повысили на два звания сразу, и я этого вопроса только и жду? Вдруг это прекрасный повод поздравить меня и порадоваться моим успехам? Шутка ли, человек умом и упорством обогнал собственные погоны! Я что, похож на того, кого скорее могут разжаловать, чем продвинуть по службе? Такое, что ли, у вас сложилось обо мне впечатление?

– В первую минуту не знаю, – ответил Матвеев. – Теперь, честно говоря, да.

– Это что же, я так понимаю, вы больше не боитесь оказаться бестактным?

– Как бы то ни было, – сказал Матвеев, – лишить человека возможного удовольствия – это меньший промах в общении, чем причинить ему возможную досаду.

– Дааа? – протянул Иванов, чему-то несоразмерно удивившись. – И что же, у вас, может быть, даже есть дома какая-нибудь семья, я имею в виду – жена и дети? Какой-нибудь Олежек лет четырёх или наоборот – Танюша годиков семи?

Матвеев остановился.

– У меня действительно есть дочь Таня. И ей правда семь, – и снова он почему-то не задал очевидного вопроса, только добавил. – Что до Олежека, его у меня нет.

– И вы готовы за это поручиться? Вот так, до самого дна вероятия, как если бы поставили к стенке и целились в лоб?

В глазах Матвеева скользнула какая-то мысль, и он на секунду смешался. Вслух он сказал:

– Готов. И потом, какая тут связь?

– А то вы не знаете, какая, – фыркнул Иванов. – Такая, что где же были ваши мудрые принципы, когда вы с женой производили её на свет? Почему вас тогда не остановило соображение, что лишить вашу дочь возможных радостей будущей жизни – куда меньшее зло, чем обречь на возможные беды? На неминуемые беды, гораздо точнее сказать. Скоро ваша дочь подрастёт, и в душу её войдёт осознание ждущей за поворотом смерти, может быть, страшной и мучительной. Придётся ли ей это по сердцу, как вы полагаете, и кто, как вы думаете, будет в этом виноват? Да что подрастёт – вдруг уже сегодня после пяти вы явитесь домой, на пороге вас встретит жена, сама полумёртвая от горя, и скажет, что у дочери вашей обнаружен – ну, скажем, рак матки. Согласен, в таком возрасте не самый частый случай, но кому-то же всегда везёт. Какая-то матка у Танюши всё-таки должна уже быть, если я правильно понимаю? Для прямого назначения, может, ещё и рановатая, но раку, как я понимаю, без разницы. Рак за матку Таню цап! Это такой стих, – прибавил он, словно в ликующих скобках. – По природоведению. Чтобы, играя, познакомить ребёнка с окружающим мироустройством.

– Вы что, полный придурок? – спросил Матвеев, весь белый.

– Нет, – сказал эмчеэсник.

– Вы вообще соображаете, что несёте?

– Да, – сказал эмчеэсник.

– Похоже, вы давно не получали по зубам.

– Давненько. Не тот пошёл народ. Ценят стабильность, всё с оглядкой. Ударьте вы.

Они долго стояли, глядели друг другу в лицо. Матвеев отвёл глаза первым.

– Вы меня, ради бога, простите, – тут же сокрушенно произнёс эмчеэсник. – Я и впрямь позволил себе лишнее. Не знаю, как так вышло. Я на службе, вы на службе, у вас начальство, у меня… – он внезапно задумался, – … начальство. Что мы ему скажем? Что, забыв профессиональный долг, посрались по философским мотивам? Нам с вами это надо? Вам хочется объяснять директору, почему у его предприятия испортились отношения с пожарной охраной, пусть даже вы, я первый признаю это, сто раз правы? Давайте лучше проведём по-скоренькому эту самую инспекцию – начнём, кончим, и вы меня забудете.

– Если, конечно, сможете, – добавил он. – Сперва, я думаю, поглядим, что там у нас с документацией, потом проверим систему оповещения, огнетушители, после этого… – он вроде как открутил что-то рукою в воздухе, – краны…

– Какие ещё краны? – скрипнув зубами, перебил Матвеев. – Вы имеете в виду пожарные гидранты?

