Записки русского крестьянина

Так его паства узнала значительно раньше крестьян других сел о Манифесте Николая П-го от 17-го октября 1905 г. Отец Иван прочел его своим прихожанам с амвона, как только получил номер Русского Слова, в котором он был напечатан, не ожидая извещения своего епархиального начальства о разрешении прочитать его пастве. Другие священники ждали разрешения своего духовного начальства, которое пришло через две недели, поэтому об этой большой вести они узнали гораздо позже. Они обвинили своих пастырей в сокрытии от них Манифеста.

Отец Иван не был республиканцем и не допускал возможности политического строя без царя. Он, как и его пасомые, продолжал любить его. Поэтому-то его и мучил вопрос : что сказать крестьянам об Учредительном Собрании, созыв которого требовал Крестьянский Союз ? Прихожане Тарабановки были лучше подготовлены к обсуждению этого вопроса, чем жители села Саловки, благодаря Русскому Слову, которое уделяло больше внимания крестьянскому движению, чем другие газеты.

Этими информациями и « питался » сам отец Иван и делился ими со своей паствой. Но не будучи подготовленным к общественной и политической деятельности, он многого не понимал и не усваивал. Следовательно, он не мог объяснить и примирить кажущиеся ему противоречия. Ему были понятны экономические цели Крестьянского Союза, он считал справедливым требование отчуждения земель помещиков и передачи их крестьянам. Но его начинали одолевать сомнения, как только он призадумывался над политическими вопросами. Да и в экономике многое казалось ему неясным ; каким образом можно осуществить это на практике ?

Вот почему он и сам горел от нетерпения встретить человека, который мог бы дать ему ответы на возникавшие у него неотступно вопросы. Но вернемся к нашему рассказу. На этом сходе также нужно было говорить с большой осторожностью, выбирать слова, которые не затрагивали бы их наивные и примитивные понятия о политическом строе, о их взаимоотношениях с административными и правительственными представителями.

Неожиданности и здесь подстерегали меня. Среди присутствующих на этом сходе оказались опасные противники, хотя они и не были черносотенцами. Со времен основания Крестьянского Поземельного Банка* (в 1882 г.) для более зажиточных крестьян открылась отдушина : решение вопроса о малоземелье. При посредстве этого банка более мощные хозяева имели возможность покупать землю в полную собственность. Таким образом они освобождались от разных неудобств, присущих пользованию общественной землей, а также и от опеки « мира ». Одни из таких крестьян уже успели в это время превратиться в земельных собственников, другие мечтали быть таковыми, накапливая необходимые для покупки земли средства.

Моя деятельность усложнялась. Со стороны крестьян ко мне было дружественное отношение, что очень мне помогало. Их полное доверие ко мне, их признательность подтверждались на деле. Я видел и чувствовал, что их доверие было настолько сильно, что они были готовы немедленно откликнуться на мой призыв, отдать даже свою жизнь за меня. Все, кто хорошо знал меня, были готовы на полную самоотверженность.

Однажды был сход в селе Ураево. Беседовали о вопросах, связанных с организацией Крестьянского Союза, к которому примкнули ураевцы в результате моих выступлений. Во время схода прибежал гонец, чтобы предупредить о приближении отряда казаков. Воцарилось молчание. Присутствующие поняли, что казаки узнали о сходе и скачут, чтобы арестовать землемера, застав его на месте преступления. Помолчав немного, они решили, не колеблясь, помешать моему аресту. Самые энергичные заявили, что казаки скорее перешагнут через их трупы, чем смогут арестовать меня. Этот момент, когда крестьяне выразили свою привязанность и решение пожертвовать собой для моего спасения, был счастливейшим в моей жизни. Он вознаградил меня за все прошлые мучения и моральные страдания. И я понял, что мои усилия « на ниве народной » не пропали даром и даже принесли свои плоды. И в то же время я осознал всю ответственность по отношению к ним и все то, чем я им обязан. Если они были готовы пожертвовать собой, я тоже должен был их защищать. Во мне росло сильное убеждение, что я не должен подвергать их открытому столкновению с властями имущими, в особенности, с вооруженной силой.

