Гром над Тьмой Часть 4

Глава 21

Глава 21

Меня тошнило в десятый, а может, и в двенадцатый раз: я не считал. Моё нутро отказывалось переваривать то, чем столь усердно пыталась накормить меня Мать Тьма.

Словно заботливая матушка, она так и вилась вокруг меня, пощипывая за нос, щёки и губы. Она пихала в меня один отвратительный сгусток тьмы за другим, заставляя давиться. Ещё мгновение и, казалось, она начнёт мне предлагать ложечку за маму, ложечку за папу...

Удар и я падаю землю — ей безумно льстило, что выступавший против неё главный бог теперь униженно стоит перед ней на коленях. Будто всё то время, что она провела в плену собственного мира, ей хотелось только одного — видеть мои страдания.

Она играла мной, будто игрушечной фигуркой. Корявое, изувеченное, вывернутое едва ли не наизнанку тело Селены смотрело на меня безжизненными, стеклянными глазами. Словно тая тщету надежд нагнать нас, Эйелен перебирала культями по земле, подволакивая уничтоженные ноги. Каждое движение было безжизненным, чужим, инородным.

Я боялся смотреть на тела тех, кого любил. Мать Тьма же не нашла ничего лучше, как обратить покойниц в своих кукол.

Напоминание.

Назидание.

Кара.

Я тяжело дышу, пытаясь справиться с самим собой, собрать хоть каплю прежних сил, когда повелительница Тьмы тащит меня на очередное судилище.

Грязный подвал, горшки с чем-то вонючим и прогорклым, аромат подгнивших овощей витает в воздухе. Жмётся к стене безобразно бородатый, всклокоченный, нагой старик. Из его рта рвётся сиплый хрип, будто сама жизнь надеется выпорхнуть прочь вместе с дыханием.

Широко расставив руки, он силится закрыть собой их — десяток, а может, и больше — детей. Им хочется плакать, рыдать и стенать о незавидной участи и злой судьбе, но страх — липкий, пронырливый и вездесущий страх оседал в их душах ужасом. Они награждали его бесконечностью тишины — все и каждый.

Не каждый.

Словно крохотная лодчонка против бури, напротив пожирателей тьмы, загнавших людей в подвал, стояла юная жрица равновесия. Светлые волосы, цветок заколки, чёрные как смоль глаза и измазанное чёрным белое платье.

Сколько ей, спрашивал меня взгляд. Быть может семь, восемь лет? Что она видела в своей жизни, кроме заунывных песнопений, еженощных молитв и строгого поста?

Ей жутко — больше, чем им всем остальным. Она рада удариться в такие успокоительные, сладкие слёзы детского плача, но она стоит.

— Она просто верит, Владислав. Верит, что её бог придёт, спасёт и защитит. Ты же защитишь, правда?

Мать Тьма издевалась. Словно по команде, оголодавшими псами пожиратели душ набросились на них целой сворой, потоком. Губы малышки лишь успели вздрогнуть — не от крика, от слов новой молитвы, прежде чем её поглотило жуткой волной.

Я бился изо всех сил, пытаясь вырваться — неподъемной ношей на моих плечах повисли бывшие богини. Словно тяжкий груз, они тащили меня на дно прошлого. Их руки были холодны, глаза безжизненны.

Как можно убить бога, если он уже мертв? А задушить саму Тьму?

Я не знал.

Души несчастных взвыли, пытаясь вырваться прочь, но в миг становились добычей пожирателей. Передо мной в очередной раз шлёпнулась ещё одна порция Тьмы.

— Ешь, Владислав. Я хочу, чтобы всё твоё нутро, весь ты сам, все твои силы противились тому, что я делаю. Разве не приятней брать деву, что пытается вырваться из твоих сильных рук? Разве не сладко догнать удирающую со всех ног жертву, чтобы впиться зубами в её взбудораженное, горячее сердце? Ну же, подари мне эту возможность, бог.

Она улыбнулась, глядя, как Вика и Ника держат меня под руки. Аштар механически пихала мне в рот мерзкую теневую кашу. Резко сменив настроение, она бросила мне грязный обрывок полупрозрачной тряпки. Мне не хотелось верить, но глаза меня не обманывали — это был обрывок призрачного шёлка, в который одевалась Дуська.

