Легион. Психопат

Амфортас начал расспрашивать девушку, чем она раньше занималась.

— Я играла в теннис.

— Профессионалка?

— Да.

— А уроки давала?

Нет, уроков она не давала, а выступала на международных соревнованиях и колесила по всей стране.

— А место какое-нибудь занимаешь?

— Да, ракетка номер Девять.

— В стране?

— В мире.

— Прости за мое невежество, — извинился он. И вдруг почувствовал озноб. Он ничего не мог пообещать ей.

А она все так же неподвижно сидела на кровати.

— Да, теперь это останется только в моей памяти, — тихо произнесла девушка.

Амфортас почувствовал комок в горле. Ей все известно. Он пододвинул стул поближе к кровати и принялся расспрашивать девушку о теннисе. Казалось, что она немного приободрилась Тогда врач присел на стул

— Ну, в основном мне запомнились поездки во Францию и в Италию Правда, во Франции и соперниц-то подходящих не было. Там я победила всех.

— Ав Италии? — заинтересовался доктор. — С кем ТЫ встречалась в финале?

Еще добрых полчаса болтали они о теннисе и о соревнованиях.

Взглянув на часы, Амфортас понял, что ему пора уходить. Девушка сразу же словно втянула голову в плечи и безразличным взглядом уставилась в окно.

— Да-да, конечно, идите, — пробормотала она. И снова ушла в свою скорлупу.

— У тебя есть здесь родственники? — осведомился врач.

— Нет.

— А где же они?

Она с трудом перевела взгляд с окна на экран телевизора.

— Они все умерли, — бросила она, словно невзначай. На экране бегали какие-то спортсмены, и эти чудо вищные слова потонули в яростных криках болельщиков. Когда Амфортас выходил из палаты, девушка внимательно следила за происходящим на экране.

Очутившись в коридоре, Амфортас услышал, что она плачет.

Амфортас решил сегодня не обедать, а вместо этого поработать в своем кабинете. Надо закончить описание нескольких историй болезни. Два случая эпилепсии, где приступы провоцировались весьма необычно. В первом — женщина не выносила звуков музыки. Как только она их слышала, у нее тут же начинался припадок. Во втором — девочка одиннадцати лет также подвергалась припадку, стоило ей только взглянуть на собственную руку.

И еще несколько случаев афазии[7].

Одна пациентка повторяла буквально все, что ей говорили.

Пациент, который писал, а потом не мог прочесть то, что написал.

Еще один пациент не мог узнать человека по лицу. Для того, чтобы больной признал этого человека, ему были необходимы дополнительные данные, например, голос или иная особая примета вроде родинки и необычного цвета волос.

Все формы афазии были связаны с поражением мозга.

Отхлебывая кофе, Амфортас пытался сосредоточиться. Но это ему никак не удавалось. Отложив ручку, он внимательно посмотрел на фотографию в рамке, стоящую на столе. Золотоволосая юная девушка.

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет буквально впрыгнул Фриман Темпл, заведующий отделением психиатрии. Элегантной пританцовывающей походкой он сразу же направился к столу Амфортаса. При этом он слегка изгибался, так что складывалось впечатление, будто он ходит на цыпочках. Подойдя к свободному стулу, Темпл тут же плюхнулся на него и с ходу понес:

— Слушай, я тебе тут такую кралю присмотрел! — Он поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее. Вытяну* ноги, затем, скрестив их, достал короткую тонкую сигару и прикурил от спички, а саму спичку швырнул на пол, помахав ею в воздухе, чтобы загасить пламя. — Клянусь Богом, тебе она придется по вкусу. Ноги у нее растут прямо от груди. А грудь какая! Господи, одна сиська как арбуз, а другая еще больше! И кроме того, она просто сохнет по Моцарту. Винс, ты обязан ее куда- нибудь затащить!

