Братство идущих к Луне

Глава 5 Нетленка

Очередную жопись Роман продал более чем удачно, да еще и благодарные заказчики привезли ему гостинцев, поэтому следующую неделю он решил посветить не жописи, а некоему другому занятию, возвращаться к которому он всегда отчаянно боялся, и столь же отчаянно желал. Акрил, кисти для акрила, малый мольберт, и картоны отправились в «долгий ящик», проще говоря, Роман отнес всё это добро в кладовку, и вынул из этой же кладовки масло, совершенно другой набор кистей, палитры, и, разумеется, студийный мольберт-трансформер — потому что на малый этюдный мольберт работа, которую он планировал продолжить, не помещалась. Подрамник с неоконченной картиной стоял до времени запакованный, сейчас же Роман бережно распаковал его, и водрузил на мольберт, на законное место.

И холсты, и подрамники для нетленки Роман всегда заказывал под свои собственные размеры, и грунтовал сам — качество грунтованных холстов, имеющихся в продаже, его категорически не устраивало. Работал он над каждой нетленкой по два-три года, поэтому нетленок за всю жизнь написал меньше тридцати штук, но принципиального значения это не имело, потому что нетленки Роман никому, кроме самых близких друзей, не показывал. Точнее, он в какой-то момент, после неких событий, перестал это делать, и нетленки в результате прочно осели в стенах его квартиры, частью на стенах, частью — запакованные и убранные подальше от любопытных глаз.

Нетленки — это было святое. Всё остальное, в том числе работы выставочные, заказные, и прочие, Роман давно окрестил жописью, и относился к ним без всякого сожаления, максимум — с разумной осторожностью. Жопись можно было продавать, дарить, выставлять, отдавать на растерзание критикам; она легко писалась, и столь же легко Роман разлучался с ней, не испытывая ни угрызений совести, ни жалости. Это было ремесло, и не более. А вот то, что ремеслом не являлось, стояло сейчас перед Романом на мольберте, купаясь в прозрачном летнем утреннем свете. Именно над этим не-ремеслом Роман работал третий год, вкладывая в картину всё, что было в душе, и прекрасно осознавая при том, что картина эта — последняя, следующей уже не будет.

Композиция на холсте выглядела обманчиво-простой, всё было вроде бы стандартно. Волнующееся море, шторм, облака, солнечные промоины, через которые врывается в пространство изображения свет, рисующий на воде яркие блики, и — входящий с левой стороны картины в поле зрения корабль, точнее — яхта, на которой находятся какие-то люди. Это было то, что зритель, впервые увидевший работу, различал с самого начала, а вот дальше... дальше, чем больше человек смотрел на картину, тем больше деталей он начинал замечать. Яхта при ближайшем рассмотрении оказывалась отнюдь не современной обычной яхтой, нет, это был какой-то фантастический корабль, ни на что не похожий. Потом обнаруживалось, что ракурс изображения тоже необычен — больше всего он походил на картинку, которую могла бы видеть взлетающая птица, но никак не человеческий глаз. Дальше в прозрачной воде становились видимы очертания какого-то то ли животного, то ли чудовища, огромного, тоже ни на что не похожего, поднимающегося к яхте сквозь толщу воды — и люди на судне, оказывается, знали о его присутствии, потому что черноволосая девушка, держась за ванту, указывала куда-то вниз, вторая девушка стояла, ухватившись за леер, и тоже смотрела в воду, двое мужчин готовились стрелять из оружия, слегка напоминающего автоматы, а из кабины яхты спешил к ним еще один мужчина с оружием явно посерьезнее — таким образом победа чудовища находилась под большим вопросом. Реалистичность и динамика картины поражали. Роман, готовясь к этой работе, пересмотрел сотни, если не тысячи работ маринистов; обошел все доступные выставки в Москве, съездил к морю сам, и провел там почти месяц, перечитал уйму литературы о парусных судах, пересмотрел кучу видео. Два с половиной года назад ситуация с прыгающим давлением у него была получше, да и сил было побольше. И он — искал. Искал все возможные совпадения в реальности с тем, что видел у себя в голове. Искал, и сверялся. Потому что каждая капля воды, каждый луч света, каждое движение — всё было важно и значимо. Ракурс он «ловил» три месяца, изводя в процессе кучу блокнотов, карандашей, картонов, и акрила; десятки набросков летели в помойку, десятки картонок были сгоряча переломаны, и десятки карандашей сточены в ноль. Добившись нужно ракурса, он приступил к разметке холста — на это ушло ещё три месяца.

