Сгоревшая жизнь

* * *

Теперь меня окружали лица, точно написанные рукой Мунка… Беззвучные вопли смешались в воздухе, сгустив его настолько, что невозможно было дышать. Софья поглядывала на меня с беспокойством, пока я помогала ей после обеда провести очередной курс процедур. Меня никогда не мутило от вида крови, и я спокойно смотрела, как она ставит уколы, но вот лица больных пугали до дрожи. Сережка ведь не выглядел так, зачем его упекли в больницу?

– А есть такие, кого лечат принудительно?

Мы уже остались вдвоем в процедурном, куда больные приходили сами, послушные как овечки. Некоторые даже благодарили за укол… Но большинство из них выходило из кабинета со столь же безучастным видом, с каким и входило туда. А надрывные крики слышала, похоже, только я…

Софья ответила заученным тоном:

– Если больного госпитализируют в стационар без его согласия, то в течение сорока восьми часов администрация больницы должна подать документы в суд о недобровольной госпитализации. Только в судебном порядке может быть принято решение о недобровольном лечении в психиатрическом стационаре.

– Ты вызубрила? – вырвалось у меня.

Бросив взгляд на закрытую дверь, она фыркнула:

– Нам же приходится подтверждать квалификацию. Такую вот фигню тоже спрашивают… Хотя я к этим решениям вообще никаким боком!

– А тот, кто лег добровольно, он может передумать и уйти?

– Ну, бывают случаи, – отозвалась она вяло.

– И что вы предпринимаете? Ловите его?

– Ага, – хмыкнула Патрикеевна и обеими руками взбила короткие волосы. – Делать нам больше нечего. Пишем заключение: «Добровольно покинул стационар». И пусть его родные с этой головной болью живут, нам-то что?

У меня отлегло от сердца: никто и не собирается охотиться на Сережку… Но ему я решила об этом пока не сообщать, пусть сидит у меня дома и не высовывается. Целее будет. Вернусь с работы – разберемся, как жить дальше.

Мне понравилось, как по-взрослому это прозвучало: «Вернусь с работы». Впервые в жизни у меня появилась хоть какая-то работа. Свою помощь Артуру я таковой не считала, это было скорее… приключением! Собственно, то, чем я занималась в больнице, было частью этой большой авантюры.

К вечеру мне уже доверили самой раздать лекарства по списку. Правда, старшая медсестра не одобрила эту идею, но Софья дала мне рекомендацию в своем стиле:

– Она – умная, справится.

– Не дай бог что-то перепутаешь. Это тебе не детские игры в доктора, это серьезные препараты. Ты меня поняла?

Надежда Владимировна так и пожирала меня взглядом. У нее были черные, вытянутые к вискам глаза, в которых таились молнии, и я их разглядела. Имя не выдавало в ней восточной крови, но она точно присутствовала.

Я постаралась, чтобы мой голос не сорвался на трусливый писк:

– Поняла.

– Не ошибешься?

– На ЕГЭ же не ошиблась.

Неожиданно ее спелое, румяное лицо расплылось в улыбке:

– А ты с характером… Такие мне нравятся. Ну иди.

Из-за ее плеча мне подмигнула Софья, сосредоточенно записывавшая что-то в журнал. Куда врач увел с собой Камиллу, я решила не выяснять…

Разложив таблетки по крошечным стаканчикам с номерами коек, я отправилась в свой первый самостоятельный обход. И уже в крайней палате меня ждал сюрприз: на кровати слева от входа пациентка спала… Но меня снабдили схемой отделения, где были указаны номера коек и фамилии больных. Будить пожилую женщину я не решилась и поставила пластиковый стаканчик на тумбочку.

Но сзади меня одернул голос:

– Разбудите. Так положено.

Сидевшая на другой койке темноволосая девушка с мертвенно бледной кожей показалось мне знакомой. В памяти раздались хлопки крыльев… Точно, мы смотрели с ней на голубей!

