Черно-белая весна

Пришла двугорбая косуля,
ну просто вылитый верблюд,
и говорит: «За правду бьют,
а вымысел недоказуем».
Я спорить с женщиной не стал.
Я все учел — рога, копыта…
— Как звать вас, милая?
— Эдита.
— Откуда прибыли?
— Со скал.
На этом, собственно, беседа
и завершилась. Бредом бред.
Чего на свете только нет,
а нам пока лишь снится это.

Напроломная

Жизнь — дело частное. Мы лезем напролом.
Никто не даст нам, если сами не возьмем.
Попробуй здесь и дальше совесть завести.
Моргнешь, а дети-то успели подрасти,
а ты все там же, где стоял, и честь с тобой,
и всюду — старшие по чину. Хочешь? Стой!
Возьмут любимую, не купишь огурцов.
Помрешь с обидою на мир в конце концов.
Судьба не слон, но давит, если в нужный миг
ненапроломного закона не постиг.
А мы привыкли лезть, и всюду — напролом.
Мы в люди выбились — обратно не пойдем!

Отцы и дети

Мой сын придумал магазин.
Четыре года сыну.
Подвозит на машине сын
товары к магазину.
Директор, грузчик, продавец—
вовсю идет работа!
А покупатель — я, отец,
и больше нет народа.
Я поначалу заюлил,
опять же время, нервы,
но сын меня перехитрил,
сказал, что буду первым.
А случай редкостный такой
представится едва ли
когда еще. И я рукой
махнул. И мы сыграли.
«Что хочешь? — Сын меня спросил.—
Есть яблоки, ватрушки,
черешня, мармелад и сыр,
красивые игрушки,
живая рыбка, пастила
и крабы, и малина…»
«И устрицы», — добавил я,
обидев этим сына.
«Какие спицы? Спицев нет,—
сказал он, — что за спицы?
Сосиски есть, велосипед,
пирожные, синицы…»
Я не стерпел: «Ну что за бред?
Продукты, вещи, птицы—
таких торговых пунктов нет.
Такое только снится!»
Замялся сын: «Но ты же сам
сказал, ты вспомни, папка,
что наш родной универсам
не хуже зоопарка».
Я перебил: «Давай, давай,
торгуй, творенье наше».
Продолжил сын: «Есть кофе, чай
и гречневая каша…»
Я рявкнул: «Кофе?! Греча?! Шиш!!
Я был в универсаме!!!»
И мой испуганный малыш
сбежал на кухню к маме.

* * *

Забавно… Бывало, в плохую погоду
кричал из подъезда лакей:
— Карету барона к парадному входу!
Барон ожидает! Быстрей!
Да… время не ждет… И в плохую погоду
трещит в гараже телефон:
— Машину министра к к центральному входу!
Быстрее! Торопится он!

Метаморфозы

Земля большая!
Больше, чем диван,
но спящим на диване все равно…
Изобретатель сделал чемодан,
не помню точно, в коем веке, но
по некоторым сведеньям — давно.
Туризм!
Турист, а также интурист
в круиз без чемодана ни ногой.
Ах, чемодан, ты, как икра, зернист!
В такси и самолете, под рукой,
ты, как живот Гаргантюа, тугой.
В тебе роман, рубашка, пастила
и всякого добра невпроворот.
Эпоха чемоданная пришла.
В ЮНЕСКО, говорят, не первый год
О Годе чемодана спор идет.
Но спящим на диване все равно.
К чему волненья, если есть диван?
Окно зашторить! Дверь задраить! Но
и под диваном жирный, как баран,
пасется в поле пыли чемодан.
Он в сердце обладателя проник.
Диван трещит. Года идут. И вот
природу поражает нервный тик,
природе перекашивает рот—
беременный баран дает приплод.
Есть у вещей особенная прыть,
чем больше их, тем больше в них нужда.
И чемодан имеет право быть,
а также два, и третий не беда,
и пять не худо, было бы куда…
История явила цифру шесть.
Седьмой не поместился под диван
и, на диван сумев нахально влезть,
впоследствии пижаму надевал
и спал под шелухою одеял.
Яичница с утра. В обед борщи.
На ужин телевизор с колбасой.
И на дом приходящие врачи
не видели, как странен был больной.
А ночью он, простите, спал с женой.
Откормленная мирная жена
проигрывала годы в телефон.
Подмены не заметила она.
К тому же муж, оставшись без кальсон,
был чемоданом вниз переведен.
Земля большая!
Я не морщу лоб.
И верю — сон меня не посетит,
где, астрономом глядя в телескоп,
я изучаю ткань, которой крыт
большой прямоугольный сателлит.