— Айвазовский? — повторил Роман вопрос Яра, который, конечно, когда речь пошла о маринистах, в первую очередь вспомнил Айвазовского. — Нет. Конечно, нет. Айвазовский в подобных работах всегда видит картину с борта корабля, на котором мысленно находится сам, а здесь — кое-что другое. Моя точка выше, словно что-то взлетает, и на взлете, метрах в пятнадцати-двадцати, фиксирует эту картину. Поэтому искажения и углы перспективы будут не такими, какими они являются у Айвазовского.

— Что-то взлетает? Вертолет? — предположил тогда Яр.

— Нет, — Роман усмехнулся. — Я не знаю, что это. Может быть, что-то механическое, может, птица, хотя, наверное, птица должна это всё видеть не так. Потому что зрение птицы, как ты понимаешь, устроено иначе, и если бы картину видела птица, у неё было бы иное построение.

— А что мы делаем? — Яр рассматривал холст, но разговор этот происходил в самом начале работы, поэтому о деталях пока что предстояло только догадываться.

— Вы с Яном готовитесь стрелять, Аглая показывает, куда, Ада пытается понять, что именно к нам приближается, а я бегу на помощь, — объяснил Роман. — Думаю, мы победим. У нас для этого есть все шансы.

— С названием ты уже определился?

— Я думал, ты мне поможешь, — пожал плечами Роман. — Ты же журналист...

— Ром, логика у тебя порой на грани фантастики, — вздохнул тогда в ответ Яр. — Это же твоя картина. Ты её автор. Не я. Ладно, на счет названия подумаем потом. Ты ведь только начал, времени ещё полно. Кстати, а где это происходит? Это ведь не Земля, верно?

— Верно, — кивнул Роман. — Возможно, это Луна.

Главным секретом нетленки было то, что на каждой картине всегда присутствовали — пятеро. По словам Романа, выходило, что их в Братстве идущих к Луне пятеро, а это значит, что картины обязаны повествовать о них пятерых, обязательно обо всех, и поэтому все сюжеты его работ всегда были обо всех, и со всеми. Самая первая нетленка называлась «Встреча», и написал её Роман через пять лет после гибели Аглаи. На этой картине, самой быстрой, даже стремительной нетленке, созданной всего за четыре месяца, была дорога — та самая дорога, ведущая к кладбищу, через холм и через поле, но дорога эта была летняя, июльская, под высоченным, выцветшим от жары небом, и на дороге этой находились пятеро — в первый раз. Причем четверых Роман написал к зрителю спиной, лицом к зрителю находилась лишь Аглая. Сюжет: дорога среди поля, где-то в отдалении валяется брошенный велосипед — видимо, его как раз бросила девушка, которая бежит, раскинув руки, к тем, кто стремится ей навстречу. Нет, не бежит, летит — а к ней точно так же летит черноволосый парень в потрепанной белой рубахе и парусиновых штанах, и следом за парнем к девушке бегут ещё трое: двое парней, и девушка с букетом полевых цветов. Но и парень в белой рубашке, и трое других — словно не в фокусе, чуть размыты, то ли от движения, то ли от того, что фокус направлен только на бегущую к парню в рубашке девушку с черными волосами; девушку, которая ехала через это бескрайнее поле на велосипеде, и, увидев четверых, идущих навстречу, соскочила с велосипеда, бросила его, и кинулась бегом, опрометью, раскинув руки — чтобы, добежав, обнять, прижать к себе, и не отпускать. Никогда.

— Не надо, чтобы это видела Аглашина мама, — только и сумела сказать Ада, когда Роман позволил ей увидеть полотно — тогда они начали снова общаться. — Она от горя умрёт.

— Тебя спросить забыли, — огрызнулся Роман. — Сам разберусь.

