Ангелы постапокалипсиса: Голод

Глава 2

С татуировками картина вырисовывалась сложная. По словам Факела, считалось, будто бы в обязательном порядке их наносили себе только одержимые. Мол, это как печать на договоре с нечистью.

— Когда он так лихо сиганул через забор, я сразу про одержимого подумал, — сказал мне Факел.

Я с сомнением посмотрел на бородатого. Если не считать татуировки на груди, он ничем не отличался от нормального человека. Мне доводилось встречать одержимых. Они, действительно, шустрики еще те, но обычно все какие-то изломанные, словно бы это и не человек вовсе, а какая-то пародия на него.

— Не похож он на одержимого, — ответил я.

Однако инквизитор заверил меня, что мы попросту застали бородатого, так сказать, в самом начале пути. А вот если бы я его не застрелил, он бы потом о-го-го как развернулся. Ну, может и так.

А быть может, бородатый был просто очень шустрым культистом. Они тоже часто носили татуировки, причем нередко такие же, как и у одержимых. Видать, мечтали ими стать. Инквизиция, разумеется, об этом знала, и высматривала всех с такой отметиной. Поэтому те культисты, которые шпионили по нашим тылам, татуировок не носили, а те, у которых они уже были, могли и избавиться от них. Иногда вместе с конечностью, на которой эта татуировка была. Так им, кстати, проще было сойти за беженца.

Кроме того, татуировки были еще и у простых людей — от наших бравых морячков до тех же беженцев, которые верили в них как в обереги, и потому сам по себе рисунок на теле, если только он не был откровенно бесовский, всё равно ничего толком не доказывал.

— И тем не менее, на заметку мы таких людей должны брать, — сказал Факел.

Инквизитор тщательно зарисовал карандашом в свой блокнотик татуировки двух подельников бородатого и добавил, что людей с таким орнаментом можно брать сразу. В смысле, уже не на заметку, а сразу арестовывать. У него, кстати, подборка орнаментов в блокнотике была богатая, и рядом с каждым подписано, где и с кого срисовано. Там был практически весь северо-запад России, включая и Финляндское княжество.

Когда Факел закончил, мы погрузили тела на бричку и двинулись в обратный путь. Я подстелил под трупы рогожку, которую нашел тут же, на лесопилке, но в одном месте мы обивку всё же кровью уляпали. Потом тощий господинчик нам за это со всей вежливостью предъявил.

Однако первым делом мы навестили беженцев. Как сказал Факел:

— Бедновато наши покойнички выглядят. Могли и с ними прийти.

Здешние беженцы встали лагерем в поле за городской стеной. В город их, как водится, не пустили, но хоть не прогнали прочь — и то ладно. При нападении у них оставался шанс убежать за стены. Своей-то ограды вокруг лагеря они не построили.

Сам лагерь состоял из повозок с тентами, просто тентов, палаток и соломенных навесов. В самом центре возвышалась деревянная церквушка. На первый взгляд, уж прости, Господи, сарай-сараем, с крошечными квадратными окошечками и прохудившейся крышей. Из нее вверх торчала серая каменная башня, увенчанная колокольней с православным крестом наверху.

Населяли лагерь худые люди в потертой, а кое у кого и в откровенно драной одежонке. Многие были босиком. Долгая дорога вообще сурово обходилась с одеждой и обувью, особенно если те не были приспособлены к путешествиям. На одном старичке я едва признал бывший смокинг. Сейчас так назвать эти обноски даже язык не повернулся бы.

Татуировок я ни на ком не приметил, но, понятное дело, если у кого они и были, так те не лезли нам на глаза. Татуированных бродяг инквизиция хватала сразу и отправляла на дознание. Разумеется, там умели отделять зерна от плевел и невиновных отпускали, но, как по случаю неохотно признал Факел, при избытке рвения у них и ворона признается, что она перекрашенный крокодил.

Вечерело. На широких площадках между палатками горели костры. Над каждым огнем громоздился целый ворох разнокалиберных кастрюлек, чайничков и тому подобной утвари.