Богиня

В первый раз одноклассник пятнадцати лет,
отутюжив коленями школьный паркет
и смутив архичопорный актовый зал,
принародно девчонку богиней назвал.
А потом в институте студент и доцент,
и заезжий, красивый, как бог, референт
академии точных и прочих наук
вслед шептали, вздыхая: «Богиня…»
И вдруг…
Это после того, как полвека почти
каждый встречный мужик, каждый столб на пути,
каждый ветер залетный и малый сквозняк
выдыхали: «Богиня…»
И вдруг… Как же так?
Как же так?.. Не осмыслить… и сумки в руках…
переполнен вагон… и усталость в ногах…
Он сидел… не уступит… здоровый, как слон,
он сидел… не уступит… качнуло вагон,
наступила случайно ему на башмак…
разорался… да черт с ним, он — быдло… но как?..
Как же мог он? Как вырвалось?.. Не осознать.
Это надо же — падлой богиню назвать.

* * *

Я давно к невезенью привык.
Привыкают и к бóльшему злу.
Я навеки к терпенью приник,
словно в дождь головою к стеклу.
Я живу от весны до весны
точно так же, как всякий другой
там, где в доме четыре стены
и звезды не коснуться рукой.

* * *

Породистая маленькая хрюша
была интеллигентна и свежа.
И ласковое море, то есть лужа,
сияло, словно хрюшина душа.
И длинные ресницы над очами
застенчиво пленяли кабанов,
коптящих соловьиными ночами
беконы целомудренных стихов.
А хрюша на совхозном семинаре
расхрюкивалась вежливо, на «вы»,
и если бы играла на гитаре,
то пела бы романсы, но, увы,
ни внешностью, ни образностью слова
не скроешь категорию и суть.
Природа беспристрастна и сурова,
и мясокомбинат не обмануть.

* * *

Я уют себе создал.
Перечислю: общий зал,
спальня, ванна, туалет
мой рабочий кабинет.
Кабинет важней всего,
потому начну с него.
Обстановка — высший класс:
холодильник, мойка, газ,
кофе, курица, арбуз,
сын, жена, одна из муз.
Вот рабочий кабинет.
Переходим в туалет.
Обстановка — высший класс:
мой любимый унитаз.
Я сюда мечтой влеком.
Дальше мы пойдем бегом.
Вот обитель чистых нег —
ванна белая, как снег.
Мимо спальни, где кровать,
на которой можно спать,
пробегая, попадем
в общий зал и там найдем
обстановку — высший класс:
холодильник, унитаз…
О, пардон, эскьюз ми, сэр!
Мисс, вилкам в СССР!

Самара

Домов одноэтажных тишина.
В дыру забора лезет стебель мака.
В помойке, деловита и грустна,
копается бездомная собака.
Лохматый парень чинит грузовик.
По лбу, смывая пот, бежит солярка.
Жара зашла в полуденный тупик.
С ума сойдешь — так муторно и жарко.
Проходит легковой автомобиль
с раздетой до купальника девицей.
И долго в переулке вьется пыль,
и парень раздраженно матерится.

* * *

Ясень спилили электропилой,
досок нарезали, отшлифовали,
и, полированный, с тонкой резьбой,
ясень роялем устроился в зале.
Тысячи песен, концертов, сонат
сыграно было, известных и редких…
Ясеню снился октябрь, листопад,
морось, последние листья на четках…
А музыканты терзали до слез
грешников, жаждущих страсти, как света…
Ясеню слышалась музыка звезд,
музыка ветра и музыка лета…
Ясень в надежде сказать о своем,
клавиши сжав, напрягая педали,
сопротивлялся, но в зале большом
слышали только игру на рояле…

Возмездие

Пресса грезит демократией.
У чинуши — новый тон.
Издавать одних приятелей
не рискует больше он.
Давит кресло в ногу с временем
и в корзине для дерьма
ищет с юношеским рвением
гениальные тома.
Ищет, знает, где творения
бросил собственной рукой!
А теперь — дебаты, прения.
Наш чинуша не глухой.
Он прилежно внемлет прениям
и желанью вопреки
отдает убитым гениям
запоздавшие долги.