Амфортас равнодушно внимал этой тираде. Темплу было уже за пятьдесят, но этот коротышка сумел сохранить мальчишеский задор, и глаза его всегда светились весельем. Однако, присмотревшись к нему повнимательней, можно было заметить, что веселость эта весьма обманчива. И глаза его напоминали скорей волнующееся пшеничное поле. Иногда они внезапно останавливались, впившись в собеседника, оценивали и изучали его. Амфортас не любил Темпла и не доверял ему. Темпл постоянно надоедал Амфортасу рассказами о своих бесчисленных любовных похождениях. Или начинал плести какие-то пространные байки, будто, учась в колледже, слыл бесподобным боксером. При этом он заставлял всех называть его «Герцогом».

— Именно так все меня называли в Стенфорде, — хвастался он. — Все обращались ко мне не иначе, как «Герцог».

Каждой миловидной медсестре Темпл считал своим долгом сообщить, будто избегает боев, ибо «законом установлено, что мои руки считаются смертельным оружием», — говаривал он. Когда Темпл напивался, то становился просто невыносимым. Мальчишеское очарование сменялось неприкрытой агрессивностью и злобой. Сейчас он тоже был навеселе. Видимо, после изрядной порции алкоголя или амфетамина, а может быть, как подозревал Амфортас, того и другого одновременно.

— Я сам встречаюсь с ее подружкой, — продолжал свои откровения Темпл. — Правда, она замужем, ну и что? К черту мужа. Мне-то какая разница? Но та, которую я тебе наметил, конечно, свободна. Дать тебе ее телефончик?

Амфортас взял ручку и начал просматривать бумаги, делая на полях кое-какие заметки.

— Нет, спасибо. Я уже много лет не назначаю никому свиданий, — спокойно отказался он.

Внезапно психиатр словно протрезвел и, прищурившись, холодным взглядом окинул Амфортаса.

— Я это знаю, — ледяным тоном заметил он.

Амфортас продолжал работать.

— Что у тебя за проблемы? Ты что, импотент? — не унимался Темпл. — Хотя, конечно, в твоем положении такое вполне возможно, но я могу вылечить тебя гипнозом. Это у меня здорово получается. Я самый лучший гипнотизер.

Амфортас игнорировал болтовню Темпла, делая заметки и что-то записывая для себя на отдельном листочке, словно психиатра и вовсе не было в его кабинете.

— Ну хорошо, тогда объясни мне, что это такое?

Амфортас оторвал взгляд от бумаг и наблюдал, как Темпл роется в карманах. Затем психиатр вытащил оттуда смятый листок и швырнул его Амфортасу на стол. Тот не спеша взял его и развернул. Потом прочел надпись, сделанную очень похожим на его — Амфортаса — почерком. Он ничего не понимал. Надпись гласила: «Жизнь в меньшей степени способна».

— Это еще что за чертовщина? — переспросил Темпл. Теперь он уже не скрывал своей злости.

— Не знаю, — просто ответил Амфортас.

— Ах, ты не знаешь!

— Я этого не писал.

Темпл взвился со стула и рванулся к столу:

— Боже мой, ты ведь собственноручно всучил мне вчера эту писанину у дежурного столика. Мне тогда было некогда, и Я сунул листок в карман. Что это значит?

Амфортас отложил записку в сторону и снова принялся за работу.

— Я этого не писал, — повторил он.

— Ты что, окончательно спятил? — Темпл сгреб записку и сунул ее прямо в лицо Амфортасу. — Это же твой почерк! Вот тут видишь свои знаменитые закорючки? Они, между прочим, говорят о том, что с твоими мозгами не все в порядке.

Амфортас зачеркнул в бумагах какое-то слово и вместо него вписал другое.

Лицо психиатра побагровело, и это особенно бросалось в глаза на фоне его белоснежных волос.

— Тебе следует прийти ко мне на прием, — взревел он. — У тебя повышенная агрессивность и враждебность. Ты полоумней, чем самый безнадежный псих у меня в палатах.

Пулей выскочив из-кабинета, Темпл громко хлопнул дверью.

Какое-то время Амфортас безучастно разглядывал мятый листок. А потом вновь с головой погрузился в работу. Надо было заканчивать все свои дела.