— Не дружно живут, — тихо заметил Факел, пока мы шли меж палаток. — Не с одного котла питаются.

Лошадку он вел под уздцы, а та по-прежнему тянула за собой бричку. Земля под ногами, несмотря на недавние дожди, была твердой. Утоптали.

— Похоже на то, — отозвался я.

Нам бы с ним, кстати, тоже не помешало пристроиться к какому-нибудь котлу. Мы, всё-таки, провели весь день на ногах. В вещмешке у меня валялась жестянка с тушенкой и пачка сухарей, но на двоих там только облизнуться, да и вообще это был наш неприкосновенный запас на самый черный день.

Увы, гостеприимством тут не пахло. Пахло страхом. При нашем приближении люди отводили глаза и торопливо убирались с дороги. Я, в общем-то, никакой другой реакции на двух инквизиторов с грузом покойников и не ожидал, а вот Факел заметно хмурился. Опять, стало быть, чего-то усматривал. И чем мрачнее он выглядел, тем испуганнее выглядели люди вокруг. Что, опять же, не удивительно, но если он своей хмурой физиономией всех распугает, кто нам покойничков опознает?

Я чуть прибавил шагу, выходя вперед, к костру. Беженцы поспешно расступились, не сводя одного глаза со своей посуды. Я вскинул руку и громко произнес:

— Граждане, попрошу вашего внимания!

Внимание нам с Факелом и так было обеспечено, но надо же с чего-то начинать.

— Вначале хорошие новости! — продолжал я. — Вам больше не нужно бояться каннибала. Во-первых, не каннибал и был, а во-вторых…

Я картинно указал на бричку с трупами. Факел подвел лошадку к костру и остановился. Лошадка тихо фыркнула. Беженцы осторожно поглядывали на бричку и негромко переговаривались. Сзади подходили еще любопытствующие. Они не рисковали лезть на глаза инквизиции и те, кто оказался в задних рядах, быстро пересказывали им суть дела. Я расслышал слова: "да вроде похож", произнесенные женским голосом, и навострил уши, но тут старичок в заношенном смокинге прошамкал:

— Осмелюсь спросить, господа, а где остальные люди?

Беженцы тотчас притихли в ожидании ответа.

— Какие — остальные? — строго спросил Факел.

Под его взором старичок малость пожух, но не отступил и несколько витиевато напомнил, что пропало куда больше народу, чем мы сегодня настреляли.

— Не всё сразу, старина, — сказал я. — Не всё сразу. Давайте вначале с этими злодеями разберемся.

— Так вы же с ними это… разобрались уже, — произнес какой-то крестьянин.

По крайней мере, одет он был по-деревенски, и в лаптях.

— Не до конца, — ответил я. — Нам нужно знать, как их звали, где они жили и всё прочее.

Что именно "прочее", я и сам толком не знал, потому оглянулся на Факела.

— Эти люди наверняка бывали среди вас, — неожиданно мягко заговорил инквизитор. — Жили среди вас, пользовались вашим гостеприимством и высматривали, как бы напасть на вас. Посмотрите на них. Кто-нибудь уже видел их раньше?

Насчет гостеприимства он определенно маху дал, но в целом сработало. Когда Факел указал пальцем на трупы, взгляды последовали за ним. Люди забормотали, негромко переговариваясь. Бородатого признали сразу.

— Из городских он, — уверенно заявил босоногий парень призывного возраста с фингалом под левым глазом. — Из Дубровника.

Добрая дюжина голосов это тотчас подтвердила, но как его звали — никто сказать не мог. До личного знакомства он ни с кем ни снизошел. Всё, что знал парень:

— Плотник он здешний.

Как оказалось, бородатый регулярно набирал себе подручных: погрузить что-нибудь, например, или еще какую работу в том же духе исполнить. Работа обычно была тяжелой, но плотник считался государственным служащим и расплачивался полноценными пайками, причем, в отличие от других городских, ничего из них себе не забирал. За право первым полебезить перед ним, выпрашивая работу, мужики, бывало, даже дрались.