Теперь было понятно, что девушка немногим старше меня. Она очень ровно, даже как-то неестественно держала спину и смотрела прямо перед собой, скрестив белые руки на коленях, прикрытых пестрым халатиком. На меня не взглянула, даже когда я обернулась. Но обращалась-то она ко мне?

Я хотела поблагодарить за подсказку, но заметила, что она в наушниках. Разве они разрешены в этой больнице? Тут масса предметов находилась под запретом – ремни, цепочки, шнурки, духи… Даже мобильники лишь ненадолго выдавали для звонка по разрешению старшей медсестры. Меня особенно озадачило, почему нельзя пользоваться духами: кто-то пытался забрызгаться ими до смерти?

– Сдадите меня? – Она не отрывала взгляда от невидимой мне точки.

Я взглянула на схему: ее фамилия была Мамонова.

– А вам легче с музыкой?

Вытащив один наушник, девушка показала его, не встречаясь со мной глазами:

– Музыка их глушит.

– Кого? – обмерла я, уже предугадывая ответ.

До сих пор мне не доводилось общаться с шизофрениками, разве что со скрытыми. И меня никто не проинструктировал, как себя с ними вести.

Ее рот скептически изогнулся книзу:

– Ясно. Вам тоже не дано.

– Чего?

– Слышать. Это мука и дар одновременно.

Мне стало уже интересно, ведь эта девушка определенно не была обычной дворовой дурочкой. Я присела на стул, спинку которого завесили какими-то тряпками, и уперлась локтями в колени, пытаясь поймать ее взгляд.

– А что именно вы слышите? Голоса?

– Вы рассуждаете шаблонно, – заметила она разочарованно. – Это вовсе не голоса.

– Нет? А что же?

– Сигналы. Их подают из космоса.

Неожиданно Мамонова беспокойно заерзала, точно стала подозревать, что я не верю ей и готова посмеяться. Но мне совсем не было смешно. Любопытно, чуть страшновато – да. Только не смешно.

– Вы понимаете, что они значат?

– Я пытаюсь расшифровать их. А вы мне мешаете, – она нахмурилась. – Что вы здесь делаете?

Я потрясла ее стаканчиком:

– Принесла вам лекарство. Выпейте при мне.

Безропотно взяв таблетки, девушка угрюмо спросила:

– На кого вы работаете?

– В смысле? На больницу.

– Это понятно. Прикрытие. А в глобальном смысле – на кого?

У меня была секунда на размышление, и я решила, что правда из ее уст прозвучит не менее дико, чем все остальное. Так что никто ей не поверит, если она попытается на меня донести.

– На Следственный комитет, – сказала я спокойно.

Кажется, Мамонова ничуть не удивилась, по крайней мере, на ее бледном, узком лице не отразилось ни малейших сомнений.

– Ваши люди тоже пытаются их расшифровать?

– Конечно. Поможете?

Не знаю, зачем я стала ей подыгрывать… По большому счету это было жестокой издевкой, но в тот момент мне так не казалось. Я даже была уверена, что поддерживаю несчастную, ведь ей явно не хватало сочувствующего единомышленника.

Мне показалось, будто Мамонова задумалась. Неужели ей хотелось оставаться единственной, кто общается с космосом? Хотя сколько их таких по миру – кто сосчитает…

– Смотря что вам нужно, – отозвалась она осторожно.

– У них мирные намерения? – спросила я первое, что пришло в голову.

От ее слов у меня по спине прокатилась волна озноба:

– Нет. Они хотят к чертям уничтожить эту планету.

– Нашу планету!

– Люди испоганили ее донельзя.

С этим невозможно было не согласиться, и все же даже в таком бредовом разговоре мне не хотелось допускать, что Земля доживает последние дни. Не зря же говорят, будто мысли и слова могут материализоваться… Так рисковать я не могла. Хотя это тоже полный бред, конечно…

– Тебе хочется умереть? – Я сама не заметила, что перешла на «ты».

– А смысл жить? Терпеть издевательства?

– Кто издевается над тобой?