Позже я узнал, что как раз по почину этих крестьян был предпринят « крестовый поход » в Валуйки с иконами, чтобы добиться нашего освобождения. (См. Приложение № 1.)

Я поехал в Воронеж для покупки оружия, чтобы отразить нападения черносотенцев. Погруженный в размышления, где я могу достать револьверы и патроны, шел я по одной из улиц Воронежа, не замечая ни проходящих, ни проезжающих. И вдруг какой-то внутренний толчок. Я вижу повозку, движущуюся мне навстречу. Она бросилась резко мне в глаза своим убогим видом. Она напомнила мне старенькую телегу, чиненую-перечиненую не один раз. Ее тащила низкорослая исхудалая до крайних пределов лошаденка, неопределенной масти.

При каждом толчке колес о булыжник мостовой она шаталась. Рядом с лошаденкой шел старичек. Он по своему виду составлял единое целое с повозкой : маленького роста, в заплатанном-перезаплатанном полушубке и в старой изношенной шапчонке. От проводника веяло такой же убогостью и безнадежностью, как и от самой повозки.

Эта повозка и ее проводник заставили меня забыть на минуту о том, почему я очутился сейчас на улицах Воронежа. Чувство протеста против существующего правопорядка всколыхнуло все мое существо и это чувство усилилось еще больше, когда я, вглядевшись пристальней в повозку, к своему огромному изумлению, узнал в проводнике своего отца. В телеге я узнал также ту самую телегу, которую однажды отец привез с базара, когда я был совсем маленьким ребенком. Какой она мне тогда казалась (такой в самом деле она и была) крепкой, красивой, с вырезанными рисунками на передке и на задке. Как приятно мне было взбираться на нее и сидеть подолгу, воображая, что она катится быстро-быстро по пыльной дороге, а я все погоняю кнутом воображаемую молодую, только что купленную кобылу. Но кобыла, конечно, существовала только в моем воображении, так как телега стояла незапряженной.

А какое было удовольствие по-настоящему ехать на телеге, в особенности поздней весной или в начале лета. Бежит молодая кобыла, весело помахивая головой. Телега катится по не совсем еще накатанной и еще не затвердевшей дороге от езды по ней. Небо ясное, солнце приятно согревает, но не жжет. И вокруг бесконечная степь. Разноцветная зелень усеяна местами разнообразными цветами. Все поля уже давно засеяны и как бы покрылись зеленым покровом. Рожь, пшеница, овес, просо и другие культуры еще не приняли своего окончательного цвета и различаются лишь по зеленым оттенкам. А над этим безграничным пространством слышно несмолкаемое пенье жаворонков.

Другой вид принимают поля в начале лета. Зеленый ковер сменился другими расцветками ; гречиха покрылась белоснежным покрывалом, рожь, пшеница и овес щеголяют своим серебристым или золотистым цветом, а горох все еще продолжает хвалиться своими причудливыми цветиками в форме бабочек. Гордо стоят, редко встречающиеся, точно солдаты на часах, подсолнухи, повертывая свои желтые диски навстречу солнцу. Все переменилось в полях, жаворонки умолкли, не слышно больше их трелей в небе. Только картофель не меняет своего одеяния. Он остается зеленым до конца, пока осенняя непогодь не собьет его гордости.

Но вот при другой обстановке катится телега, а мне также приятно трястись в ней. Дорога к этому времени высохла, разъездилась от частого движения. Земля окаменела, и колеса с трудом держались колеи при толчках.

Но крестьянское телосложение крепко сшито, оно не знает езды в рессорных экипажах (в народном произношении : «лессорных »). Крестьянин привык к своей тряской телеге и стойко выносит ее.

