Записки русского крестьянина

И сам управляющий и его жена находились еще под впечатлением пережитого и быть может поэтому уговаривали меня не ехать в старый хутор.

« Им, говорили они мне, вы помочь уже не можете, - они или уже убиты или им удалось спастись. Себя же вы обрекаете на верную смерть, возвратясь туда ».

Но мне было трудно поверить, что Романцев и заведующий мастерскими были убиты. У меня теплилась надежда, что им удалось где-нибудь укрыться, и они нуждаются в моей помощи. « Как, рассуждал я, у меня полный чемодан револьверов и патронов, а я останусь здесь с оружием, в то время, как в нем нуждаются другие ! » Для меня было невозможно прятаться, я должен оказать помощь находящимся в опасности.

Уговоры управляющего не повлияли на меня. Я решил ехать в экономию, попросил только его позволения воспользоваться его тройкой. Он согласился, и, не теряя ни минуты, я выехал из Валуек. По дороге кучер мне рассказал более подробно о том, что произошло прошлой ночью.

« Мащенко, — говорил он, — приехал из Вейделевки со своими хлопцами поздно ночью, и сейчас же они начали искать вас и заведующего мастерскими. Но, к счастью, его предупредили, и он с семьей успел уйти из своей квартиры и спрятаться в саду в ямах, предназначенных для посадки фруктовых деревьев. Молодцы обегали все места экономии и искали тех, кто мог спрятаться. Ходили они с фонарями и по саду, но ночь была на редкость темная. И быть может потому им не удалось найти тех, кого они решили заранее убить. »

Надо сказать, что этот Мащенко, помощник волостного писаря, контора которого стала центром черносотенцев, был человек очень грубый, обладавший большой физической силой, и к тому же пьяница. Он заделался правой рукой волостного писаря, главой черносотенного движения. Он поставил себе целью уничтожить всех « крамольников », живущих в его волости. Он одержал неожиданную победу на сходе в Вейделевке, которая окрылила его надежды. И тогда он решил распространить свою деятельность и на другие волости.

Вот как прошел этот сход. Больница в Вейделевке содержалась на средства графини Паниной. Главным врачом был член партии социалистов-революционеров. После знаменитого Манифеста Николая П-го (17-го октября 1905 г.), обещавшего некоторые либеральные свободы, к врачу приехал его университетский товарищ, член Киевского Комитета социалистов-революционеров. Он решил организовать собрание крестьян в Вейделевке, на котором выступил с пропагандой программы этой партии. В своей речи он был крайне неосторожен в своих выражениях. Он не учел того, что крестьяне этого собрания еще не потеряли веры в царя, любят его, и всякое обидное слово, или кажущееся таковым, по отношению к царю оскорбляло их чувство и вызывало все растущее раздражение. Писарю не пришлось даже указывать на промахи оратора. Без труда он доказал, приводя выдержки из программы партии социалистов-революционеров, что эта партия идет против царя и хочет установить республику во главе с « жидами ». Собрание кончилось тем, что неудачливого пропагандиста прогнали вон.

После этого « исторического дня », в тот же вечер в квартире врача были выбиты все стекла, а самому врачу пришлось спасаться бегством со своим товарищем. Товарищ уехал в Валуйки, а врач нашел убежище в старом хуторе и рассказал нам всю историю.

Мне рассказывали, что после бегства пропагандиста волостной писарь пал на колени перед крестьянами, покаялся, что он был несправедлив к ним и причинил им немало зла. Но теперь он понял, что он должен быть их покровителем и защитником, в чем и поклялся головой своих детей. Крестьяне не были злопамятны : они простили ему все плохое, что он им сделал. Так писарь восстановил свое влияние на население волости и снова сделался полновластным хозяином.

После этого события пропаганда за Крестьянский Союз стала еще труднее.

Рано или поздно, это должно было случиться. Реакция победила. От октябрьского Манифеста осталось одно воспоминание. Обещания, возвещенные им, остались невыполненными.

Я был подготовлен ко всему. В конце декабря, возвратившись из Тарабановки, где я провел сход, я застал в своей квартире станового пристава, урядника и одного стражника*. Они уже давно поджидали моего возвращения, чтобы приступить в моем присутствии к обыску.