— Взгляни на себя, бог. Когда-то ты мог заставить мир расколоться на части лишь одним ударом. Ты бил благодатью, будто плетью. А сейчас ты как жалкое дитя, что даже не умеет есть. Утрись, мне противно видеть тебя таким. И тем, к кому мы пойдём в гости — тоже.

В миг она оказалась рядом со мной. Острые носки её туфель будто колья врезались мне под рёбра, заставили сжаться.

— Вставай, бог. Вставай, или тебя ждёт участь футбольного мяча.

Я повиновался. Едва я вновь оказался на ногах, как в лицо мне ударил сильный ветер. Он готов был снести меня напрочь, подхватить как пушинку. Я прищурился, силясь увидеть хоть что-то через бесконечность колкой, кусачей вьюги.

И увидел. Царство эльфов, цветущее и теплолюбивое, завяло в один миг. Мир остроухих творцов и поэтов таял, обращаясь снежной пустыней. Голодные пожиратели душ цапались меж собой за крохи — неизвестно чего. Безжизненный, умерший край.

Цвет жизни лежал горьким напоминанием о когда-то былом величии. Я сделал шаг, будто в надежде развеять, разбить злую иллюзию, но ничего не вышло. Снег мерзко хрипел под моими ногами — в компании мертвецов я шагал, сам не зная куда.

Детища тьмы не обращали на нас внимания, теряя всё любопытство сразу же, едва видели наши унылые силуэты.

Я сделал ещё шаг — и земля ушла из-под ног. Не успев испугаться, я провалился под снег, ударился о камень, покатился по земле. Нещадно стонали ушибленные бока. Холод, ещё пару мгновений назад знавший, что такое пощада к поверженным, вдруг забыл о ней и взялся за меня изо всех сил.

У меня стучали зубы, я обнял самого себя за плечи, стараясь сохранить тепло.

Внутри меня бесновался бог. Он не понимал, что случилось. Где сила, где воля, почему ты позволяешь так обращаться с тобой? Не от твоего ли имени дрожали небеса? Не твоего ли имени шугались бесы, разбегаясь по углам? Ты бил, карал и не ведал поражений. А сейчас...

Сейчас я сам махнул на себя рукой. Просто бог, каким я был, никуда не исчез.

Он сломался.

Я осмотрелся вокруг — некогда здесь цвели Величественные Сады. Теперь же было пусто и мертво.

Словно я сам на себя смотрел с осуждением, на меня взирало моё же каменное изваяние.

Свернувшись калачиком, замерзал воин.

Воин? Воином его можно было бы назвать разве что в его сладких мечтах. Всего лишь мальчишка: доспехи и оружие были ему не по росту и не по размерам.

— Он умрёт к полуночи. Хочешь его спасти? — мать Тьма спрашивала так, будто в самом деле желала дать мне такую возможность.

Я хотел. Не слыша её слов, я побрёл к нему, будто мрачная тень себя самого, перевернул его лицом к себе.

Очередная издёвка. Мальчишка не спал, мальчишка был мёртв.

— Ах, я забыла сказать тебе, что полночь наступила несколько секунд назад. И знаешь что, Владислав? Он приполз сюда — может, хотел тебя защитить?

Мне в живот врезался её кулак, она добавила ладонью по шее. Будто того было мало, она не позволила мне рухнуть наземь, рывком поставила на ноги — чтобы одарить хлопком мокрой пощёчины.

— Что же ты за бог такой, Владислав, что для твоей защиты нужны люди. Люди? Дети, бог! Ты бог соплей и тщетных рыданий?

Меч, торчавший неподалёку, манил мой взор. Злость верхом на обиде подначивала воображение — схвати клинок, бей наотмашь! В живот, шею, по ногам, как умел почти всю свою жизнь...

В воображении было мягко, в воображении было легко. Я выдохнул, оставив гнилую затею. Чего я этим добьюсь? Она же только получит еще больше удовольствия от моего унижения.

Клинок торчал из чёрной, мрачной, но уже неживой туши душееда. Я прищурился, ещё толком не понимая, что вижу. Убитая тварь царапала взор, сбивала прочь тщету уныния, заставляя голову — работать.

