Некро-Тур

Как во сне девочка видела тетю Лену – Миросину маму – которая с глухим стоном вцепилась в грязный ящик и потащила его на себя, и дядю Игоря – папу – который принялся ее от ящика отдирать. На помощь подоспели люди в защитных костюмах, что-то сдавленно кричали, неприлично ругались, требовали разойтись к чертям, но тетя Лена словно приросла к смрадному ящику. И только выла.

Когда руки ее, наконец, разжались, гроб закачался на канатах, раздался влажный хруст и… днище развалилось. Сквозь бешеный стук и гул в ушах, Анка едва расслышала визг девчонок и быстрый шелест ног. Удрали. А оцепеневшая Анка глядела, как из черного нутра гроба, споднизу что-то… рождается…

Сначала, подобно околоплодным водам, вниз обрушился небольшой водопад серой, маслянистой жижи, а следом появилось то, что осталось от Мироськи. Фиолетово-черное, отекшее и, одновременно, сморщенное, замотанное в грязные кружева. Она повисла, выгнувшись в пояснице, вниз головой. Отпавшая нижняя челюсть, ощерившаяся мелкими желтыми зубами, захлопнулась, вызвав ассоциацию с поймавшей муху лягушкой. Пустые глазницы, заполненные чем-то студенистым, смотрели прямо на Анку. Тряпки расползлись, высвобождая руки, которые под силой тяжести тоже потянуло вниз, но заклинило на полпути. Казалось, Мирося с мольбой тянется к ней. А в следующий миг она выскользнула из «чрева» и плюхнулась на дно могилы, подняв фонтан брызг.

Время стремительно побежало вперед, словно в старых черно-белых фильмах, где все куда-то спешат и суетятся. Тетя Лена осела на руках мужа в глубоком обмороке. Он, рыдая, пытался оттереть ее лицо от жирных брызг. Толпа беспорядочно бурлила. Спешил фельдшер с чемоданчиком. Местные мужики, подрядившиеся раскопать могилу, скрючившись, выплевывали за деревьями души. Люди в белых комбинезонах что-то глухо орали им сквозь респираторы. В конце концов, двое из них спрыгнули в могилу и вскоре подняли наверх черный, маслянисто блестящий мешок с молнией, в котором скользко перекатывалось что-то...

Среди этого мельтешения стояла она, Анка, не шевелясь и почти не дыша, словно статуя. Только глаза ее двигались, стараясь поспеть за всем сразу.

- Видели же, что воды по грудь, зачем гроб поднимали! – кричал кто-то.

- У нас протокол, - огрызались ему в ответ, - перевозим, не вскрывая. Это пусть прокуратура выясняет, кто дал согласие на эксгумацию!

- Закапывайте быстрее, пока мы все не заболели!

- А кто вас всех сюда приглашал? Чтоб вы все передохли!

- Прекратите! Родителей пожалейте!

- Знали, на что шли!

Черный мешок скрылся в машине. Кто-то молился, кто-то сыпал проклятиями, кто-то рыдал. Подоспела скорая, в которую погрузили Лену с Игорем. Мужики, уже трижды пожалевшие, что подписались на такое дело, обмотав лица майками, теперь спешно закидывали могилу глиной. Толпа начала расходиться. Анка ловила взгляды – все без исключения алчные, жадные, полные нездорового восторга и жути. Будет теперь тем для разговоров на долгие-долгие годы.

Сердобольная баба Ира – соседка – заметила окаменевшую среди могил девочку, запричитала и, положив дрожащую руку ей на плечо, завернула, повела прочь.

- Что ж ты, дурочка, пришла-то?

- Попрощаться…, - ответила Анка, с трудом разлепив пересохшие губы.

- Ну, ничего-ничего, ты молодая, все забудется. Людей надо помнить живыми, а что отдано земле, то земле и принадлежать до́лжно на веки-вечные. Большой грех. Господь покарал. Где ж это видано, чтоб могилку вскрывать, когда и года не прошло… Сверху-то песочек, а споднизу – ишь воды по пояс. Пойдем, я тебя домой отведу…

…

Не права оказалась баба Ира. Не забылось. Много месяцев Анка пребывала в ступоре, денно и нощно прокручивая и прокручивая в памяти отвратительную сцену. Родители, узнав, чему она оказалась свидетелем, пришли в ужас и спешно увезли ее из деревни. Водили по психологам, пытаясь по горячим следам залечить травму. Только Анка ни родителям, ни психологу так и не созналась, что для нее лично никакой травмы не было. Второе «рождение» бедной Мироси навсегда осталось для нее… самым ярким и прекрасным событием в жизни. Она влюбилась в эти желеобразные глаза, в застывшие, вытянутые руки, в мелкие, заплесневелые зубы, торчащие из черных десен… Смерть безумна, смерть чудовищна, но так… прекрасна! И Мирося навеки осталась ее олицетворением и единственной в жизни любовью.

Школьные годы она целенаправленно посвятила учебе и без проблем поступила в медуниверситет в надежде, что там снова встретит свою Любовь. Но те безликие, варёные, желтые трупы, что были представлены на уроках анатомии, никуда не годились. Ее любимица Смерть была вроде бы и рядом, но окунуться в ее мрачное великолепие Анка не могла. Та словно сама была неживой, бессильной, вареной.

Анка потеряла интерес к учебе и устроилась на подработку в морг. С виду это было то самое, но только с виду. Патологоанатомы отгоняли смерть, как шелудивую собачонку - громкими голосами, блестящим металлом, запахами спирта и формалина. Потрошили, перерабатывали, как на мясокомбинате – органы отдельно, мясо-кости отдельно, промывка, заморозка, упаковка, макияж и… на выход к скорбящей родне. Лучшими были те ночи, когда труп привозили поздно, и уставшие техники решали оставить его до утра. Тогда она на свой страх и риск выкатывала тело из холодной мертвецкой в коридор, садилась рядом и наблюдала за ним, чутко прислушиваясь к бродящим внутри газам, к резким подёргиваниям, оповещающим начало (а иногда и конец) первой фазы окоченения. Иногда трупы вздыхали, время от времени моргали, порой из глубины доносились звуки, похожие на стоны или хрип, которые она ловила с жадным вниманием. Вот она – Смерть, с деловитым, неспешным торжеством выполняющая свою работу!

А потом на одной из вечеринок она познакомилась с Максом…