— Извини...

Дальше были и другие нетленки, некоторые — столь же пронзительные, как первая, некоторые — спокойнее, сдержаннее. Когда Роману исполнилось сорок, появилась первая работа, повествующая о Пятерых на Луне — но эту работу, с городом, парящим в облаках, Роман показал тогда только Яру, Ада же увидела её лишь через десять лет, много позже, чем Роман её написал.

***

Яр появился у Романа днём, когда нужный свет уже почти ушёл, и работа над полотном остановилась. Сейчас Роман собирал кисти, убирал палитру, мольберт он отодвинул к дальней стене, чтобы случайно не задеть.

— Завтра продолжу, прогноз хороший, — сообщил он Яру, когда тот переступил порог террасы. — Ох, боюсь я не успеть закончить. Вот зарядят дожди, и будем сидеть в темноте...

— Может, и не зарядят, — Яр поставил рюкзак на стул у стола, подошел к полотну, и принялся с интересом разглядывать его. — А что ты добавил?

— Ты не видишь разве? Свет, и вот этот участок моря, там вода... как бы объяснить... в общем, мне не нравится угол преломления, и прозрачность не та.

— Как по мне, так это всё более чем реалистично, — польстил Яр.

— Не в реализме дело, — отмахнулся Роман. — Реализм может работать любой технарь, если у него руки выросли из плеч. Блики, светотень, и прочая ерунда, которой можно обучить обезьяну. Нет, тут иное, друг, тут ощущение. Вот что ты чувствуешь, когда смотришь, скажи?

— Восторг, и одновременно, пожалуй, тревогу, — Яр задумался. — Движение, полет...

— Вот! — поднял палец Роман. — А должно быть предвкушение. И момент. За секунду до... до чего-то.

— Это всё тоже есть, — кивнул Яр.

— Но недостаточно, — покачал головой Роман. — Потому что если бы это всё было, то ты бы об этом сказал. А ты не сказал.

— Ну вот, я теперь ещё и виноват, — вздохнул Яр.

— Не виноват, не передергивай. Надо доработать так, чтобы это само возникало в голове, понимаешь? — Роман убрал в специальный короб вторую резервную палитру, и выпрямился. — А где эта шатается? — вдруг спохватился он.

— Опять туда пошла, где ей быть, — безнадежно махнул рукой Яр. — Я больше гоняться за ней не хочу, надоело. Сколько можно?

— Ну и чёрт с ней, — кивнул Роман. — Свою голову вместо дурной чужой не приставишь.

— Сказала, что близко подходить не будет, и в канаву не полезет, — Яр тяжело вздохнул. — Будет вроде как гулять. Пусть гуляет.

— Главное, чтобы не догулялась, — Роман отвернулся. — Давай чаю попьем, и пойдем всё-таки отлавливать эту идиотку. Пустые руки — игрушка дьявола, приставим к делу. Пусть обед готовит.

— Хорошая идея, — одобрил Яр. — Только картошку с морковкой я сам почищу, поучаствую. Она ведь тоже... нет, я всё понимаю, но мне её всё-таки жалко.

— Тебе её жалко, потому что ты её когда-то любил, уж не знаю, за что. А она любила Яна. Вот и вся твоя жалость, более чем просто объясняется, — заметил Роман.

— Она и сейчас его любит, — Яр вздохнул. — А я сам... не знаю. Так и не понял, наверное. Глупый я, выходит дело. Вроде не дурак, но всё равно глупый.

— Наивный, — поправил Роман. — Так, чего у нас там про чай?

***

С чаем заморачиваться не стали, заварили пакетики — чай оказался неплох, с бергамотом, один из подарков заказчика — быстро выпили, и засобирались. Ловить Аду предполагалось на пересечении Яблочной, Кленовой, и Еловой улиц, причем Роман выступал в качестве охотника (с собой он взял неизменную складную табуреточку), а Яр — в качестве загонщика. Ты её выгони на меня, а дальше ей не отвертеться, сообщил Роман, когда они вдвоем вышли на позицию. От тебя она потащится сюда, потому что больше некуда. А тут уже я, и куда ей деться?