Тристания

Лиз

Проведав овец, Лиз и Элиде разворачиваются и спускаются по склону горы: проходят мимо завода, мимо Перекрестка трех камней к подножию смотрового холма, а оттуда вниз, в бухту.

На берегу Лиз зачерпывает в ладонь соленую воду и пробует ее на вкус. Пытается представить себе, на что похожа жизнь в море: неспешно растущие кораллы, косяки серебристых рыб, киты, напоминающие кожаные планеты. Думает она и о тех, чья жизнь оборвалась: о крабах с разъеденным панцирем, о моряках, так и не доплывших до пристани, — но мысли слишком большие, лучше сосредоточиться на маленьких делах, например поднять ракушку и погладить ее безжизненную поверхность.

— Посмотри, какие красивые цвета, — говорит Лиз и показывает ракушку Элиде.

Та кивает, недоумевая, зачем прикасаться к грязным предметам: их так много, а чистых так мало.

Элиде настолько погружена в повседневные хлопоты, что не замечает красоты, посреди которой живет. Она готовит еду в громадных кастрюлях, жалуется на ветер и солнце, а когда идет дождь, жалуется на дождь. Мечтает о более светлой коже. Смотрит на обои, на которых изображены женщины, увешанные драгоценностями, и чувствует себя испорченной жемчужиной. У Элиде огрубевшие пятки, растрескавшиеся от стирки руки, шестеро крикливых детей и муж, который смеется глазами, потому что в его рту недостает переднего зуба.

У Лиз один ребенок, а муж уехал и не вернулся. Будто краб с разъеденным панцирем… Но, возможно, этот краб сумел выбраться на берег и отрастил себе новый панцирь.

Лиз подносит раковину к уху, но ничего не слышит.

Кидает раковину в воду и вспоминает, сколько времени они с Элиде проводили на берегу в детстве, как ловко бросали собакам палочки или ловили с мальчишками крабов. Прикрепляли к концу лески кусочек мяса и камешек для тяжести, а затем ждали. Когда краб приближался к наживке, его нужно было просто достать из воды. Мальчика или девочку, кто вытаскивал самого крупного, увенчивали короной из крабовых панцирей с шипами.

Корона покалывала голову, но ее гордо не снимали до самого дома.

Теперь на голове косынка — такая гладкая, что все время сползает.

Лиз поправляет ее.

— Хорошо выглядишь, — говорит Элиде.

— Спасибо, но это совсем не так.

— Тебе не кажется, что стоило бы… Времени же много прошло.

— Элиде, нет. Мы это сто раз обсуждали.

— Тебе ведь чуть больше сорока. Не трать молодость зря!

— Каждому овощу свое время. Я уже не молодая, а старая.

— Раз ты старая, значит, и я тоже. Но я себя старой не чувствую.

— У тебя дети. Они помогают тебе оставаться молодой.

— Ну, не знаю. И потом, у тебя есть Джон!

— Верно, но Джон такой… Маленький взрослый. Иногда он говорит настолько мудрые слова, что я теряюсь.

— Да пусть говорит что угодно… А занимается-то он у тебя чем?

Лиз чувствует ярость. Почему подруга порицает ее решения, критикует ее сына? Ведь Лиз не попрекает Элиде ее детьми, которые бегают по поселку, размахивая длинными руками и весело горланя.

Чем занимается, тем и занимается, — рвется у Лиз с языка, но она не произносит ни слова, а просто молча отряхивает одежду от песка. Песчинки попадают под ногти и выглядят там как зола.

— Ладно, идем-ка домой, — говорит Элиде. — Дети уже наверняка есть хотят.

— Ни к чему морить малышей голодом, — кивает Лиз и думает о хлебе и мальчишеской руке, которая сжимает его.

Режет слишком твердую корку слишком острым ножом.