Мургаш

3

«Здравствуй, Лена!»

Я сжал карандаш, и опять воспоминания унесли меня на семнадцать лет назад…

Мой отчим Колё был чудесный человек. Как и отец, он скитался по свету, но богатство его, привезенное с чужбины, было невелико: фисгармония, несколько карманных часов, два будильника да шотландская волынка.

У отчима было трое детей — Марин, Миле и Цона, я с ними подружился. Особенно с Цонкой. Она была одного возраста со мной, и мы хорошо понимали друг друга.

Отчим никогда не забывал заводить все свои часы, и комната была наполнена разноголосыми «тик-так». Нас с Цонкой завораживали эти звуки, мы забирались на колченогий табурет и подолгу рассматривали часы. Как-то мы взяли один будильник и разобрали его. Нам понравились зубчатые колесики внутри.

— Может, возьмем по одному? — неуверенно предложила Цонка.

— Ага! Какой волчок выйдет из этого большого!..

Через минуту две шестеренки из будильника лежали в наших карманах. А будильник мы бережно поставили на место. Авось никто не обратит внимания на то, что он перестал тикать.

У меня был маленький ножик с кривым черенком, который я каждый день точил на каменной ступеньке. С помощью его я сделал тонкие палочки, надел на них колесики от часов. Получились чудесные волчки, которые подолгу кружились.

Мы играли этими волчками на улице, а соседские ребята нам завидовали и не верили, что дома у нас сколько хочешь таких колесиков.

Чтобы доказать им, что мы говорим правду, пришлось нам с Цонкой принести и остальные колесики. Теперь уже у всех ребят были волчки. В ход пошли и пружины и прочие части.

Наше ворованное счастье продолжалось три дня, пока отчим находился в отъезде. Вернувшись домой, он, как всегда, принялся заводить часы и, разумеется, с первого взгляда заметил произведенное опустошение.

— Цонка! Ты не трогала будильник? — спросил он.

— Не-ет…

— А ты, Добри?

— И я…

Папа Колё нахмурился — лжи он не выносил.

— Пойду отнесу сено корове, а когда вернусь, расскажете мне все, как было.

Цонка заплакала, а я втянул голову в плечи.

— Ну? — спросил вошедший отчим.

Мы признались во всем.

— И хорошие волчки получились? — поинтересовался он.

— Очень хорошие.

— Молодцы, что признались. Порки не будет.

Уже два года я жил вместе с моими новыми братьями и сестрами. Появился в доме и совсем маленький брат, которого назвали Георгием. Все шло своим чередом. Но однажды пришла беда. Заголосили женщины по селу. И наша мама тоже.

Село заполнили войска и полиция. Они увезли с собой, заковав в наручники и связав веревками, многих мужчин, а с ними и нашего отца.

— Мам, почему их увели? — спросил я.

— Потому что они большевики.

— А что, большевики — плохие?

— Нет, хорошие.

— А тогда почему же их увели?

Матери, видно, надоели мои вопросы, и она дала мне подзатыльник. Я взвыл и отлетел шага на три.

На другой день рано утром сельский глашатай ударил в свой барабан. Все мы завидовали ему. Какие красивые палочки носил он за поясом! А иногда даже давал нам подержать эти палочки. Сегодня глашатай был хмур и сердит. Пока он бил в свой барабан, возле него собралась целая куча детворы. У ворот появились женщины. Но никто из взрослых не приблизился к глашатаю. А он тем временем развернул листок, набрал в легкие побольше воздуха и начал нараспев:

— Слу-шайте, селяне-е-е! По распоряжению правительства, все, кто имеет оружие, в течение двадцати четырех часов должны доставить его на площадь перед зданием общины. Кто не выполнит этого распоряжения и не сдаст оружия, будет предан суду как разбойник и преступник!

Глашатай ударил еще несколько раз в барабан и потащился в другой конец села.

У отца имелось два пистолета. Они лежали в сундуке на самом дне. Я испугался, как бы мать не отнесла их в общину, но и разбойниками слыть тоже не хотелось.

Я кинулся в дом. Огляделся. В комнате был один маленький Гошо, который хоть и видел, что я делаю, не мог ничего никому рассказать, потому что умел только реветь. Я вытащил пистолеты, густо смазал их свиным салом — от отца я слышал не раз, что оружие надо смазывать, — завернул аккуратно в тряпку и закопал в саду под орехом.

Теперь бояться было нечего. Я опять вышел на площадь и стал смотреть, кто что принесет. Спустя немного появилась девчонка, которая притащила завязанный в платок старинный револьвер. Писарь, сидевший за столом, записал ее имя и швырнул оружие под стол.

Потом одна женщина принесла ружье, а несколько ребят — пистолеты. Больше до самого полудня никто не приходил. Мы вертелись вокруг писаря в надежде, что он отойдет хоть на минуту попить воды, а мы тем временем сумеем утащить что-нибудь из-под стола. Но писарь сидел как привязанный…

Вдруг мы услышали шум, доносившийся от верхнего края села. Вскоре на шоссе выросло облако пыли и появился автомобиль.

Мы с мальчишками бросились врассыпную и скрылись в подворотнях. Писарь быстро вскочил и побежал к автомобилю.

Шофер почтительно отворил заднюю дверцу, оттуда показалось несколько полицейских. На груди у одного были аксельбанты, на ногах — лаковые сапоги, в руках он держал нагайку.

Я во все глаза смотрел на красавца полицейского и в душе говорил: «Вот бы мне быть таким!»

Страх наш скоро прошел, и мы потихоньку стали приближаться к приехавшим. Полицейские ругали писаря. А он повел их к столу, отодвинул его в сторону и показал собранное оружие.

— Что ты мне показываешь это барахло? — спросил главный начальник.

— Это все, что принесли, господин начальник…

— Оружие! Я требую оружия! Карабины, револьверы, пистолеты, а не эти старинные пугачи! В этом разбойничьем селе наверняка столько оружия, что можно вооружить целый батальон.

— Ничего другого не приносили, я с самого утра здесь жду, — оправдывался писарь.

— Не приносили, так принесут. Или…

Начальник не обращал на нас никакого внимания, и мы плотным кольцом окружили важных гостей. Но в это время он взмахнул нагайкой и стал стегать направо и налево. Мы с визгом бросились к своим спасительным подворотням.

Через несколько дней отчим вернулся. Он с трудом передвигался. На работу выходил все реже и реже. А потом в течение нескольких месяцев вообще не выходил из дому, все время лежал, укрытый самыми теплыми одеялами, и время от времени тяжело вздыхал. У него была чахотка.

…Карандаш быстро бежал по листку:

«…И вот, Лена, в 1923 году я вновь стал сиротой. А мать опять вдовой. Старшие братья мои подросли и сами начали заботиться о куске хлеба. Но за маленькими нужен был уход, нужна была мужская рука в доме. Мать снова вышла замуж за вдовца из села Брышляница, у которого было трое сыновей…»