Днем Амфортас читал лекцию на медицинском факультете Джорджтаунского университета. Он поведал одну любопытную историю болезни. Пациентка с рождения не чувствовала боли. Еще в детстве она случайно откусила себе кончик языка, разжевывая пищу. Через некоторое время она очень сильно обожглась. Залюбовавшись закатом, она в течение нескольких минут простояла голыми коленями на раскаленной батарее. Женщину отправили на психиатрическое исследование. Врачам она объясняла, что не чувствует боли даже при электрошоке, не различала она также горячую или ледяную воду. Самым поразительным было то, что при этом у нее не повышалось кровяное давление, не изменялась частота сердцебиения и не нарушалось дыхание. Она никогда не чихала и не кашляла, рвотный рефлекс удавалось вызвать с большим трудом, да и то при помощи специальных инструментов. Напрочь отсутствовал и роговичный рефлекс, защищающий глаза.

Разнообразные опыты, которые при иных обстоятельствах смахивали бы скорее на садистские пытки — протыкание сухожилий, инъекции гистамина или введение палочек глубоко в ноздри, — не доставляли ей ровным счетом никаких неудобств, не вызывая болезненных ощущений.

Со временем женщина стала чувствовать себя плохо, появились различные отклонения: патологические изменения коленных чашечек, тазобедренных суставов и позвоночника. Хирург предположил, что подобная патология происходит оттого, что у больной ослаблена защита суставов, которая обычно ориентирована на болевые ощущения. В конце концов, женщина потеряла способность двигаться, менять позы и переворачиваться во время сна, что ускорило воспалительные процессы в суставах.

Она умерла в возрасте двадцати девяти лет от обширной инфекции, не поддающейся лечению.

Вопросов после лекции не последовало.

В половине четвертого Амфортас вернулся в свой рабочий кабинет. Он запер дверь и, сев за стол, расслабился. Он отдавал себе отчет в том, что совершенно не в состоянии сейчас работать. Надо было чуточку отдохнуть.

Время от времени раздавался стук в дверь. Амфортас не отвечал, и шаги в коридоре постепенно стихали Один раз в дверь стали колотить, потом бить ногами, и Амфортас догадался, что это явился Темпл. Сквозь массивную дверь до Амфортаса донеслось его яростное рычание:

— Ты, псих ненормальный, я знаю, что ты там. Пусти меня, я знаю, как тебе помочь.

Амфортас даже не пошевелился, и некоторое время снаружи было тихо, затем он услышал негромкий голос Темпла; «Какие сиськи!» — и снова молчание. Ему показалось, что Темпл прижал ухо к двери и прислушивался.

Наконец раздались шаги — психиатр уходил, осторожно ступая по коридору своими легкими ботинками на двойной подошве. Амфортас продолжал ждать.

Без двадцати пять он позвонил своему приятелю, тоже невропатологу, работающему в городской больнице. Когда тот снял трубку, Амфортас с ходу заговорил о делах.

— Эдди, это Винсент. Результаты моего томографирования готовы?

— Да. Я как раз собирался позвонить тебе.

Наступила пауза.

— Положительный? — спросил, наконец, Амфортас.

И снова молчание.

— Да. — Голос невропатолога был едва слышен

— Ладно, я сам обо всем позабочусь. До свидания, Эд.

— Винс…

Но Амфортас уже опустил трубку.

Он достал из ящика письменного стола фирменный больничный бланк и, тщательно обдумывая каждое слово, написал письмо заведующему невропатологическим отделением.

«Дорогой Джим!

Как ни трудно писать об этом, но я вынужден просить тебя освободить меня от занимаемой должности с вечера 15 марта. Мне необходимо целиком, без остатка посвятить себя научным исследованиям. Том Соамс вполне опытный врач, и все мои пациенты окажутся в надежных руках до тех пор, пока ты не найдешь мне замену. Ко вторнику я закончу полный отчет о каждом пациенте, а диагнозы вновь поступивших больных мы с Томом сегодня обсудили. После вторника я постараюсь выбраться еще разок для консультации, но на сто процентов не могу этого обещать. В любом случае, найти меня всегда можно или в лаборатории, или дома