Она не ответила, уставилась в угол палаты. Я попыталась зайти по-другому:

– Если погибнет вся Земля, то и твои близкие тоже…

– У меня только мама и сестра.

– И тебе не жаль их?

Мамонова равнодушно пожала плечами.

«Вот это да! – поразилась я. – Тогда мне и не достучаться до нее… Если уж своих не жалко…»

– Может, им обеим лучше умереть, чем так жить, – пробормотала она.

И тут я заметила у нее татушку на ноге, выглядывающую из-под халата. Это была прекрасная морда хаски.

– А я хотела создать собачий приют… В моем доме нашлось бы место многим бездомным собакам.

В первый раз Мамонова взглянула мне прямо в глаза, и, честное слово, ее взгляд засветился надеждой. Даже губы дрогнули, хотя улыбки не получилось.

– Ты приютишь тех, кого обидели люди?

Я кивнула, выжидая. Если уж собаки не помогут, то вообще никто…

– Сейчас ты говоришь правду? – уточнила она, подумав.

– Абсолютную. Могу поклясться чем угодно. Я уже нашла двоих помощников… Не хочешь присоединиться к нашей команде?

У нее вдруг затрясся подбородок, и она быстро закрыла лицо руками. Похоже, ее никогда не приглашали ни в одну команду…

– Ты серьезно? – донеслось из-под сомкнутых лодочкой ладоней.

– Как никогда.

Она опустила руки, и я заметила отчаяние в ее глазах:

– А их не сожгут?

– Собак? Ты что?!

– Всех пытаются сжечь…

Я насторожилась и попыталась присесть с ней рядом, но Мамонова протестующе замахала руками и промычала что-то невнятное. Отступив, я все же спросила:

– О ком ты говоришь? Кого сожгли?

Но отчего-то она уже замкнулась, уставилась в пол, и было ясно, что сейчас ее уже не разговорить.

– Слушай, – сказала я беспечно, – мне нужно разнести остальные лекарства. А ты пока попробуй уговорить тех, кто выходит с тобой на контакт, не уничтожать Землю. На ней живет много хороших собак.

Остальных животных я на всякий случай не стала упоминать – вдруг она ненавидит кошек? Или насекомых? С такими, как она, нужно действовать осторожно, как на минном поле.

Прежде чем покинуть палату, я выяснила, что Мамонову зовут Таней. Потом разбудила ее соседку и скормила ей таблетки, засыпав прямо в рот и дав водички. Пока я проделывала это, Таня просто не отрывала взгляда от моего лица и вспыхнула от радости, когда я подмигнула ей, обернувшись в дверях, словно мы были с ней в сговоре.

Черт его знает, зачем я рассказала ей о своем приюте? Может, у меня самой пограничное состояние, потому-то угроза планете и показалась мне вполне реальной? Или просто стало жаль эту девчонку, которая, судя по всему, не особо нужна матери с сестрой? А мне ли не знать, каково ощущать вселенское одиночество… У меня хотя бы Артур был.

Вспомнив о нем, я спохватилась, что занимаюсь чем угодно, только не расследованием, в котором взялась помочь. И, быстренько раздав остальные таблетки, решила подобраться к Надежде Владимировне поближе. На вид ей было хорошо за сорок, она вполне могла водить дружбу с Кузьмичевой. Как говорил Артур: после тридцати возрастные различия стираются.

Хоть эти женщины, строго говоря, и не принадлежали к одному поколению, но обе родились в Советском Союзе, а это в последнее время стало прямо-таки роднить людей. Им помнилось только хорошее, чего полно было в их детстве и чему я втайне завидовала. Они могли свободно носиться по дворам до темноты, не боясь педофилов и прочих уродов. Им даже в голову не приходило стыдиться своей бедности, потому что родители их друзей также перехватывали трешку до зарплаты, и никого это особо не напрягало. У них было бесплатное обучение даже в вузах, и докторам тоже не приходилось платить. А главное, они верили, что их страна – лучшая в мире, и не было ни малейшего страха перед будущим. Вот чего нам всем не хватает сегодня…