– Именно… их… я и имею в виду, – кивнул Иванов без всякой убежденности. – Если, конечно, у вас нет возражений. И если, конечно…

– Если конечно что?

Иванов скользнул ему в лицо безразличным взглядом:

– Если у вас ничего не тлеет уже прямо сейчас.

*****

Где-то час спустя они вновь появились в виду КПП, и глянувший как раз из окна охранник ещё подумал про себя, что натянули, видать, Игоревича по полной программе, потому что Матвеев был не похож на себя, вид имел странный, потерянный и даже больной. Эмчеэсник шёл на пару шагов впереди и без умолку говорил, а Матвеев как будто просто двигался на звук его голоса, мало что замечая вокруг. Проходя подъездные пути, он споткнулся об утопленный между плитами рельс, остановился и, казалось, хотел нагнуться и коснуться его рукой, но, подумав, всё же понял рельс так, без касания, и широко шагнул через следующий, с запасом, чтобы уже наверняка.

– Ну что же, я абсолютно доволен, – трещал между тем эмчеэсник, не оглядываясь, в расхлябанном бездумном порыве, словно не Матвееву, словно никому. – Лучшие результаты инспекции нельзя и вообразить, даже если нарочно сидеть часами. Идеальный порядок в документации, образцовое состояние инвентаря; что же касается гиндра… гидратов… они таковы, что только ради них одних уже хочется жить. Жить, топтать грешную землю, благодарной грудью вдыхать… Оба-на, – взгляд его внезапно за что-то зацепился, и он поймал себя вполоборота. – Сергей Игоревич, дорогой вы мой инженер по ОТ, это что же там у вас, да неужели это пожарный щит?

Он жадно обернулся к Матвееву, и тот, вздрогнув, ответил:

– Да.

– Наконец-то, – тихо сказал эмчеэсник, задохнувшись от нежданного счастья. – Душа моя знала, что вы чего-то не договариваете.

Матвеев замер.

– Я вас подожду здесь, если не возражаете.

– Разумеется, я возражаю. Всеми силами. Это нарушение регламента, и оно вопиет. Что если я найду там окурок, а вы обвините меня впоследствии, что я сам же его и подбросил из личной неприязни к вам? Или хуже того – из любви к окуркам?

– Я прошу вас, – выдавил Матвеев через силу, лицо у него скривилось, и эмчеэсник засмеялся ему прямо в кривое лицо. Отсмеявшись, он зашагал к щиту, а Матвеев в смертной тоске завертел головой, но мир был пуст, только дым из трубы котельной да спина охранника в окне проходной, и помощи ждать было неоткуда.

– Сличим опись, – объявил Иванов, зашелестев у красного ящика бумагами. – Так, так, ПэЩа номер три. Пункт первый. Лом?

– Лом? – он повысил голос, но не обернулся, не счёл нужным. Матвеев стоял сзади на полшага, может быть, на шаг.

– Зачем спрашивать? – в конце концов отозвался он. – Вы же сами видите, что есть.

– Багор?

– Багор, – сказал Матвеев.

– Длинный, стальной, с загнутым крюком, чтоб зацепить и уволочь по изрытой грязи, куда велит ненасытное сердце? – уточнил эмчеэсник.

Не глядя на него, Матвеев обречённо кивнул.

– Топор?

– И топор.

– Пожарные вёдра, кроваво-красные внутри и снаружи, словно полные до краёв, и даже будто некуда уже и через верх?

– Да, два. Вот они.

– Вообще, всё красное, – заключил эмчеэсник, удовлетворенно складывая серый лист.

– Всё.

– То есть, вы понимаете.

– Я понимаю, – сказал Матвеев. – Думаю, что да. Всегда знал, что да. С самого начала.

– Ну так изложите мне, а я проверю.