Матери Тьме это не понравилось. Нахмурившись, она заставила покойниц окружить меня со всех сторон. Ольга и Мирами ластились ко мне, как и прежде, будто были живыми — мне казалось, что их холодные руки выворачивают мою собственную душу наизнанку.

Словно стая испуганных ворон, они бросились врассыпную сразу же, едва повелительница Тьмы вновь нависла надо мной, швырнула меня к трупу мальчишки, ногой наступила на голову, заставив ткнуться лицом в его давно замерзшее, намертво слежавшееся тело.

Вместо крови из него хлынула мгла. Она беспощадно забивала рот, нос и уши, пыталась залепить глаза.

— Ешь, бог! Ешь по маленькому глоточку, глотай тьму — посмотрим, через сколько лопнет твоё естество? Сколько ещё выдержит твоя божественная суть?

Она была права. Равновесие внутри меня отчаянно, теряя один остров здравого смысла за другим, колебалось, но продолжало сражаться.

Это нечестная битва. Мгла, кружившая вокруг меня, говорила что нет, не нечестная.

Напрасная.

Весь мир будто желал мне сказать, что любое моё старание напрасно. Я муха в меду — и сладко, и смертельно. Барахтайся, шевели лапками, жужжи крыльями сколько влезет, а смерть уже свернула газету по твою душу...

Смерть...

Тьма разинула пасть свежего портала прямо в бездыханной туше, ткнув меня в неё ещё раз.

Я провалился в чёрную бездну, что встретила меня твёрдой, жёсткой землёй.

— Я выколочу из тебя всё, что было в тебе от Бога, Владислав. Я убила твоих шлюшек, но ты... ты осмелился мне перечить! Ты станешь лишь бледной тенью себя самого, будешь вечно гнаться за силами былого, — и без того широкая улыбка грозила в любой момент покинуть пределы её жестокого лица. — Будешь вечно смотреть на смерть. Как сейчас.

Орка окружали пустоши. Орка окружали убитые. Орка окружала сама мгла. Он был не просто жив — в дикой, необузданной ярости своего рода он черпал свежие силы. Топор, ведавший и лучшие времена, покрытый шрамами зарубок, в его руках силился вспороть постоянство теней. Он рвал его в клочья, рычал, ещё как будто не понимая, что уже обречён. Что бросить орудие и отдаться на милость всепоглощающему небытию — лучшее, что он сможет сделать теперь.

Просто не быть.

— Бога нельзя убить, Владислав. Нельзя схватить богиню и свернуть ей шею. Нельзя оторвать ей ноги и мокрым куском мяса вывалять в грязи. Сжечь, вывернуть потрохами наружу, поменять местами руки и ноги, затолкав голову в промежность. Понимаешь?

Я не понимал. Но видел невозможное своими глазами.

— Смерть не ходит к богам. Не потому, что боится — просто незачем. — Мать Тьма развела руками, будто приветствуя в своём царстве. — Но когда у Смерти слишком много работы, она забывается. Забывает, что незачем, перестаёт видеть разницу между смертным и бессмертным. И тогда подобные тебе становятся слабы и уязвимы. Мне хотелось, чтобы ты знал об этом, прежде чем на пару с отчаянием твоё воспалённое сознание охватит ещё и безумие. Ты погубил бесчисленное количество людей, которых привёл. Ты убил тех, кто дарили тебе свои любовь, нежность и тела. Не я. Только ты. Знаешь, ты не стал моей игрушкой — ты всегда ею был.

Повисло молчание. Она ждала, что обуянный злобой, я брошусь на неё в очередной тщетной атаке.

Вместо этого я видел другое.

Орк резал тьму. Его топор кромсал подступающие к нему тени, заставляя их маслянистыми комками бухаться ему под ноги.

Нельзя разрезать тьму ножом, люди этого не могут, только боги.

Но это был просто орк.

— Ты слышал, Владислав? — моё молчание заставило её насторожиться. Опасения — младые и беззубые, ещё только собирались стать худшими, когда я посмел сбросить с себя объятия мёртвых богинь, выпрямляясь в полный рост.