Ангелы постапокалипсиса: Голод

Дверь в кабинет отворилась и оттуда вышел городской староста.

— Ох, Ольга Львовна, я думал, вы уже ушли, — произнес он, глядя на машинистку.

Барышня тотчас отложила бумаги и с готовностью вскочила на ноги.

— Уже ухожу, Василий Никанорович, — сказала она.

Голос у нее был приятный. Староста неуверенно кивнул, затем заметил нас и куда увереннее вздохнул. Барышня оглянулась, и добавила:

— Если, конечно, господам не потребуется стенографировать.

Едва я собрался сказать, что всё может быть, как Факел вперед меня уверенно заявил:

— Не потребуется. Нам просто надо поговорить. Обойдемся пока без протокола.

Староста облегченно выдохнул.

— Тогда я пошла, — сказала машинистка, и тотчас упорхнула со словами: — Доброго вечера, господа.

Я проводил ее взглядом. В нём было много восхищения ее грациозностью и самая малая толика подозрительности. Барышня проскользнула мимо нас так легко, словно тень. Тень в черном платье. Кажется, я подцепил у Факела дурную привычку подозревать всё и вся. Ну какой из нее культист, а тем более одержимый? Последние — сплошь уроды, а она — настоящая красотка.

Нет, скорее, это просто раздражительность от голода. Лучше бы нам было поговорить за ужином. Застольная беседа да без протокола — что может быть доверительнее? Увы, староста пригласил нас не в столовую, а в свой кабинет. С предыдущего визита в нем ничего не изменилось, разве что бумаг на столе стало чуть побольше. Староста привычно было направился к столу, но остановился на полдороге, не решаясь сидеть, пока мы стоим. Стульев для посетителей в кабинете не было.

— Ты присаживайся, Василий Никанорыч, — сказал ему Факел. — У нас беседа пока не официальная, а в ногах правды нет.

Староста благодарно кивнул, стрельнув в нашу сторону встревоженным взглядом на слове "пока", и осторожно опустился на краешек кресла. Я, раз уж у нас пока не официальная часть, присел на подоконник. Там стоял горшок с чахлой геранью. Я немного подвинул его, чтобы ненароком не смахнуть за борт, хотя, сдается мне, в садике за окном ей было бы куда комфортнее. Факел прошелся по кабинету.

— Что ж, Василий Никанорыч, — сказал Факел. — Первую часть загадки мы решили.

— Да-да, — староста исправно закивал. — Мне уже, к-хм… так сказать, сигнализировали. Никак поверить не могу, что наш плотник оказался людоедом.

Он помотал головой, словно бы утрясая там неприятную мысль.

— Не людоедом, Василий Никанорыч, а культистом, — поправил его Факел.

— Час от часу не легче.

Через сад пробежала Ольга Львовна. Оглянувшись на здание, она увидела меня в окне, и тотчас скрылась за деревьями. Что ж, под дверями машинистка не подслушивала. Это говорило в ее пользу. На месте культистов я бы непременно попытался выяснить, что нам известно.

Хотя, по правде говоря, известно-то нам немногое.

— Да, это хуже, — сказал старосте Факел. — Как же ты, Василий Никанорыч, проглядел его?

Староста развел руками и вздохнул.

— Виноват. Ведь на хорошем же счету был шельмец! План всегда в срок выполнял. Коли надо, день и ночь работал. Никогда не жаловался и, главное ведь, на него никто не жаловался.

— Да, о своей репутации он позаботился, — согласился Факел. — Но вот что странно. У него на груди здоровенная бесовская татуировка. Такую так просто не сведешь и не спрячешь. Стало быть, он был убежденным адептом культа, а не просто заблудшей овцой. И неужели никто ничего не заметил?

Староста в очередной раз вздохнул. Очевидно, в данном случае это означало утвердительный ответ.

— Как давно он в Дубровнике? — спросил Факел.

— Так местный он, — сразу ответил староста; даже как-то духом воспрял от того, что хоть на какой-то вопрос у него есть точный ответ. — Из Чекушек, — и добавил в ответ на вопросительный взгляд инквизитора. — Деревенька такая была за рекой, тут версты три, не более.

Он махнул рукой на окно. Деревенька была примерно в направлении лесопилки.

— Была? — переспросил я.

— Всё так, — подтвердил староста. — Пару лет назад там все перемерли от чумы. Один только плотник и остался. Инквизиторы его, кстати, тогда проверяли. Сказали — чист. А я что же? Мне сказали, я и поверил. У меня полномочий перепроверять за вами нет.

Факел недовольно махнул рукой. Мол, здесь понятно, дальше давай. А дальше ничего примечательного и вовсе не было. Деревушку спалили от греха подальше, а плотник перебрался в Дубровник. Он и раньше нелюдимым слыл, а тут и вовсе в себе замкнулся. Никого это не удивило.

— Вот, стало быть, и всё, господа инквизиторы, — так закончил староста свой рассказ.

— Да нет, Василий Никанорыч, не всё, — ответил Факел. — Получается, к культу он уже здесь примкнул. Такое случается, что человек в годину бедствий утрачивает веру. Случается… Но если он тут примкнул, то, получается, было к кому примыкать.

Староста, старательно кивавший в такт его словам, машинально кивнул и на последней фразе, после чего вздрогнул и испуганно вскинул голову, одновременно втягивая ее в плечи. Выглядело забавно, словно бы черепашка из панциря выглянула. Видел я их в Петроградском зоопарке, когда захаживал туда с одной своей знакомой. Точь-в-точь нынешний Василий Никанорыч.