Конечно, они ничего не нашли. Пристав попросил меня подписать протокол обыска и потом заявил, что по приказу высших властей я арестован, и он должен препроводить меня в уездную тюрьму ( в Валуйки).

Управляющий имением просил оставить меня на ночь под стражей в имении. Он боялся, что мне грозила опасность. Но его просьба не была уважена. Предварительно же меня должны были отвезти в Вейде-левское волостное правление, где я должен был провести ночь. Это было поручено уряднику.

Крайняя ли усталость, неуверенность в том, останусь ли я жив в эту ночь, но я поддался потребности излить свою душу. Обращаясь к уряднику, я рассказал ему всю свою жизнь. Я говорил о положении крестьян, о том, что мною руководило и всегда будет руководить в работе по организации Крестьянского Союза. Я так увлекся излиянием своих чувств, что на время забыл о том, что со мной рядом сидит урядник и что меня везут в качестве арестанта в осиное гнездо моих смертельных врагов, что быть может часы моей жизни сочтены. Я взглянул на урядника и, к своему удивлению, увидел, что он плачет. Моя речь нашла отклик в его сердце. Мои слова напомнили ему, что ведь и он выходец из крестьян, что в детстве и он испытал те унижения, о которых я ему говорил, что часто он наблюдал несправедливость, которую приходилось терпеть и его родным и односельчанам.

Он рассказал мне все это, мне, арестованному, государственному преступнику ! Под влиянием моих слов у него проснулась крестьянская душа. Подъезжая к волостному правлению мы с ним стали уже друзьями. Это вселило во мне надежду, что быть может жизнь моя будет сохранена в эту ночь.

В волостном правлении нас встретил волостной писарь, который давно поклялся уничтожить меня. С особым металлическим блеском в глазах, еле сдерживая чувство торжества, он направился прямо ко мне и протянул мне руку. Сухим тоном я ему сказал, что не могу подать руки таким, как он.

В эту минуту в комнату врывается его помощник, совершенно пьяный с криком : « Дайте мне раздавить эту гадину ! » Он говорил обо мне.

Я обращаюсь к уряднику и прошу его в свою очередь убрать эту « гадину ». Писарь приказывает своему помощнику удалиться. Он уходит, ворча, со словами : « Пойду сейчас возьму ружье и застрелю его. »

После этой сцены я говорю уряднику, что отныне он отвечает за мою жизнь и что если случится что-либо со мной, — он первый будет наказан, как сообщник в убийстве.

Не знаю, эта ли угроза подействовала или же то, что он проникся ко мне дружеским чувством, во всяком случае он отдал распоряжение запереть помощника писаря на всю ночь и решил провести ночь в помещении со мной вместе.

Рано утром, в сопровождении двух стражников, меня перевезли в Валуйки. При отъезде им был дан строгий приказ урядника передать меня тюремному начальству живым и невредимым. Если этот приказ не будет выполнен, их будет судить военный суд. « Но если он попытается бежать, прибавил он, тогда стреляйте ! »

Вечером шестого или седьмого дня (точно не помню) моего заключения слышу кто-то вкладывает ключ в дверь моей камеры. К моему большому удивлению в камеру входит отец Мерецкий. За его спиной показывается фигура самого начальника тюрьмы. Отец Иван, обрадованный, бросается меня целовать. Я, в первую минуту, ничего не понимаю. Почему отец Иван пришел ко мне с начальником ? Но тайна длится не больше нескольких минут. Начальник повертывается и выходит из камеры со словами : « Ну, обо всем остальном я позабочусь. » Дверь камеры снова запирается на ключ. Мы остаемся с отцом Иваном в камере одни.

« Что это все значит ? » — задаю я ему вопрос. Почему он так обрадовался, увидев меня ? Он мне отвечает : « Как же мне было не обрадоваться. Меня арестовали почти обманным путем, и я думал, что меня сейчас же расстреляют. Если не сейчас же, то после заключения в тюрьму. Но теперь я сомневаюсь, чтобы с нами так поступили. О вашем аресте мы узнали, но разнесся слух, что крестьяне освободили вас по дороге в тюрьму и вам удалось бежать. Только сейчас, в тюрьме я узнал, что вы здесь и начал умолять начальника тюрьмы, чтобы он поместил меня в камеру вместе с вами. Он уважил мою просьбу и сам привел меня к вам. Сказанные им при выходе слова означали, что он позаботится о том, чтобы поставили сюда вторую кровать и дали бы все, что полагается по тюремным правилам. »