Затем женщина в синем платье заявила, что одного из подельников бородатого она точно встречала. Он, шельмец, у нее пятак занял, и не отдал. Женщину звали Вера Ивановна и она пришла с последней волной беженцев. Шли они на Петрозаводск, но прошел слух, будто бы в город беженцев не пускали, и они свернули на Дубровник. Здесь уже был лагерь таких же неудачников. Вот при повороте на Дубровник этот тип к ним и прибился.

Был ли с первым подельником — второй, этого Вера Ивановна не запомнила, но еще один босяк уверенно заявил, что в лагере они уже были вдвоем. Более того, эти двое еще и к плотнику подлизаться успели. Новоприбывшим приличная работа якобы не полагалась, ее и пришедшим раньше не всем хватало, но плотник в такие тонкости не вникал и брал тех, кто ему глянется.

— И, прямо сказать, — добавил парень с подбитым глазом. — Хоть и людоед, а справедливый человек был. А то эти, — он неопределенно мотнул головой. — Захапали всю работу себе, а жить всем надо.

Кто-то резко ответил, что его сюда никто не звал, и свидетельские показания потекли потоком. Если бы я вникал в перебранку, мог бы узнать, кто тут вор, кто — подлец, а по кому и вовсе виселица плачет.

— Ты был прав, — сказал я Факелу. — Коллектив не дружный.

Инквизитор со мной согласился, и добавил, что здесь мы уже узнали всё, что могли. Лошадка согласно фыркнула. Мол, пойдем отсюда. Когда мы уходили, парню подбили второй глаз.

— Давай-ка еще церковь проведаем, — сказал Факел. — Священники обычно многое о своих прихожанах знают.

— Вряд ли культисты ходили сюда на исповедь, — ответил я.

Судя по внешнему виду, ее и простые прихожане-то не жаловали.

— Внешность бывает обманчива, — сказал мне Факел.

Крыльцом церквушке служила полугнилая доска, брошенная перед входом прямо на землю. Входная дверь оказалась не заперта. Она громко скрипнула, когда я потянул ее на себя. За дверью была темнота. Из нее тоненький, похожий на детский, голосок спросил:

— Кто там?

Только теперь я вспомнил, что староста говорил что-то про приют.

— Свои, — сказал я.

— Смиренные братья инквизиции, — добавил Факел, постаравшись, чтобы это прозвучало действительно смиренно.

Когда он действительно хочет, у него это получается.

— Смирные — это хорошо, — раздался другой голос, постарше и определенно женский.

Затем в темноте появился свет. Он озарил темные сени и фигуру в монашеской рясе со свечой в руках. Свечу держала девица лет шестнадцати, вряд ли больше. На лицо — симпатичная, но взгляд — настороженный и строгий одновременно. Он сразу давал понять, что незваным гостям здесь не рады, а мы, как ни крути, они самые и есть.

Тем не менее, монахиня сказала:

— Добро пожаловать.

Факел привязал лошадку у входа и мы вошли. Сени были просторные, а захламлять их, по всей видимости, было нечем. Монахиня представилась как сестра Анна, глава здешнего приюта. Я в ответ представил нас обоих. На прозвище Глаз она среагировала, внимательно глянув на меня, но ничего не сказала. Когда я рассказал о цели нашего визита, она, секунду подумав, твердо заявила, что трупы останутся снаружи, а ее подопечные — внутри. А вот вопросы позадавать — отчего бы и нет?

— Только, пожалуйста, оружие оставьте здесь, — сказала сестра Анна.

Факел без слов сбросил сбрую с огнеметом на пол. Я посомневался, стоит ли оставлять без присмотра мою прелесть. Факел предложил повесить винтовку на стену. Там были рядком вбиты гвозди вместо вешалок. На некоторых висели какие-то тряпки. Свет с улицы туда не попадал, и за тряпками кожаный чехол был неприметен, а скрип входной двери возвестил бы о новых гостях.