— Так это что же у нас получается? — встревоженно произнес староста, не решаясь озвучить очевидное.

За него это сделал Факел.

— А получается, Василий Никанорыч, что не единственный он тут культист был.

— Так вы ж еще двоих подстрелили, — тотчас напомнил староста.

— Эти уже после пришли, — ответил Факел. — Думаю, сбежали от нас в Петрозаводске.

— Так, может, и он с петрозаводскими где-то пересекся? — предположил староста.

Факел согласился, что может быть и так, и поинтересовался, кто из горожан живет в Дубровнике со времен чумы в Чекушках. Как оказалось, "почитай все", включая, кстати, и самого старосту, который клятвенно нас заверил, что он, конечно, ни в коем разе и ни сном, ни духом.

— А, может, это кто-то из беженцев? — предположил староста. — Они аккурат с того времени пошли.

Он достал из ящика стола папку с бумагами, сверился с ними и заявил, что да, буквально на днях два года будет, как первые беженцы у него зарегистрированы.

— Это, значит, с начала осады Новгорода, — прикинул Факел, задумчиво оглаживая подбородок.

Староста немедля поддакнул, что так оно и есть. Новгородские пришли первыми, да и сейчас многие ими записываются. Фронт-то там то туда, то сюда ходит. Сам город исправно держится, но бесы по всей округе шастают. Вот люди и бегут.

— Проверим, — сказал Факел, но прежде чем староста успел вновь поддакнуть, он уже и рот раскрыл, инквизитор с другой стороны зашел: — Только ты мне вот что скажи, Василий Никанорыч. Это что же, два года у тебя люди пропадают, а ты, как сам говоришь, ни сном, ни духом?

Староста побледнел.

— Позвольте! — негромко произнес он. — Какие два года? Люди начали пропадать всего лишь недели три назад.

Он сверился с бумагами и добавил, что первый городской житель исчез и вовсе десять дней назад, а три недели — это потом полицейский среди беженцев накопал.

— Угу, — сказал Факел. — Это похоже на правду. Значит, десять дней вы искали своими силами, а потом ты, Василий Никанорыч, обратился за помощью?

Староста заверил нас, что так оно и было. Люди уж очень из-за слухов о людоеде взволновались. Пришлось, так сказать.

— Пришлось, — повторил за ним Факел. — Вопрос только: кому? Ведь ты, Василий Никанорыч, той телеграммы не отправлял.

Инквизитор остановился у стола старосты и строго уставился на того. Тот весь сжался. Его взгляд буравил бумаги перед ним, словно надеясь отыскать там правильный ответ, но никак не находил.

— Брось темнить, Василий Никанорыч, — сказал Факел. — Мы всё равно раскопаем, кто ее отправил. Телеграмма — это документ, а документ подразумевает учет. Время только жалко тратить.

— И просьба о помощи — это не преступление, — добавил я. — За нее точно не накажут.

— Да как сказать, — едва слышно прошептал староста.

Мы с Факелом переглянулись, и мой товарищ, не теряя времени, насел на него всерьез. Кто может наказать за обращение в инквизицию, окромя культистов?! В общем, до обвинения в ереси тут оставалось буквально пол шажочка. Бедного старосту уже трясло. Ну еще бы! Ересь по нынешним временам — измена, только вместо петли изменника ждал костер. Незавидная перспектива.

— Если не так, самое время рассказать нам всё, — сказал я.

Староста тотчас поклялся Христом богом, что всё не так и до сего дня ни о каких культистах он и слыхом не слыхивал.

— Это всё военные наши! — жаловался он, прижимая руки к груди. — Секретность у них. А молчать велено мне. И куда прикажете деваться? Мы ж от них полностью зависим, господа! Не подпишут приемку грузов — и никаких пайков нам. Лебеду жрать будем, а у меня — полтыщи человек только по учету проходит. Да еще бродяги эти, будь они неладны! И хоть разорвись между вами всеми.

Он руками показал, что уже разрывается на части. Факел его еле успокоил. А вот нечего было так запугивать человека!

Малость успокоившись, староста вздохнул и поднялся на ноги. Позади него стоял массивный шкаф. Дверцы были заперты на замок. Ключ от него висел у старосты на шее. Отперев шкаф, староста достал лист бумаги.

— Вот, господа, читайте сами, — убитым голосом произнес он.

Факел взял бумагу и подошел к окну. Тут было светлее. Бумага оказалась телеграммой, датированной двумя месяцами ранее. Отправителем значился штаб фронта за подписью лично генерала Алексеева. Это наш командующий.

Далее шел гриф "совершенно секретно", прочие атрибуты и, наконец, текст, извещавший руководство города Дубровник о проведении профессором Леданковым важного военного эксперимента в их районе. Телеграмма требовала не только оказывать профессору всяческое содействие, но и сохранять в строжайшей тайне всё, что касается эксперимента и самого профессора. Излишнюю болтливость обещали карать по законам военного времени. Это расстрел. Тоже не сахар, хотя и лучше костра.

— И кто этот профессор? — спросил Факел.

Староста пожал плечами.

— Я и видел-то его всего пару раз, — признал он. — Сидит у себя, как медведь в берлоге, а чем занимается — не знаю, и уж простите, и знать не хочу.

— Что ж, по крайней мере, теперь ясно, что тут понадобилось культистам, — сказал я.