« Но что же случилось, за что вас могли бы сейчас же расстрелять ? » Вот его рассказ :

« Вы знаете, что мои прихожане давно уже боялись за меня. Они допускали возможность моего ареста и даже убийства черносотенцами. Они все время оберегали меня. Еще во время моего возвращения с губернского Крестьянского Съезда крестьяне выехали на станцию железной дороги навстречу мне в большом количестве, каждый на своих санях. При моем выходе из вагона они окружили меня толпой, довели до саней и усадили в те сани, которые должны были ехать в середине довольно длинного обоза. Под такой охраной они меня и доставили домой. В последнее время они усилили охрану, установили поочередное наблюдение, чтобы помешать во что бы то ни стало моему аресту, в особенности, когда они узнали о вашем аресте. Они были готовы применить силу, если власти придут за мной. Было установлено постоянное дежурство не только вокруг моего дома, но и за околицей* села. Дежурным давался наказ бить в набат, созывать прихожан, как только они заметят приближение полиции. Такой случай не заставил себя долго ждать. Вчера утром загудел тревожно церковный колокол, и незамедлительно вокруг моего дома собралась большая толпа. Дозорные сообщили, что неподалеку от села остановился и спешился казачий отряд. И к моему дому направляются становой и урядник. При этом известии толпа загудела, как потревоженный пчелиный улей, и вскоре сильное возбуждение охватило всех. Дозорные не ошиблись. Действительно, скоро все увидели станового пристава и урядника, приближавшихся к моему дому. Крестьяне окружили кольцом мой дом и в боевом настроении решили защищать меня. Когда становой и урядник приблизились, толпа в один голос, угрожающим тоном, спросила их : зачем они пришли и что им надо ? Становой ответил, что он пришел, чтобы побеседовать с батюшкой, и просил пропустить его ко мне. Но крестьяне не поддались на обман и грозили ему все решительнее. Они приходили все в большее и большее возбуждение. И я боялся, как бы не произошло кровопролитие. Я обратился к прихожанам с просьбой пропустить ко мне станового пристава. Они согласились, но только с условием, что он должен снять с себя и оставить у них свою шашку и револьвер. Становой подчинился их требованию, снял с себя свое оружие, передал его моей охране и направился ко мне. Он выразил желание поговорить со мной наедине. Я впустил его к себе. Он сообщил мне, что приехал не с целью арестовать меня, а с тем чтобы я поехал с ним для допроса. После чего я могу возвратиться обратно домой. Я ему ответил, что должен сначала подумать, прежде чем дать свое согласие. К тому же я ему указал на то, что мои прихожане, видя его приехавшим с казаками, не отпустят меня. Становой ушел, не добившись от меня положительного ответа. Прихожане разошлись по домам, оставив около моего дома еще более усиленную охрану. А наутро, т.е. сегодня, опять раздались удары набата, и на призыв его к моему дому сбежалось почти все население села. Дозорные сообщили, что опять к селу подъехал становой пристав с казаками в еще большем количестве. Они спрятались в овраге, и их не видно. Возбуждение толпы возросло еще больше. На этот раз я был уверен, что произойдет гибельное столкновение, и умолял толпу не препятствовать становому и отпустить меня, если он попросит поехать с ним. Когда становой приблизился к дому, прихожане потребовали, чтобы он снял свое оружие, что он и исполнил. Мне же он заявил, что получил приказ привезти меня на допрос во что бы то ни стало и что если будет малейшее сопротивление, вся ответственность за жертвы падет на меня. Я дал свое согласие уехать с ним и попросил толпу отпустить меня ехать на допрос. Сознательно я допустил эту ложь, потому что был уверен, что пристав приехал меня арестовать. Тогда прихожане стали на колени и в свою очередь начали умолять меня не уезжать, а пристава просили не увозить их батюшку. Конечно, эта мольба осталась без ответа. С плачем смотрели они на сани, увозившие меня. Когда же сани поравнялись с местом, где находился скрытый казачий отряд, мы были окружены казаками, которые привезли меня в тюрьму. »