С быстротой молнии эти картины промелькнули перед моими глазами. Теперь передо мной предстала моя старая телега, только запряженная не той молодой кобылой, а другой, незнакомой мне лошадью, настоящей клячей. Постарела моя бедная, любимая телега, не узнать бы мне ее, если бы я не увидел своего отца, идущего рядом с ней. Какой отпечаток наложила на него жизнь ! Как он постарел ! Он превратился в неузнаваемого, почти чужого для меня нищего старика.

Одно лишь лицо сохранило остаток его былой красоты и некоторые знакомые, любимые черты. Передо мной был старик, представляющий символ всего страдающего крестьянства, всей нужды народа, доведенного до такого состояния существующим правопорядком. Он не потолстел, но уменьшился ростом, и в самой фигуре его появилась некоторая диспропорция. Его лицо, изборожденное морщинами хранило былое спокойствие, но в его жестах и движениях не осталось и следа прежней уверенности, которая была так присуща ему раньше. В нем чувствовалось какое-то смятение, беспокойство и даже страх. Страх перед чем ? Страх перед кем ? По какой причине ? Невозможно было догадаться. Но несомненно страх перед начальниками, прибегающими к суровым и карательным мерам, страх перед тяжелым завтрашним днем, страх за будущее своих близких, страх за любимого сына, покинувшего отцовский очаг, ушедшего неизвестно куда, мыкающегося по всему свету. Того сына, на которого возлагались все их надежды, который мог быть опорой в их старости.

Мой отец и сам не смог бы сказать, что его гнетет, что бессознательно отзывается в нем горькой полынью.

На борьбу против существующей власти я пожертвовал всем : лучшими жизненными условиями, достигнутыми ценою огромных усилий, открывавшейся передо мной блестящей карьерой. Теперь я рисковал своей жизнью.

Эта мысль возвратила меня к действительности и напомнила мне о цели моей поездки в Воронеж. Я не мог уделить своему отцу даже часика. Наша встреча на улице продолжалась не более 10-15 минут.

И поплелся он, бедный, со своей клячей со слезами на глазах от душевной боли и горечи. А быть может страдал он и от голода и от неутешной обиды, что его любимый сын не нашел возможности или не захотел провести хоть один часок вместе со своим отцом. И я глядел в безнадежной тоске на удалявшуюся его жалкую фигуру. И сердцу было так больно-больно, и не знал я тогда, что после этой мимолетной встречи я увижу отца и всех своих родных только через десять лет.

В городе мне нельзя было оставаться долго. Мне негде было приютиться, так как квартира моих друзей, у которых я мог бы переночевать, оказалась оставленной. Они бежали, боясь нападения на них черносотенцев. Другие друзья также были в смятении, и я не мог прийти к ним с чемоданом, наполненным револьверами и патронами. Поэтому в тот же день я уехал со своей драгоценной ношей обратно в имение Паниной.

Вечером я приехал в Валуйки и нашел главного управляющего с семьей в отдаленном домике, предназначенном для служащих имения. Он рассказал мне, что предыдущей ночью Мащенко, помощник волостного писаря, занял со своей черносотенной бандой всю экономию. Их целью было : освободить экономию от крамольников. В первую очередь они искали поднадзорных*, т.е. меня и Ф. Романцева, конторского служащего. На листе числились также заведующий ремонтными мастерскими и главный управляющий (т.е. он сам), хотя они никогда никакой революционной работой не занимались и никем в этом не обвинялись. Управляющий не был уверен в том, что Романцеву и заведующему мастерскими удалось спастись, и считал их вероятнее всего погибшими. Что касается его самого, то ему с семьей удалось рано утром выехать на тройке из экономии, оставив все на произвол судьбы. Когда некоторые из его подчиненных заметили его отъезд, они погнались за ним, стараясь преградить ему путь на поперечной дороге. Он спасся, благодаря быстроте лошадей и преданности кучера. Последний, заметив погоню, погнал тройку во весь дух и таким образом сумел проскочить опасное место раньше гнавшихся за ними.